Мы живем в условиях цезаризма
Россия — в очередной раз — приближается к точке бифуркации. Это значит, что гарантированная траектория движения упраздняется, и как минимум два — а то и больше — пути в дальнейшее становятся одинаково равновозможными. Иногда перед народом не стоит выбора, иногда его можно избежать, а иногда он необходим, поскольку отказ от выбора будет именно выбором — только другим. Мы подходим — постепенно — к третьему случаю. Поэтому следует рассмотреть ситуацию несколько подробнее, так как через определенное время сложится ситуация (и это наверняка), когда от выбора не уйти никому.
В какой системе координат живет современная Россия?
К анализу каждой ситуации необходимо подходить с методологией. Точнее, надо подбирать определенную методологию, лучше всего соответствующую данному случаю. Если мы не отдаем себе ясного отчета в том, на какую методологию (а это в свою очередь, на более глубоком уровне означает — на какую идеологию) мы опираемся, то наш анализ становится заведомо некорректным — в таком случае мы превращаемся в гастарбайтеров мысли, выполняющих чисто технические задачи — покрасить забор, оправдать (или обвинить) власть и т.д. Скажи мне, какой ты пользуешься методологией, и я скажу, кто ты. Если «никакой», то и ты — никто.
Естественно, методологии могут быть привлечены разные. И здесь есть свобода. С нашей точки зрения, самой адекватной и лучше всего подходящей к нашему случаю является грамшизм, и конкретно та часть философии Антонио Грамши, которая разбирает феномен цезаризма. Самое точное определение современной России — это режим цезаризма. Это описывает практически все и практически всех.
Гегемония и Запад
Кратко о модели Грамши. Грамши вводит фундаментальное понятие гегемония, без которого цезаризм необъясним. Гегемония, по Грамши, это тяготеющая к планетарному масштабу (глобализации) либерально-капиталистическая идеология, основанная на рынке, политической (представительской) демократии, философии индивидуализма, космополитизма, технического прогресса и т.д. Гегемония — это прежде всего идеологическое явление, система взглядов, ценностей, установок, а из них вытекают политические институты, правовые системы, экономические модели и т.д. Гегемония по определению наднациональна, хотя опирается на конкретные государства, и прежде всего те, которые зашли по пути реализации на практике либерально-капиталистических принципов дальше других. Исторически в авангарде этого процесса стояли англичане (шире, англо-саксы), которые были лидерами гегемонии. Так, Британская торговая Империя была прообразом глобализации. Позднее инициатива была передана США, оставаясь в границах англосаксонского мира. Но это не значит, что гегемония — это власть англосаксов (хотя так может в какой-то момент показаться). Гегемония глубже, чем тот или иной народ, даже если этот народ ей служит лучше, чем другие. Гегемония стремится к тому, чтобы быть общечеловеческой, строго глобальной и космополитической, поэтому в какой-то момент национальные интересы даже самых преданных ей стран могут быть принесены в жертву гегемонии. В США выборы Трампа и его президентство, построившего свою политику на критике гегемонии (по крайней мере, на критике ее глобалистских и космополитических аспектов) — яркая иллюстрация этого. Хилари Клинтон — кандидат гегемонии. Дональд Трамп — кандидат от США, их драматическое сражение и не прекращающиеся антитрамповские атаки показывают зазор между гегемонией и США. Это не одно и то же. Самой емкой формулой гегемонии является концепт «открытого общества», а самой яркой фигурой — Джордж Сорос.
Важно: гегемония — это Запад, но именно глобалистский, прогрессистский, ориентированный на демонтаж всех национальных государств и суверенитетов. США и страны Запада не просто бенефициары гегемонии, они ее инструменты — в определенных обстоятельствах — жертвы. Те же силы, которые стояли за созданием современных национальных государств, ранее служивших гегемонии, сегодня их же и демонтируют.
Тем не менее, с определенными поправками следует признать, что гегемония и Запад близки и чаще всего выступают как единое целое. Но геополитика Запада подчиняется гегемонии, а не наоборот. И поэтому между гегемонией (открытым обществом, либерал-капитализмом) и самими странами Запада существует зазор и иерархия.
Цезаризм и «трансформизмо»
Следующее явление, которое выделяет Грамши, цезаризм. Это случай общества, в котором власть находится в руках у определенной силы, не являющейся строго носительницей гегемонии. Такая власть контролирует государственный аппарат и общество с опорой на сильную власть (чаще всего авторитарного типа), но не хочет принимать модель гегемонии (то есть включаться в глобализацию) и утрачивать суверенитет, поскольку это с неизбежностью привело бы к утрате власти и смене элит на более лояльные гегемонии. Однако цезаризм явление совершенно иной природы, нежели гегемония. Идеологически режим цезаризма не имеет ничего против гегемонии и ее установок (либеральной экономики, технического прогресса, индивидуалистических ценностей и даже открытого общества), но только с одним возражением — с сохранением у власти именно данной группировки с распределением секторов контроля между властными кланами (чаще всего закрытыми — представители той же этнической группы или конфессии, или просто земляки и челядь). Однако это противоречит гегемонии, которая настаивает на демократизации и передачи власти в руки глобальных элит, которые сосредоточены прежде всего там, где гегемония укрепилась исторически более всего. Так цезаризм входит в противоречие с гегемонией, но не идеологическое (цезаристы исповедуют ту же либеральную идеологию), а ситуативно-тактическую. Это предопределяет алгоритм действий цезаризма. Обобщенно Грамши называет это «трансформизмо» (transformismo).
Трансформизмо — это классическая тактика цезаризма по включению в общество элементов гегемонии кроме, однако, тех, которые идут против сохранения у власти правящего режима. Это — избирательная модернизация. Определенные стороны политики, экономики, культуры подстраиваются под нормативы «открытого общества», а другие — нет. Так возникает «суверенная демократия», «управляемая демократия», «избирательная демократия» и т.д. Цезаризм может проводить точечные репрессии, имитировать демократические процедуры, подменяя их содержание закулисной системой вертикальных приказов, ограничивать свободу прессы, осуществлять точечные репрессии против политических противников и т.д. Но при этом в целом идеология режима остается в рамках либерально-капиталистической модели. Это сказывается на образовании, культуре, экономической политике и т.д. В этой ситуации чаще всего складывается режим глубокой коррупции, социального неравенства и систематической лжи.
Цезаризм, однако, не отвергает гегемонию как таковую — он приспосабливается к ней и пытается приспособить ее к себе. Это и есть трансформизмо.
Угадайте (с трех раз), какое общество описывал Грамши, и ничего ли вам это не напоминает?
Контргегемония
У Грамши есть еще один важный концепт: контргегемония. На сей раз это идеология, жестко и симметрично противоположная гегемонии. Это не прагматическая стратегия удержания власти (как цезаризм), но системное отвержение гегемонии в ее корнях. Контргегемония не принимает в либеральном капитализме ни следствия, но сами основания. Контргегемония на каждый тезис либерализма — рынок, права человека, демократия, технический прогресс, парламентаризм, универсализм, глобализм — дает строго отрицательный ответ: нет, нет, нет, нет и нет. И это связано не только с сохранением определенной правящей клики у власти, но с идеологическим неприятием гегемонии как таковой. Гегемония сложилась на Западе в Новое время, была распространена прежде всего англосаксами — в Европе и во всем мире (через колонизацию) и представляет собой форму ценностного империализма. Контргегемония не просто защищает суверенитет, но настаивает на суверенном Логосе, на праве любой цивилизации строить свой собственный порядок, основанный на своей системе ценностей и на своей религии, нравится ли это Западу или кому-то еще, или нет. Контргегемония всегда противостоит западничеству и глобализации по принципиальным соображениям и стремится создать глобальный фронт, направленный против гегемонии, который включал бы все народы и культуры, стремящиеся к цивилизационному суверенитету.
Контргегемония — не ситуативное, а философское и часто религиозное явление, так как большинство традиционных религий квалифицируют глобализацию как власть Антихриста (Даджала в исламе). Сторонники контргегемонии оказываются в этом лагере совершенно независимо от их положения в обществе и даже от их национальной принадлежности. Они могут быть и на Западе, и пример предвыборной компании Трампа показывает, что есть они и в США, цитадели гегемонии, и могут даже стать решающим фактором в предвыборной борьбе.
Российское трансформизмо и приказ Навального
Если мы применим грамшистский метод к современной России, то все выводы будут понятны сами собой. Очевидно, что мы живем в условиях цезаризма и трансформизмо. И это полностью определяет нашу ситуацию и будет определять ее до тех пор, пока сложившийся режим будет оставаться у власти. Он не способен эволюционировать в принципиальном смысле — он не пойдет радикально ни в сторону гегемонии, ни в сторону контргегемонии. Цезаризм прочно застрял в самом себе и стремится только к одному — к самовоспроизводству, к бесконечному повторению самого себя. Тайная мечта цезаризма — длиться вечно. На это и направлено все искусство трансформизмо — принятие в себя элементов гегемонии (например, блокчейн, искусственный интеллект, либеральная стратегия экономического блока Правительства и т.д.), но без того, чтобы сделать действенными демократические институты, представляющие угрозу для режима. При этом цезаризм совершенно не понимает ни логики, ни метафизики контргегемонии и лишь использует ее элементы (суверенитет, евразийство, Империя, православие и т.д.) для осуществления все того же трансформизмо. Это служит опорой власти и аргументом против наиболее радикальных сторонников глобализации (гегемонии). Цезаризм идейно пассивен, отсюда реактивность политики, которая всегда лишь отвечает на вызовы гегемонии, но никогда не действует по собственной автономной воле. Воля цезаризма парализована своей собственной природой, это воля к трансформизмо, где консервативный элемент прагматически используется (кланово-коррупционными) элитами для сдерживания сторонников более радикальных либеральных реформ.
Чистым носителем гегемонии выступает либеральная оппозиция — пятая колонна, которая открыто ориентируется даже не на Запад, но на центр гегемонии, далеко не всегда совпадающий с формальными правителями Запада. В частности, нынешний президент США Дональд Трамп сам стремится построить систему цезаризма, отсюда его бессмысленные упреки в работе на Россию. Идеологически Трамп — цезарист. В этом он, действительно, кое-кого напоминает.
Кроме пятой колонны радикальных сторонников гегемонии, открыто бросающих вызов цезаризму, в российской власти есть шестая колонна. Она также состоит из сторонников гегемонии, но более прагматичных и нашедших свое место в системе цезаризма. Они-то и отвечают за трансформизмо, то есть подстраивание экономических, образовательных, культурных и технологических сторон общества под требования гегемонии. Они ждут, когда цезаризм исчерпает себя (а рано или поздно это произойдет вопреки его воли к выживанию), и тогда они рассчитывают эволюционным образом перехватить власть и начать реформы в пользу гегемонии и Запада сверху, как это им удалось в 90-е годы и почти удалось вот время правления Дмитрия Медведева. Потом они отступили, потеряв несколько фигур, но в целом позиции сохранили, несмотря на рост антизападной риторики. Очевидно, что между пятой и шестой колоннами есть координация, но источник синхронизации действий находится за пределом РФ. Здесь все диктует гегемония, а ее носители в России лишь реализуют поставленные планы.
Чтобы убедиться, как действует гегемония, можно привести в пример Навального. Ничтожный персонаж, уступавший во всем практически всем лидерам либеральной оппозиции, — Немцову, Касьянову, Каспарову, Явлинскому и т.д., — которые никак не могли договориться между собой, в одно мгновение становится единодушно признанной фигурой для всех сторонников гегемонии. При том, что у каждого либерала есть свой высокопоставленный куратор по ту сторону Атлантики, во мгновение ока, все соглашаются с новичком, полностью лишенным каких-либо качеств. Вот что такое гегемония: сказали Навальный, будет Навальный, и это принимают все — включая самых ярких и независимых подрядчиков гегемонии. Точно так же эта воля становится непререкаемой и для цезаризма, который, будучи реактивной силой, послушно начинает бороться с ничтожнейшей из фигур, накачивая ее своим противодействием. Вокруг этого бессмысленного человечка быстро выстраивается диспозиция из различных враждующих между собой коррупционных кланов, но в целом гегемония своего добивается. Ее приказы исполняются и ее носителями, и цезаристами (в рамках стратегии трансформизмо). Навальный становится индикатором трансформизмо: огромные усилия государства брошены на «трансформацию Навального». Ставки повышаются, и никому в голову не приходит, что мы имеем дело с неуклонно наступающей гегемонией и стерильным — все более бессмысленным и гротескным — рециклированием цезаристских стратегий.
Для контргегемонии пятая и шестая колонны подлежат простому политическому упразднению. Для цезаризма — все связанное с гегемонией в определенном смысле священно и непререкаемо. Задача лишь выкрутиться таким образом, чтобы удержать власть.
Выбора нет — это будет просто длиться
О каком выборе в России идет речь? Цезаризм не выбирают, он есть и будет столько, сколько сможет сохранить свою доминацию. Этот режим не способен к эволюции. Он будет существовать вплоть до своего логического конца. В 90-е годы в РФ правила гегемония. Именно поэтому цезаризм, отчасти ограничивший полновластие пятой колонны, которая в то время практически возглавляла страну, был воспринят с восторгом. Это было настолько лучше, чем предыдущее, что цезаризм получил широкую легитимацию. Но за все время он не сделал ни единого шага в сторону контргегемонии. И сейчас уже совершенно ясно, что и не сделает. Для этого нет вообще никаких предпосылок, да уже и времени. Время истории — особое время. Контргегемония — суверенитет русской мысли и русской воли, возведенный в мировоззрение, систему, идеологию. Этого нет даже в самом отдаленном приближении. И от цезаризма мы этого не дождемся. Цезаризм — реактивная стратегия, признающая финальную правоту гегемонии и лишь пытающаяся избежать тех ее сторон, которые несовместимы с сохранением власти. Даже национальный суверенитет цезаристам необходим именно для этого. Контргегемония — проактивное мировоззрение, лежащее в основе глобальной стратегии, прямо противоположной гегемонии и глобализации, то есть либерально-капиталистической системе и идеологии, сложившимся на Западе в Новое время.
Именно созвучие цезаризма с контргегемонией и обусловило поддержку режима 2000-х со стороны консерваторов (шире народа, который и есть главный консерватор). Но это созвучие — лишь наполовину. И хотя ничего в цезаризме за 18 лет не поменялось, отношения между контргегемонией и цезаризмом вступили в новую фазу. Цезаризм на сей раз ничего не обещает контргегемонии. Более того, он обещает, что ничего в этом направлении делать не собирается и не будет. И это звучит весомо, будучи подкрепленным опытом 18 лет. И если раньше можно было спроецировать надежды на следующий срок, сроки кончились и проецировать больше не на что. Все будет, как есть, то есть ничего точно не изменится в сторону контргегемонии. Трансформизмо будет продолжаться, пока не вынесут.
Это — хорошая новость для гегемонии, которой остается только ждать и делать свое дело. Рано или поздно цезаризм рухнет, и нельзя исключить, что вместе с ним рухнет и страна. Нечто подобное мы видели в 1991. Там такое же трансформизмо кончилось гибелью Империи.
Это плохая новость для контргегемонии, которая — как обычно в русской истории — возложила все упование на «цезаря», а потом обнаружила, что имеет дело с трансформизмо. С этим нас всех можно поздравить.
Неопределенные перспективы контргегемонии
Очевидно, что контргегемония в контексте цезаризма уже обосноваться не может. Даже для того, чтобы ждать чего-то безнадежного, надо иметь пусть тайную и крохотную, но надежду. В какой-то момент исчезает и она. И встает со всей мощью мармеладовский вопрос: куда идти, когда идти больше некуда? Чего ждать, когда ждать больше нечего?
Все попытки сформировать независимую политическую и идеологическую силу в России с начала 90-х бесславно провалились. И потому, что гегемония сильна и умна, и, наверное, потому, что мы, русские, слабы и глупы. И потому, что все упование возлагаем не на того, на кого надо. Надеемся на князей и сынов человеческих. А в них спасения нет.
Нет ни малейших идей, что делать в подобной ситуации с учетом долгой череды предыдущих провалов. Ведь даже цезаризм вместо контргегемонии к нам пришел не под нашим напором, а из среды самой гегемонии, из либерально-капиталистической матрицы реформаторов 90-х. Это был изящный политтехнологический ход, но признаемся — нас даже не покупали и не соблазняли, мы сами схватились за соломинку и с надеждой поддержали «зарю в сапогах», насколько это было прекрасно и свежо. Мы приняли цирковой фокус за чудо, потому что хотели верить.
Но больше уже не получится. Добро пожаловать во взрослую жизнь.
Поспешность в формулировке альтернативных проектов чаще всего говорит о незрелости. Взрослое сознание отличается тем, что способно подолгу оставаться в фазе неопределенности и боли. Пока мы не осознаем, насколько мрачно то, что вокруг, лучше планы не строить. Настоящая мысль рождается из страдания, из того, что концы с концами не сходятся. Слабых это убивает, но тех, кого не убивает, те учатся мыслит ответственно.
Важно сейчас одно: трезво и спокойно провести внятный концептуальный водораздел между цезаризмом и контргегемонией. Одно это потребует серьезных усилий. И хотя это далеко не ответ, но по крайней мере приближение к серьезной постановке вопроса.
Сегодня все заточено в российской политике на пару — суверенная власть vs глобалистская оппозиция (пятая колонна). Всего, что не попадает в эту схему, не существует. Очевидно, что в ней не хватает одного пункта — контргегемонии. А в этой области и лежит все самое главное и важное: дух, мысль, воля, история, миссия, вера, народ. Диалог цезаризма с гегемонией — это циркулирование по замкнутому контуру. Введение третьего элемента — контргегемонии — контур размыкает. А значит, история снова становится открытой.
Совсем просто: есть предложение переместиться в новое ментальное пространство – за пределом цезаризма, но в противоположном от гегемонии направлении. Тем самым мы положим цезаризму предел, то есть определим его, поместив в границы.
12 лет назад я предложил провести эту концептуальную операцию по взаимному согласию с главными технологами цезаризма. Это было категорически отвергнуто на том основании, что цезаризм и сам будет двигаться к контргегемонии. И смотрите, отчасти это подтвердилось. И снова — только отчасти. А сейчас и говорить по этому поводу не с кем, всех заменили нооскопами, своего рода доморощенной версией искусственного интеллекта. Так что нас силой вталкивают в область интеллектуального суверенитета по ту сторону цезаризма.
Как будет развиваться эта линия, пока сказать невозможно. Но что-то подсказывает, что за этой границей мы сможем, наконец-то, вздохнуть полной грудью. А это для человека очень-очень важно.
