Андрей Коваленко: Новая Концепция внешней политики России. Точки опоры в многополярном мире

В апреле 2016 года министр иностранных дел Сергей Лавров сообщил, что в ведомстве по поручению президента работают над новой Концепцией внешней политики Российской Федерации. Министр отметил, что в основе новой Концепции будет лежать «переход к полицентричной архитектуре» международных отношений, который «в идеале, в перспективе должен опираться на взаимодействие ведущих центров силы в интересах совместного решения глобальных проблем»[1]. Обозначенный Лавровым поворот во внешней политике к стратегии многополярности (пока в вербальной форме) уже сам по себе принципиально важен.

Геополитический ландшафт после публикации в феврале 2013 года действующего варианта Концепции существенным образом изменился. США фактически разрушили не только Ялтинскую, но и Вестфальскую международную систему: максимально ослабили возможности и влияние во внешней политике независимых государственных акторов и низвели роль ООН до уровня декоративной структуры; фактически объявили войну России, втянув в экономическое, информационное и военно-политическое противостояние с бывшим союзником по антигитлеровской коалиции весь европейский континент. Также вследствие явно деструктивной позиции Вашингтона центр мировой экономики и геополитики начал смещаться на восток — в пользу стран АСЕАН, БРИКС и ШОС. В то же время фактическая ломка однополярной системы еще не достигла своего пика и не закреплена в международных правовых конвенциях.

Взятая в МИДе после апрельского заявления пауза продолжается до сих пор и позволяет нам подумать над возможными силовыми линиями и ключевыми определениями разрабатываемой Концепции, а также оценить работу государственных и негосударственных российских институтов в реализации нашей внешнеполитической стратегии.

***

На наш взгляд, причины сравнительно слабого влияния России на международные процессы стоит искать как внутри России, так и за ее пределами.

Внешнеполитическая стратегия России на данный момент носит скорее оборонительный и реактивный характер, вследствие чего крайне уязвима в случае применения новейших социально-политических и информационных технологий (т.н. «цветные революции», госпереворот, массированное информационное воздействие и т.д.). Влияние за рубежом ограничивается почти исключительно связями на официальном уровне и с представителями действующих властей dejureсуверенных государств.

Опора лишь на официальную дипломатию и нежелание (либо неспособность) работать с широким сегментом гражданского общества, этнокультурными общностями, протестным и радикальным элементом за рубежом привели в совокупности к состоявшемуся фиаско на украинском направлении, слабой позиции в странах бывшего Советского Союза и отсутствию всякой «уличной» опоры российской дипломатии в странах дальнего зарубежья.

Так, во-первых, к внутрироссийским причинам подобной слабости, в первую очередь, можно отнести неготовность нашего экспертного сообщества, бюрократического аппарата и академических кругов к разработке наступательных и оборонительных информационных социально-политических технологий. Объективная причина – крайнее отставание социологической и политической науки в России от западной. Некоторые теоретические основания разрабатывались лишь в рамках марксистской школы поддержки «национально-освободительных движений». В современной России, когда советский опыт поддержки рабочего движения за рубежом забыт, а новые теоретические технологии пока не освоены, в этой принципиально важной сфере знаний можно смело зафиксировать существенный провал. Речь идет о дефиците серьезных теоретических разработок ученых социологов о «мягкой силе» или «ненасильственном действии». В то же самое время в американской научной среде существуют целые авторские научные школы «ненасильственных технологий свержения режимов». К таким известным авторам относятся, безусловно, Джин Шарп[2], Питер Акерман[3], Джэк Дюваль, Эдвард Лютвак[4] и другие. В России же рассуждения о «мягкой силе» и «цветных революциях» носят в лучшем случае публицистический характер и мало способствуют приращению научного знания в этом направлении.

В то же время российским государством не сформулирован заказ на разработку таких подобного рода технологий: ни в виде грантовой поддержки ученых социологов и политологов, ни в качестве учебных программ и дисциплин на политологических и социологических специальностях вузов. Это можно объяснить, во-первых, слабой компетенцией бюрократического аппарата, специальных служб, МИДа и соответствующих инстанций.

Во-вторых, профильные образовательные и экспертные структуры в России, занимающиеся внешней политикой, подвергаются мощному прямому и идеологическому влиянию из-за рубежа. Механизмы такого влияния подробно описал ведущий эксперт исследовательского центра Катехон Александр Бовдунов в статье «Влияние американской идеологии на российское сообщество международников»[5]. Ведущие научные институты, которые должны заниматься исследованием наступательных и оборонительных информационных и социальных технологий, превратились, по сути, в филиалы западных академический структур. В особенности это относится к МГИМО и различным институтам Российской академии наук: ИНИОН РАН, ИМЭМО РАН, Институт США и Канады РАН, Институт Европы РАН и другие. Лоббированием проамериканской внешнеполитической стратегии России занимаются такие структуры, как Совет по внешней и оборонной политике, Центр исследования постиндустриального общества В.И. Иноземцева, Институт современного развития И.Ю. Юргенса, фонд «Либеральная миссия», фонд «Новая Евразия» (основан американским фондом «Евразия»), ПИР-центр, Горбачев-фонд и др.

Теоретическим оправданием защитно-оборонительной внешнеполитической повестки занимаются по сути все академические структуры. У силовых ведомств, к сожалению, недостаточно компетенции для такого рода исследований, хотя первые попытки в этом направлении делаются. Так, 1 марта 2016 года на собрании Академии военных наук с правильным, но достаточно посредственным с теоретической точки зрения докладом о противодействии «цветным революциям» выступил  начальник Генштаба ВС РФ Валерий Герасимов. В собрании также принимали участие вице-премьер РФ Дмитрий Рогозин, члены академии и эксперты. Рассуждения по этому поводу российских военных и дипломатов по сей день в лучшем случае напоминают пересказ газетных статей и телевизионных программ, носят скорее эмоциональный и оценочный характер.

Ситуация с подобными разработками и в советские времена не была поставлена на должный уровень. Сейчас же балансирует на грани отсутствия. Объясним, почему. Даже в период с конца 60-х исследования США в Советском Союзе включали в себя широкий спектр культурных и исторических изысканий. В лучшем случае весьма ангажировано марксистской наукой исследовались социальные конфликты в американском обществе, профсоюзное движение и т.д. В то же самое время в США советологи рассматривали своего врага с одной точки зрения: на карту СССР смотрели как на схему разделки туши, изучали национальные и внутриэлитарные конфликты, информационные уязвимости и т.д. Другими словами, рассчитывалось наиболее точное и эффективное место нанесения единственного летального удара. И этот удар в конечном итоге был нанесен.

Между тем, такие социальные и информационные технологии, наряду с технологией ненасильственной смены власти, госпереворотов и информационных войн являются главным оружием XXIвека, сродни атомной бомбе в XXвеке. Это оружие является на порядок более эффективным и очень сложным на этапах инженерного планирования и осуществления. Разработкой «чертежей» таких информационных и социальных технологий на Западе занимаются десятки, если не сотни институтов, в год защищаются сотни PhDработ, пишутся тысячи углубленных научных статей и монографий. Эти научные институты детально прорабатывают общую архитектуру современного общества и государства, выявляют его слабые звенья, наблюдают за течением наиболее эффективных экспериментов (Украина, Сербия, Ливия и т.д.). Далее проводят социологическую диагностику, вносят необходимые поправки – и организуют новые акции, направленные на дестабилизацию того или иного государства. Работа ведется при прямой поддержке силовых ведомств, внешнеполитического и оборонного министерств США, а также частными правозащитными и просветительскими фондами и организациями типа Фонда Сороса, Amnesty International, FreedomHouseи других.Научными разработками в этом направлении занимаются такие организации, как Институт Альберта Эйнштейна, Фонд Розы Люксембург, Католический Институт в Польше, Международный центр ненасильственных конфликтов, Арлингтонский институт и так далее.

***

Среди позитивных сдвигов в последнее время можно отметить хотя бы то, что «мягкая сила» и концепция «многополярности», пусть и в весьма сдержанной и «беззубой» форме, были закреплены в ряде официальных документов. Так, в Концепции внешней политики Российской Федерации от 2013 года находим в пункте 20 следующую формулировку:

«Неотъемлемой составляющей современной международной политики становится «мягкая сила» — комплексный инструментарий решения внешнеполитических задач с опорой на возможности гражданского общества, информационно-коммуникационные, гуманитарные и другие альтернативные классической дипломатии методы и технологии. Вместе с тем усиление глобальной конкуренции и накопление кризисного потенциала ведут к рискам подчас деструктивного и противоправного использования «мягкой силы» и правозащитных концепций в целях оказания политического давления на суверенные государства, вмешательства в их внутренние дела, дестабилизации там обстановки, манипулирования общественным мнением и сознанием, в том числе в рамках финансирования гуманитарных проектов и проектов, связанных с защитой прав человека, за рубежом»[6].

Едва ли не впервые официальное обращение к многополярности можно найти в действующей Концепции Национальной безопасности Россий­ской Федерации, сформулированной в документе «Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года». Концепция утверждена указом Президента Российской Федерации от 12 мая 2009 г. № 537[7].

Многополярность упомянута в самом начале — в п. 1:

«1. Россия преодолела последствия системного политического и социально-экономического кризиса конца XX века — остановила падение уровня и качества жизни российских граждан, устояла под напором национализма, сепаратизма и международного терроризма, предотвратила дискредитацию конституционного строя, сохранила суверенитет и территориальную целостность, восстановила возможности по наращиванию своей конкурентоспособности и отстаиванию национальных интересов в качестве ключевого субъекта формирующихся многополярных международных отношений»[8].

Пункт 25 этого же документа гласит:

«25. Национальные интересы Российской Федерации на долгосрочную перспективу заключаются:

·      в развитии демократии и гражданского общества, повышении конкурентоспособности национальной экономики;

·      в обеспечении незыблемости конституционного строя, территориальной целостности и суверенитета Российской Федерации;

·      в превращении Российской Федерации в мировую державу, деятельность которой направлена на поддержание стратегической стабильности и взаимовыгодных партнерских отношений в условиях многополярного мира»[9].

Фатальный контраст геополитической ситуации и деклараций наблюдается в Концепции внешней политики 2008 года. Хотя в ней и говорится, помимо всего прочего, о защите суверенитета и национальных интересов России, в целом она несет на себе печать 1990-х и даже печальной «козыревской внешней политики». Концепция в значительной степени пронизана химерическими положениями, например, об «историческом выборе народов Российской Федерации в пользу правового государства, демократического общества, социально ориентированной рыночной экономики». Подчеркивается некое «единство Евро-Атлантического региона – от Ванкувера до Владивостока», что не является даже панъевропеизмом («от Дублина до Владивостока»), а прямой и неприкрытым атлантизмом, напрямую враждебным национальным интересам России. Политика США представлена в розовом цвете, реальные российско-американские отношения подменены утопией: «Россия последовательно выступает за достижение новых договоренностей с Соединенными Штатами в сфере разоружения и контроля над вооружениями в интересах сохранения преемственности этого процесса, укрепления мер доверия и транспарентности в области космической деятельности и противоракетной обороны, а также по вопросам нераспространения оружия массового уничтожения, безопасного развития мирной ядерной энергетики, наращивания сотрудничества в сфере противодействия терроризму и другим вызовам и угрозам, урегулирования региональных конфликтов». С такой Концепцией внешней политики мы жили до 2013 года. Никаких упоминаний ни о «жесткой», ни о «мягкой силе» найти там невозможно, равно как и о многополярности или полицентричности.

Однако зафиксированная в Концепции внешней политики «мягкая сила» так и осталась лишь руководством к действию и в лучшем случае стала поводом для круглых столов или освоения бюджетных средств. Россотрудничество даже не постеснялось презентовать концепцию «мягкой силы» в разгар вооруженного конфликта на Донбассе в 2014 году, когда нашей дипломатической стратегией в Киеве было провалено все, что только возможно.

Здесь следует заметить, что в США и Европе «мягкая сила» работает, потому что у них имеется предельно ясная идеологическая миссия, ресурсы и возможности. В Российской интерпретации «мягкая сила» сводится к проведению пушкинских фестивалей, выступлению российский вокальных ансамблей и организации кулинарных конкурсов русской кухни за рубежом. Этим сейчас занимаются такие наши негосударственные представители за рубежом, как Россотрудничество и Русский мир. Российский МИД вообще опасается любого намека на открытый контакт с оппозиционными движениями и партиями за рубежом.

Наша «мягкая сила» превратилась таким образом в синоним безвольной, беззубой, нерешительной политики. Причем и исполнителей, и заказчиков это, похоже, устраивает. Подчеркнутая уступчивость, не подкрепленная ни должной волей, ни системой привлекательных мероприятий и соответствующего финансирования наглядно продемонстрировали себя в бессилии российской дипломатии на украинском направлении и последующей спешной перестройке на ходу в результате прямого вмешательства в принятие решений по Украине Президента РФ.