Выступление В.В. Аверьянова, доктора философских наук, заместителя председателя Изборского клуба на круглом столе в Рязани.

Русская мечта, тема, которая вброшена сегодня в наше сообщество Александром Андреевичем Прохановым, может вызвать некоторые кривотолки, поскольку есть такое расхожее понятие – мечтательность. Это когда человек погружается в непродуктивное созерцание, в фантазии, которые не приносят плода. Есть такое выражение «бесплодные мечты». Безусловно, сегодня речь идет о творческой мечте.

Творческая мечта – это мечта, которая дает плоды. Именно мечта способна создать пространство для творческого плодоношения. Немецкий философ Арнольд Гелен развил на сей счет целую концепцию о находящемся внутри человека «зиянии» (Hiatus) как вместилище для отсутствующего. Интенсивная творческая мечта возможна при условии нагнетания пустоты внутри человеческого духа, внутри человеческого сознания. Пустота нагнетается для того, чтобы она стала вместилищем нового, неведомого еще содержания. Любой творческий акт, вообще сама культура рождается из этого вакуума, который находится в человеке. Таким образом, творческие мечты подобны камере-обскура, и в кажущейся пустоте скрывается источник всего нового, что человек может открыть для себя и подарить другим.

А что же такое русская мечта? Русская мечта – это особо устроенная система символов, особо устроенная система понимания того, каков наш мир и в чем его позитивная перспектива. Сейчас в мире идет так называемая война мемов, когда в информационное пространство вбрасываются различные лозунги, слоганы, рекламные ходы. Это касается всего, и общества потребления, и политики, и пропаганды, и образа жизни, и высших ценностей. Но даже те западные теоретики, которые разрабатывали основы этой передовой на сегодняшний день методологии, признают, что русская икона является образцом законченного, совершенного варианта символа, который заранее, задолго до создания этих теорий информационного воздействия предвосхитил высшие их достижения.

Мечту можно понимать как мечту-минимум, как избавление от погибели. А можно понимать ее и как мечту-максимум, – как достижение высшей правды. Я, естественно, соглашусь со своими коллегами относительно мечты о справедливости. Хотя Проханов говорит всегда о божественной справедливости, и это очень важный момент. Потому что в русском языке слово «правда» имеет девять смысловых кустов, это: истина, достоверность, честность, правильность, правота, прямота, подлинность, справедливость, и, наконец, главный, центральный узел, корень всех этих понятий – «правда» как «праведность». Из праведности вырастает все остальное.

И поэтому, конечно, в значительной степени храм на холме – это самоочевидная правда праведности. Поскольку в отличие от града на холме, который как-то стягивает пространство волевым усилием (что, кстати, было и в католическом мире явлено), храм на холме, как идеал – это определенный маяк, определенный светоч, свеча, так сказать, которая не под сосудом, а на верху горы. Это правда, очевидность которой не нужно доказывать, она притягивает сердца сама по себе. Я считаю, это гениальный образ русской мечты, который Александр Андреевич предложил.

В нашем пространстве сейчас конкурируют несколько вариантов мечты: американской, европейской, китайской. Очень остро это переживается на Украине, где так распространена примитивная мечта о вхождении в Европу, где говорят, что самое важное в жизни – это «безвиз». Китайская мечта предлагает другим государствам очень интересный вариант возрождения Великого шелкового пути. Мы знаем, что когда-то Великий шелковый путь на значительном участке Евразии контролировался Хазарией. Один из наших экспертов предложил такой парадоксальный вариант современной утопии как «хазарская мечта». А что такое хазарская мечта? Это сидеть на путепроводе и получать с него дивиденды за счет налогов, гостевых сборов и так далее. То есть ничего не делать, но жить хорошо за счет контроля над грузопотоками, – вот такая мечта. Конечно, это не русская мечта. Причем строить инфраструктуру коммуникаций надо и, наверное, зарабатывать на этом тоже надо. Но такая лукавая «мечта» губительна для народа, означает его убывание. На трубе по определению может сидеть паразитическое меньшинство, а не большой народ-цивилизация!

Так или иначе, если попытаться свести все материально-идеологические интенции, над которыми работает Изборский клуб, они сводятся к одному: это генерация человеческого капитала (или лучше сказать человеческого потенциала, потому что слово «капитал» здесь тоже отдает лукавством) на том уровне, который традиционно был характерен для Русской цивилизации. То есть развитие должно осуществляться в целях подъема, а не деградации нашего человеческого потенциала. А мы на сегодняшний день пока, к сожалению, имеем дело с противоположными тенденциями, которые оправдываются мнимой «эффективностью», мнимой «рентабельностью», мнимой «конкурентоспособностью». Эффективность, с точки зрения меньшинства, «малого народа», может расти, прибыль возрастать, но для нас эта «эффективность» не эффективна, потому что человек деградирует.

Мечта о правде как святости, о социальной и национальной справедливости, о храме на холме как самоочевидности соотносится, конечно же, с русским космизмом, с победой над смертью, с победой над ограниченностью пространства, ограниченностью возможностей человека. На рязанской земле явлены очень яркие типы исповедников русской мечты, борцов за правду, героев, русских солдат, борцов за научную истину и реальный прогресс человека.

Обращаясь к великому гению рязанской земли Сергею Александровичу Есенину, я бы хотел сказать, что, русская мечта – это мечта о новом небе и новой земле. Это такой эсхатологический оптимизм, не страх перед концом мира, а вера в то, что даже конец приведет к преображению. И в этом удивительное совпадение с большевиками, которые, не дожидаясь апокалипсиса, предложили русскому народу построить небесное мироустройство прямо сейчас и здесь. И поскольку большевикам удалось затронуть эти струны вековечной русской мечты о небесном, они в каком-то смысле оказались с Есениным попутчиками. Сергей Александрович был в этом вопросе, конечно, двойственен: в одних стихах он приветствовал революцию и наступление новой эры индустрии, стального коня, а в других он очень горько писал о «каменных руках шоссе», которые душат деревню, о скверном госте, который явился из города. Причем те и другие стихи писались практически в одни и те же годы.

В одном из его стихотворений есть такое четверостишие: «Но мечтать о другом, о новом, // Непонятном земле и траве, // Что не выразить сердцу словом // И не знает назвать человек». То есть получается, что Есенин, этот гений русской мечты,  всю свою жизнь стремился к чему-то невыразимому, он пытался ухватить и передать в стихах то, что невозможно выразить словами, и ему это каким-то чудом удавалось.

Не напрасно дули ветры.
Не напрасно шла гроза.
Кто-то тайный тихим светом
Напоил мои глаза.

С чьей-то ласковости вешней
Отгрустил я в синей мгле
О прекрасной, но нездешней,
Неразгаданной земле.

Не гнетет немая млечность,
Не тревожит звездный страх.
Полюбил я мир и вечность,
Как родительский очаг.

Все в них благостно и свято,
Все тревожное светло.
Плещет рдяный мак заката
На озерное стекло.

И невольно в море хлеба
Рвется образ с языка:
Отелившееся небо
Лижет красного телка.

Вот видите, как. Он полюбил весь мир, и в том числе тот мир, которого он еще и не видит, а только предчувствует, предугадывает. Это очень русская черта. Он принимает мир, космос таким, какой он есть. И посему у него небо – это корова, а солнце – это телок, а весь космос – родное для него.