– Михаил Леонидович, как вы оцениваете исследование и вклад в науку лауреата Нобелевской премии этого года по экономике Ричарда Талера?
– Во-первых, это все-таки не нобелевская премия, а медаль памяти Нобеля.
Сами по себе нобелевские премии появились в XIX веке (ну, первый раз были выданы в 1901, но задуманы были в конце XIX века). И смысл их был как раз в том, чтобы отмечать выдающиеся деяния, направленные на пользу человеку. То есть нобелевские премии по физике обычно не давали теоретикам, а давали физикам-экспериментаторам, которые совершали выдающиеся деяния. Но потом это, правда, немножко смешалось, потому что квантовая механика — это что? С одной стороны, это не просто чистая наука, а даже немножко абстрактная наука. А с другой стороны, практические выводы есть.
Но по многим предметам нобелевской премии не было. Есть замечательная история про Миттаг-Леффлера, который якобы отбил у Нобеля то ли жену, то ли невесту. А поскольку он в тот момент был один из главных претендентов на премию по математике, то по этой причине Нобель премию по математике отменил. Но это, скорее, из серии «городских легенд», но в любом случае по математике премия не присуждается.
Есть медаль Филдса, но она присуждается на математических конгрессах раз в четыре года — причем математикам моложе 40 лет. Сейчас еще появилась премия Абеля, которая еще более крупная с точки зрения денег, но поскольку она еще недостаточно устоявшаяся, то по этой причине ее авторитет пока не так велик, как у премии Филдса. Но я с некоторой такой гордостью могу сказать, что мой научный руководитель в Московском университете Яков Григорьевич Синай премию Абеля получил. Премию Филдса он, правда, не получил, но зато эту премию получил его ученик Гриша Маргулис.
Так вот у экономистов — как у гуманитариев — никогда, конечно, никакой нобелевской премии не было. Но после того, как появилась математическая экономика, то есть моделирование, они решили это безобразие ликвидировать. Поскольку математическое моделирование в основном обслуживает интересы финансистов, то по этой причине финансисты «скинулись» и выделили деньги. А целью этого была максимальная популяризация модели. Я напомню, что в 1970-е годы — это период экономического кризиса — практически десять лет американская и мировая экономика (западная, капиталистическая) находилась в состоянии тяжелейшей депрессии, и в этот момент очень активно пропагандировались разного рода успехи и прочие продвижения.
Нужно также учесть, что с 1980-х годов — когда стал править бал финансовый монетаризм — пропаганда вообще стала даже элементом экономики. То есть успеха достигали не те, кто что-то делал, а те, кто наиболее успешно продавал. Ничего не хочу сказать плохого: если некоторая модель работает, то и слава богу. Но проблема состоит в том, что сама модель, в которой все определяется успехами продаж, она целиком и полностью зависит от того, как вы стимулируете спрос. А механизм стимулирования спроса довольно часто ограничен разными обстоятельствами.
В частности, кредитное стимулирование спроса, которым развивалась экономика последние десятилетия, в общем, подошло к пределам своих возможностей. А кризис начался в 2008 году, и этот кризис шел по модели дефляционного шока — то есть падения спроса. И в этот момент все модели стимулирования этого самого спроса начали давать сбой. Теоретически надо было бы об этом сказать и начать эту проблему обсуждать. Но дело в том, что любая экономическая школа — это достаточно тоталитарная структура, которая страшно не любит признаваться в своих ошибках и абсолютно искренне убеждена, что она все на свете знает и никогда не ошибается. Желающие могут почитать на эту тему замечательную книгу Айзека Азимова «Против глупости сами боги бороться бессильны», где эта проблема описана в полном объеме.
Так вот проблема состоит в том, что премия имени или памяти Нобеля задумывалась и была реализована как высшая награда корпоративной группы, поддерживающей доминирование финансистов в мировой экономике, которая достаточно успешно за последние десятилетия подавила всех конкурентов. Но беда состоит в том, что эта группа в рамках своей методологии не может определиться не то, что с тем, что делать с кризисом, она даже не может объяснить, из-за чего он произошел. Потому что в рамках их методик этого не может быть, потому что не может быть никогда.
И по этой причине они все время пытаются сделать вид, что на самом деле кризиса нет. В этом их частично поддерживают государственные институты, которые должны поощрять спрос (потому что спрос — это ВВП). И если вы сейчас открыто и честно начнете объяснять, что в стране кризис и он (ВВП), соответственно, падает, то люди начнут от модели потребления переходить к модели сбережений. То есть резко сокращать свое вложение в ВВП. Начнется резкий спад, и остановить потом эту закручивающуюся вниз спираль будет достаточно сложно. И по этой причине государства поддерживают фантазии этих математических монетаристов, которые демонстрируют, что якобы все хорошо — на самом деле спада нет.
Для этого придумываются все новые и новые фантастические методы оценки ВВП. Последнее новшество: несколько лет назад в США начали в ВВП считать интеллектуальную собственность, гудвиллы и прочие разные фикции. Притом что абсолютно непонятно, потому что когда у вас есть предмет, который никогда не продавался, и непонятно, будет ли он когда-нибудь продаваться, — то можно ли его учесть в ВВП? И как его учесть в ВВП? Это большой вопрос! И стоит ли это вообще делать… Но я уже говорил о том, что тут «не до жиру, быть бы живу». Потому что показывать спад нельзя никак.
Так вот последние годы все премии имени Нобеля, которая, еще раз повторяю, позиционируются как высшая награда в экономической науке (а в реальности являются корпоративной наградой некоторой группировки), — они вообще не имеют никакого отношения к реальной экономике. То есть они не изучают кризисы, не изучают кризисные процессы, они не описывают проблемы. Это достаточно узкие разделы микроэкономики, то есть связанные с поведением человека или фирмы, но не описывающие глобальные закономерности (причем находящиеся на стыке наук, в данном случае — психологии или социологии).
Еще одно замечательное свойство: работа, за которую дана премия памяти Нобеля, связана с тем, как менять предпочтения людей. То есть как им «впихивать» то, что им может быть и не нужно. То есть это совершенно классическая ситуация, которая продолжает ту же самую логику на стимулирование спроса. При этом не учитывается, что совокупный спрос сокращается. Можно сколько угодно заниматься наукой о том, как перераспределять. Но при этом если глобальный спрос, совокупный спрос падает — то это никак не изменит общую тенденцию к падению ВВП и развитию кризиса.
Да, это может помочь одним компаниям против других компаний, но с точки зрения человека, который занимается живой, реальной экономикой, это все достаточно абстрактные и бессмысленные вещи.
То есть фактически мы видим, что сама ситуация, при которой премия, которая позиционируется как высшая премия в экономике, а в реальности это такая узкокорпоративная награда, приводит к тому, что люди, которые претендуют на эту награду, максимально дистанцируются от реальных экономических процессов. И по этой причине ни широкого обсуждения, ни, тем более, каких-то выводов сие событие не заслуживает.
Отметим, что к самому лауреату это все не относится — он-то ни в чем не виноват!
