– Вы не раз говорили об идее оснащения человека собственной землёй, о «крестьянском пращуре» в каждом человеке. Сегодня в этом смысле Кубань, Краснодарский край сильно преобразуется – на смену традиционному мелкому крестьянству приходят крупные агрохолдинги, люди говорят, что такой конкуренции им не выдержать, они остаются без заработка. Это край казаков, и не думаете ли вы, что вместе с уходом традиционного крестьянства будут обрублены исторические национальные корни Кубани, Краснодара, этот край станет культурно другим?
– Корень кубанского казачества был подрезан во многом в советское время. Когда была рубка в гражданской войне белого и красного казачества. Победили красные казаки, но победив, они потеряли свои курени. Они же не ожидали, что возникнут колхозы, и они в каком-то казачьем смысле тоже проиграли. И как теперь казаки ни пытаются возродить свой уклад, всё это носит декоративный характер.
Коня у них не будет. Нагайка будет, лампасы будут, георгиевские кресты, полученные неизвестно в какой войне, фуражки, чубы, всё это у них будет. Но курень, оружие в доме, общинное самоуправление – этого нет, и не будет.
Кроме того, они напоролись на этот чудовищный экономический феномен, когда туда пришли богачи, латифундисты, им наплевать на курени, они собрали все реально казачьи земли, обрабатывать их можно современной техникой и малым количеством людей. Поэтому эти казаки остаются со своими нагайками, плётками и ворчанием. Там зреет крупное недовольство…
Они тогда боролись против богачей, против мироедов. А сейчас всё то, что тогда назревало и мучило казачество, оно мгновенно реализовалось в этих латифундиях, которые охраняются криминальными армиями. Это огромное уродство.
– С того момента, как не стало СССР, численность населения на Дальнем Востоке сократилась на 20%. Это, как мне кажется, по самым позитивным данным. Какое значение и последствия для России может иметь непрекращающийся исход людей из регионов Дальнего Востока?
– Вопрос социально-экономический, геополитический. Как только последний житель Дальнего Востока уедет, улетит последним самолетом, я думаю, начнут прибывать корабли, самолёты, «моржи» с китайцами, японцами северными корейцами. И Дальний Восток перестанет говорить на русском языке. Между прочим, это не значит, что регион перестанет быть русским. Есть примеры того, как территории, из которых уходит титульная нация, остаются под юрисдикцией имперского правительства. Но этого не произойдёт, это не более чем моя мрачная гипотеза.
Я думаю, отток населения с Дальнего Востока стабилизируется. Для этого правительством принимаются меры, туда закачиваются немалые деньги, развитие Дальнего Востока предопределено. Инвестиции европейские, китайские, японские начнут поступать. Сама Россия, потеряв, или теряя рынки на западе и ощущая запад как стратегическую угрозу, переориентируется на восток – к Уралу, за Урал, вплоть до океана. Так произошло во время войны, когда запад был откровенно враждебен к нам, и мы перенесли за Урал огромное количество заводов. Так возник великий Новосибирск, так возник Красноярск, так возник Комсомольск-на-Амуре. Это всё преодолимо.
Я думаю о другом. О том, что Дальний Восток для России для Советского Союза всегда играл двоякую роль – и экономическую (ресурсы), и военно-стратегическую (оборонный рубеж), и цивилизационную, потому что выходил своими флангами на другие восточные цивилизации. Но ещё он был землёй, которая в сознании русских мечтателей, русских первопроходцев казалась восхитительной тайной, заоблачной грёзой, землёй обетованной. И на восток шли и отчаянные головорезы типа Ермака Тимофеича, и утончённые исследователи из генштаба типа Владимира Арсеньева, и наши великие первопроходцы советские, сталинские.
И Дальний Восток породил особую категорию русских людей. Дальний Восток нам важен как некая фабрика русского характера. С 91-го года русская душа обмелела, народ-победитель измельчал, превратился в народ-карлик, мы сдались, мы утратили волю к победе, мы предали победу, откатились в своих притязаниях далеко назад.
И сейчас медленно-медленно, неуклонно возвращаемся. Стадию карликов мы пережили, сейчас начинаем мужать. И Дальний Восток в этом отношении – это место, которое должно порождать в русских людях новый прилив пассионарности.
– В последнее время о Дальнем Востоке много говорят на всех уровнях власти. Не ощущаете ли вы, что развитие Дальнего Востока стало чем-то вроде современной национальной идеи?
– Национальная идея – это вещь таинственная, загадочная. Кто-то нам предложил футбол сделать национальной идеей, кто-то – патриотизм, кто-то – рождение четырёх детей в одной семье. Нет, национальная идея – это что-то более возвышенное, глубокое и таинственное.
Национальная идея, или русская мечта – это таинственный образ грядущего, который определяет весь вектор национального развития. Он заставляет двигаться народ, переживать чёрные периоды русской истории, одолевать страшные невзгоды, страшное отчаяние, крушение нашего великого государства. Вот эта таинственная мечта, звезда пленительного счастья, ведёт наш народ через все испытания к грядущему.
Русская мечта – это идея о совершенном, идеальном, божественном устройстве земной жизни, это, по существу, мечта о земном рае. Мечта о таком устройстве, где человек человеку даже не брат, а ангел, где человек к человеку относится, как к величайшей ценности, где нет насилия, где царит справедливость, любовь, милосердие, красота.
Об этом говорят и русский народные сказки, и старец Филофей, создатель теории «Москва – третий Рим», об этом говорили Толстой и Достоевский, об этом говорит русский космизм, весь серебряный век, великие большевики-революционеры, об этом мечтает и сегодняшний русский народ. Поэтому Дальний Восток – это не национальная мечта. Национальная мечта может быть реализована на Дальнем Востоке. Может быть, там эта мечта более явственна, ближе к людям. Потому что Дальний Восток по-прежнему остаётся манящим, светящимся. Это страна великих океанов, перепутий, воззрений. Поэтому за этой великой мечтой о справедливом бытие люди идут на восток так же, как они идут в Арктику, в другие регионы России.
Дальний Восток способствует реализации этой мечты. Ведь она не даётся просто в руки, её добывают, люди идут за мечтой на восток, не просто преодолевая пространства, муссонные дожди, угрозу вторжения, они преодолевают гравитацию наших грехов, печалей, нашего несовершенства, нашей постоянной заботы о трудах, земле. Мы всё время смотрим в землю, роем то окопы, то котлованы, а на Дальний Восток мы идём, чтобы взглянуть вдаль, в небеса, в туманные океаны. В этом смысле это та земля, на которой русская мечта становится очевидней, ближе и восхитительней.
– Что вы думаете о проекте «дальневосточный гектар»?
– Думаю, что идея хорошая, но может захлебнуться, как всегда, в бюрократии. Нарежут там этот гектар где-нибудь в семистах километрах от центра, Уссурийска или Хабаровска, в тайге, куда и троп-то нет. Сама по себе идея оснащения человека собственной землёй – восхитительна. Конечно, это привязывает человека. Это столыпинская идея. Но как бы она не оказалась блефом.
Конечно, этот гектар должен сопровождаться субсидиями, созданием земельных банков. Гектар должен вручаться человеку уже почти готовым для обработки и применения. И сам человек должен пройти тестирование, это должен быть благородный человек, хозяйственный, чтобы это не был пропойца, фигляр. И если этот «дальневосточный гектар» будет оснащён таким образом, и будет нацелен на создание, если угодно, нового человека, или преображения старого человека в нового, это будет замечательно. Конечно, в каждом живёт его земельный предок, крестьянский пращур, и разбудить эти коды – дело святое и священное. Хотя, трудится на Дальнем Востоке на земле очень трудно. Чем там заниматься, рисом? Я повторю, в голом виде эту идею даже не стоит рассматривать. Она должна сопровождаться множеством пояснений и социально-экономических мероприятий.
– Поговорим о России в целом. Существует ли на ваш взгляд проблема регионального сепаратизма? Актуальна ли эта проблема?
– Эта проблема существует всегда. Региональный сепаратизм особенно остро проявился после 91-го года, когда пала централизованная власть, когда пришедшие на смену коммунистам демократы провозгласили идею федерализации, мечтали превратить Россию в конфедерацию, союз независимых территорий, субъектов. И тогда оставшаяся после Советского Союза Россия едва не распалась. Её пришлось сколачивать. В том числе и пушками, и установками залпового огня в Чечне. Пришлось подавлять суверенитеты не только в Якутии и Татарстане, но и на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке. Такая угроза существует, и она связана не только с территориями как таковыми, но и с тем, что на этих территориях создаётся своя буржуазия, свой класс собственников, который тяготится контролем центра, диктатурой центра и хотел бы иметь гораздо больше свободы эксплуатировать недра, пользоваться всем богатством региона.
Я думаю, что эта проблема до конца не решена. Сам по себе в чистом виде централизм хорош, но мы же видим как централизм Советского Союза, централизм Романовской империи рухнули под напором региональных тенденций. Ну, конечно, Кавказ, национальные субъекты – тоже предмет национальной политики. Кто мы? Если новая империя, то, как будет осуществляться эта имперская политика? Старыми традиционными способами, или новыми, когда имперская идея будет трансформирована в создании симфонии народов, пространств, языков. Это вопрос философии и мощной, небывалой для России практики.
– Раз уж у нас зашёл разговор о проблеме восприятия центральной вертикали власти отдалёнными регионами, провинциями, спрошу о Якутии. Как им сохранить своё национальное и при этом органично, «симфонично», отождествлять себя с далёкой Москвой?
– А как сохранить национальную идентичность русским? Потому что самое сложное в сегодняшней национальной политике – это сохранение национальной идентичности русских. Русские эту идентичность почти утратили. Что нас соединяет? Язык? Хорошо, но кроме языка народы соединяются общей мечтой, единым порывом в грядущее, единым воспоминанием об общем прошлом.
Русские перестали петь свои национальные песни. А ведь национальная русская музыка, песня, русский романс – это особая метафизическая субстанция, через которую народ соединяется со своим бесконечным, беспредельным, со своими истоками, корнями, предками. Через музыку движется историческое время неразрывное. А когда она прекращает звучать, разрывается историческое время. Русские начинают питаться Голливудом, рэпом.
Самое главное, чтобы русские не утратили свою идентичность. Русское национальное сознание – это сознание державное. Оно требует больших пространств, заселённых разными народами. Это огромная комбинация усилий – военных, экономических, геостратегических, культурных, религиозных.
Поэтому русские должны обрести свою идентичность в этом имперском самосознании. А империя – это особое сочетание всего того обилия, в котором мы пребываем. Поэтому имперская политика направлена не на подавление, а на цветение всех национальных красот, национальных сил. И надо вписывать якутскую мечту в рождающуюся русскую мечту. Не подавлять якутов, не русифицировать их, а сделать так, чтобы они, создавая и возрождая своё национальное, вписывались в русское, которые тоже создают и возрождают своё национальное. Это элемент общего и повсеместного взростания.
– А чем, на ваш взгляд, является Еврейская автономная область в этом «соцветии» народов? И каким вы видите развитие еврейской культуры в синтезе с другими народами России?
– Надо понять, что такое еврейская культура. Это Храмовая гора, или это еврейское мессианство, выраженное в библейских пророках? Еврейская культура, идея или мечта – это глобальная, космическая мечта, связанная с тем, что евреи созданы господом, чтобы они соединили вокруг себя все остальные народы и повели их к свету, красоте, божественному. Биробиджан, конечно же, не стал Иерусалимом. Еврейская республика создавалась Иосифом Сталиным, когда рассматривался вопрос создания мощного концентрированного еврейского государства. Но в конце концов выбор Сталина пал на Палестину, и он вместе с американцами и англичанами создал там послевоенное еврейское государство.
А ЕАО – это русская земля с некоторой декорацией еврейства. Еврейская культура – это экономика, банковская система. Евреи присутствуют в науке, в искусстве, они создают особый тип новой цивилизации цифры, цифровую реальность. Вот еврейская культура, а ей не пахнет там, в Биробиджане.
– Существует известная геополитическая проблема Курильских островов. Как нам развить этот регион?
– Освоение ведётся, мы спохватились слишком поздно, нас к этому японцы подтолкнули. Они показывают свою способность жить в океанах и творить чудеса. Поэтому мы очнулись и начали заниматься эти потихонечку. Туда вкладываются деньги. Правда, власть там, губернаторы, вороватые бывают. Но там строятся заводы, аэродромы, туда перебазируются военные подразделения, полки. Ведь оттуда всё убрали в своё время, там не было ни пирсов, ни ремонтных заводов, ни гарнизонов, всё было брошено. Сейчас всё это туда возвращается потихоньку. Всё у нас связано ещё, конечно, с нехваткой людей. Курилы – это несметные богатства даров моря, божественной красоты места. Придёт туда цивилизация русская.
– Какой вы видите Россию через 50 лет? И какой она должна быть, на ваш взгляд, к этому времени?
– Я думаю, что Россия находится на пороге огромной динамики. Мы застоялись. Россия совершила огромные шаги по восстановлению своей государственности, национального самосознания. В чём она остановилась? Она остановилась в развитии. Это пагубно, потому что во время остановки все полюса, центры вступили в конфликты. Они могут снести и власть, и Кремль, и Путина, и саму Россию. Эти конфликты можно подавлять с помощью национальной гвардии, например, или с помощью каких-то денег, которые можно кидать сословиям, кастам, регионам, которые чем-то недовольны. Но этого абсолютно недостаточно, тем более, что денег не осталось в стране.
Поэтому конфликтность может быть снята развитием. Вот эта динамика, о которой я говорю, она всё равно произойдёт. Но либо она произойдёт сама по себе, стихийно, приобретёт характер свободных разрушительных сил, либо эта динамика будет проводиться стратегами, людьми знающими законы развития. И вот это то развитие, с помощью которого Россия будет переведена с одного цивилизационного уровня на другой. С технократического, на уровень цифровой реальности, о которой сейчас все говорят. Это развитие должно происходить без отрыва от русской мечты. Впереди у России должна быть мечта о создании идеального бытия, общества справедливости.
Мы живём в очень несправедливом государстве с огромным количеством диспропорций, неравенства, это нас губит. Поэтому, повторяю, Россия будущего – это Россия, которая метнётся вперёд, в развитие, она усвоит все самые современные технологические новации.
– «Изборский клуб» можно сравнить со славянофилами, когда дискуссионный клуб «Валдай» больше напоминает западников. Согласны ли вы с этим? Или у вас своё особое восприятие этих двух интеллектуальных объединений?
– “Валдайский клуб” был создан для того, чтобы приглашать в Россию представителей мировых элит, западных, в основном. В последнее время есть там и китайцы, и индусы. А в основном это европейцы, американцы, симпатизирующие России. В каком-то смысле, это управляемая часть западной элиты, которая не является антагонистической. И через эту элиту можно воздействовать на западное общество. Венец “Валдайского клуба” – это выступление Путина каждый раз. Во время всей дискуссии там выступают крупнейшие деятели – премьеры, министры. И они предлагают залу, состоящему из западных экспертов, сведения, суждения и модели, которые потом вбрасываются в западное общество. Вот для чего “Валдайский клуб”. Это транслятор российского официального сознания в сознание других сообществ, стран. «Валдай» не занимается выработкой моделей
А “Изборский клуб” – это сообщество интеллектуалов-патриотов, очень разных, с разной судьбой прихода в клуб, которые выстраивают новую идеологию государства российского. Эта идеология касается всего – обороны, религии, экономики альтернативной той, которую предложил Кудрин. То есть, две совершенно разные задачи у наших клубов. У нас есть и русские патриоты, есть и мусульманские мистики, поэтому клуб наш относительно славянофильский, он имперский.
– Спасибо за беседу.
