Судьба русской диаспоры
— Ваше мнение о перспективах русской диаспоры за рубежом?
— Русская диаспора, на мой взгляд, сыграла в 20 веке огромную роль в европейской культуре, в событиях европейской истории 20 века. И русская миграция первой волны, скажем, в Сербии, в Чехии, во Франции, в Германии — их судьба была разной. Если говорить о Чехии и Сербии, то там эта волна первой миграции создала целые научные школы. Следующие волны русской эмиграции отличались сильно. Но сейчас мы замечаем, как они объединяются в одно общее.
Это вряд ли кто мог предположить. Успешный бизнесмен, уехавший в 90-е годы в поисках лучшей жизни, почувствовал вдруг такую же сопричастность ко всей русской истории, к судьбе России, будущему, как и первые русские эмигранты. И, конечно, судьба этих людей различна. Кто-то уже имеет гражданство тех стран, которые их приняли. Кто-то не имеет. Но именно русских первой русской эмиграции отличает то, что они не теряют своей идентичности. Она сохраняется вокруг церкви, в основном.
Хотя первое поколение современной эмиграции, может быть, и хотело поскорее натурализоваться, стать похожим на граждан других стран. А потом они начинают вспоминать свои корни. Это вообще типичное проявление национального чувства, которое, в общем-то, нельзя убить совсем. Я смотрю на это явление 20 века как на драматическое (рассеяние русских — это драма), но, с другой стороны, в этом и наша сила. Потому что русское присутствие в мире и в Европе, в европейской культуре — оно растет, и оно имеет свою роль и значение…
— Вы сейчас говорите о тех людях, которые уехали по каким-то причинам. Но после развала Советского Союза в его бывших республиках образовались большие русские диаспоры. И для многих их представителей остро стоит вопрос самоидентификации.
— Ну, во-первых, выбор своей идентичности — это личное дело. И как бы мы, русские из России, ни хотели бы, чтобы наши соплеменники, наши единоверцы и единородные наши братья оставались русскими, это их личная судьба. Но ещё это связано с некой общей концепцией воспитания следующих поколений, которая навязывается Евросоюзом. А именно, средний европеец, которого Константин Леонтьев (философ и социолог 19 века — прим. ред.) назвал угрозой всемирного разрушения.
Я думаю, что великую европейскую культуру создали именно те европейцы, которые были, прежде всего, национальными гениями. И именно как национальные гении они стали гениями универсальными. Потому что на самых вершинах культуры — это осмысление в критериях мироздания. И оно становится достоянием уже всего человечества.
Поэтому я не могу сказать, что есть какая-то угроза [потери идентичности]. Да, она будет меняться, наверное. И кто-то добровольно или в силу обстоятельств или каким-то естественным ползучим путем утратит непосредственную связь. Но это не значит, что он потом не почувствует в себе зов предков. Так же было и с первой волной эмиграции.
Но действительно, одно дело покинуть Родину — либо быть выгнанным, либо по каким-то иным своим обстоятельствам, и другое дело — не сходя ни шагу со своей земли и из своего дома, вдруг оказаться под чужим государственным флагом, да ещё в роли национального меньшинства, которое угнетается, к которому претензии предъявляются, оскорбляется и так далее… Был период, когда я активно боролась за то, чтобы Россия активнее защищала и ставила вопрос перед своими партнерами — европейскими и западными, что они должны уважать прежде всего собственные демократические принципы (потому что люди должны обладать равными правами).
И эта теория, по которой Латвия лишила большое количество людей права на гражданство, я считаю, была в том числе большой ошибкой «козыревской» внешней политики (Андрей Козырев — министр иностранных дел Российской Федерации в 1990-1996 годах; с 2012 года живет в США — прим.ред.).
«Козыревской» — я собирательно говорю. Это сознательно совершено было, в русле той идеологии и концепций, которые у этих людей были. Они, по-видимому, искренне их исповедовали. Что надо во всем расшаркиваться перед Западом, и нам за это воздастся. Я сама слышала, что нам бы воздалось, оказывается. Ну, вот мы видим, как сейчас это происходит.
А концепция была такая — признать не выход трёх советских республик из Советского Союза на основании права выхода (в самом последнем законе о выходе был уже четко прописан этот механизм), а признать незаконность вхождения в своё время в 40-х годах. И тем самым объявить демографическую ситуацию результатом оккупационного режима, а армию — оккупационной, подлежащей безоговорочному выводу, а не по согласованному между двумя государствами плану.
Фактически, мы против неё (концепции — прим.ред.) не возразили. И этот акт признания, он такой уклончивый, без всяких объяснений. И отсюда следуют многие правовые основания, которыми играют прибалтийские правительства нынешние, чтобы лишать русских своих естественных гражданских и политических прав.
А что касается языка, то это даже не гражданское или политическое… Большего удара по правам человека — запретить людям получать образование на языке, на котором они мыслят и себя идентифицируют — это уже просто… средневековье. Это — чья страна, того и вера.
Здесь, конечно, я должна сказать, что перспективы достаточно сложные. Я не буду бить в литавры и говорить, что всё образуется. Нет, конечно. Предстоит сложная и длительная борьба за выживание родного языка. Сейчас ситуация осложнилась еще тем, что Запад захотел интегрировать эти страны в свои евроатлантические структуры, чтобы у России было меньше возможностей.
Конечно, одного окрика из Брюсселя было бы достаточно, чтобы не ходили маршами всякие там легионы СС бывшие, осужденные однозначно Нюрнбергским трибуналом как принадлежащие к военно-политической машине Третьего Рейха, которая объявлена преступной, а не только идеология. Достаточно было бы.
Но они этого не делают. И сейчас мы видим, что и Россия подвергается страшным поношениям. Я думаю, что период этот иссякнет. Единственное, что у меня нет розовых очков, что это будет через год или через два.
К сожалению, за эти последние 15 лет такой политики и идеологической борьбы против России кадры всех международных организаций, правительственные, чиновные всюду заполнены людьми, воспитанными на этой идеологии.
И это тоже всё осложняет. Даже если в европейском обществе в целом неосознанно, интуитивно вызревает понимание того, что это тупик, это себя исчерпало, то на то, чтобы другие люди пришли во все эти структуры, в ближайшие год-два рассчитывать невозможно. Поэтому у меня розовых очков нет, но нет и апокалиптического чувства.
Конечно, я молюсь, чтобы и у латышей, и у эстонцев и литовцев наступила какая-то, я бы это назвала, историческая национальная зрелость, и они вышли из пеленок самоутверждения. Для которого они не нашли ничего лучшего, как от противного действовать и использовать в качестве каркаса для государственной идеологии короткий период сотрудничества части элиты с Гитлером. Позорный, на самом деле. И в такое двусмысленное положение ставит.
И если бы эти элиты прибалтийские не нужны были сейчас в качестве острия против России, их бы давно окриками заставили замолчать, и они бы сменились. Но, к сожалению, сейчас мнение прибалтийских элит становится мнением Запада. Хотя мне было бы унизительно на месте этих элит осознавать, что я только потому и нужен, чтобы лаять на Россию.
— На ваш взгляд, возможно ли объединение проживающих в разных странах ЕС русскоязычных общин в одну единую структуру, создание общеевропейской партии, общего культурного пространства?
— Если говорить о партиях, то надо посмотреть законодательство ЕС. Позволяет ли оно делать партии по этническому принципу. Хотя здесь скорее даже не этническая, а духовно-культурная идентичность. Если такие вопросы возникают, значит, есть некие предпосылки к этому. Поэтому я бы не сказала, что это невозможно. […] Русская культура очень много дала Европе, и наоборот. И всегда будем мы связаны.
— Можно ли, на ваш взгляд, рассчитывать на то, что Россия более четко продемонстрирует свое отношение к осколкам русского и других народов, разбросанным после развала Советского Союза?
— Понимаете, здесь ещё есть международное право. Не случайно, я повторю, Запад хотел скорее включить Прибалтику в евроатлантические структуры. Это члены ЕС. Как Россия может вмешиваться?
Я за то, чтобы Россия ставила такие вопросы в своих переговорах с партнерами и заключала с ними договоры.
Русская цивилизация. Существует ли она?
— Как вы определяете место русской культуры и России за всю её историю? Можно ли говорить о русской цивилизации? Либо вы её причисляете к западной или восточной цивилизациям?
— Здесь есть разные мнения. Мы принадлежим к цивилизации христианской, выросшей на основе апостольского христианства. Разошлись мы даже не столько во время Великой схизмы (раскол христианской церкви в 1054 году на православную и католическую — прим.ред.) и на Флорентийском соборе (Ферраро-Флорентийский собор, 1438-1445, который в Католической церкви считается XVII Вселенским собором, а православными церквями решения Собора отвергаются), не смотря на то, что враждовали и была ревность католиков.
По-настоящему мы стали расходиться после Просвещения (17-й век — прим.ред.), которое привело к атеизму. После этого уже в 19-м веке можно говорить о том, что Россия не была частью той цивилизации, того пути, по которому пошла Европа, Запад. Это идейный багаж Французской революции, протестантская этика, мотивация к труду и богатству, декартова логика… Он был такой христианин. Наверное, в гробу перевернулся бы, если узнал, что из его теории сделали… И поэтому, это неизбежно привело к 20-му веку.
Но в 20-м веке мы видим новую Великую схизму. Это уже эпохи Модерна и Постмодерна. Потому что философия Прогресса родила опять два родственных детища — это коммунизм и либерализм. Это кузены абсолютные. И усилило это противостояние как раз то, что носителями этих двух соперничающих идей уже нового времени являлись старые соперники, соперничавшие за христианскую истину.
Но, безусловно, русская цивилизация — это восточно-православная цивилизация. И конечно, она по-разному с латинцами отвечает на такие главные, на мой взгляд, вопросы Евангелия — это искушение властью и хлебом. И, безусловно, это определенная самобытная часть общехристианской цивилизации.
И Россия, конечно, настолько огромная… А огромные величины живут по своим законам. Они по-другому гниют и по-другому возрождаются. Вот, как доказывает Россия своей историей, сколько ни обрезают живые ветки, всё равно она оказывается способна дать новый росток. Это же тоже изумляет.
И я не такой оптимист. Я понимаю, сейчас не самый лёгкий период истории, и нация наша много потеряла своего капитала — и генетического, и культурного, уж не говоря об экономическом.
И вообще, в наших широтах невозможно построить потребительскую цивилизацию по типу немецкой. Там, где глубина промерзания два метра даже под Москвой и расстояния между центрами производства и потребления 700-800 километров до Урала только, а не так как в Германии — не замечаешь даже, переезжая из одной агломерации в другую.
Такая цивилизация не потому, что Запад не хочет, чтобы мы её создали, она неугодна Богу.
— Но можно ли говорить о самостоятельной русской цивилизации, или всё-таки она какая-то альтернативная европейская или вообще восточная, вроде Китая или азиатских стран?
— Нет-нет. Она не восточная. Я в данном случае совершенно не евразиец. Я считаю, что, безусловно, влияние евразийское в России есть, но это влияние материальной культуры. Мы говорим о мавританском влиянии в архитектуре Испании, но это не значит, что толкования католической церкви изменились под влиянием исламских мавров. Так и здесь.
Русские, живущие в Узбекистане, кладут в борщ узбекские травы для аромата, но не меняют своей интерпретации мироздания.
Мы, безусловно, евразийские геополитически. И у нас особые, конструктивные и очень плодотворные отношения с азиатской ойкуменой, которая втянута в соработничество и в русское государство.
И это нас отличает очень сильно от Европы, где изначально государства строились на идее моноэтничной и моноконфессиональной; остальные либо истреблялись, либо ассимилировались, либо изгонялись.
В России, даже Ключевсий писал, в дружине дохристианского киевского князя был целый интернационал. И в повести Куприна «Поединок» в сцене приведения к присяге, такое уважение ко всем… Вначале к присяге приводят православных, потом нескольких поляков, потом за неимением пастора штабс-капитан Диц приводит, по-моему, прибалтов, потом даже мулла, и черемису-марийцу тоже там на конце шпаги хлеб подносят. Кажется, так это было. Где вы в армии демократических стран найдёте такое уважение ко всем, составляющим империю?
Поэтому у нас редкий своеобразный путь, который ценен как раз сейчас, когда мы видим столкновение цивилизаций. Столкновение Запад сам провоцирует своим воинствующим секуляризмом, и он бессилен. Технократия бессильна перед Аларихом Вестготским. Рим пал, несмотря на материальное и техническое превосходство и свою демократию, которая там была.
Идеи, их авторы и немного политики
— Как вы относитесь к идеям евразийской интеграции, к идеям того же Александра Дугина?
— Я никогда с Дугиным в этом не соглашалась. Но он сейчас как-то отошел от какого-то этно-ландшафтного мистицизма, который был свойственен ему в 1990-е годы, когда он издавал журнал «Элементы» и публиковал европейское новое право, причем языческое. Потому что есть христианское новое право, а есть языческое.
Боже мой, как он с этим носился. Журналы все были испещрены вокруг масонскими символами, он этим очень увлекался. Я просто это видела и слышала. Сейчас он совсем иначе выступает. Но у него был этно-ландшафтный мистицизм…
— От идей геополитики он, вроде, не отказался…
— Понимаете, то, что мы великая евроазиатская геополитически держава — это факт.
— А как вы относитесь к небополитике? У её авторов своя дискуссионная площадка есть — Школа здравого смысла.
— Они мне шлют очень много всякого про небополитику.
— Какое-то мнение о них у вас есть?
— Нет-нет. Мне кажется, они пока не заслуживают, чтобы о них какое-то мнение было.
— Вы имеете тесные связи с Францией. Как вы оцениваете задержание в этой стране российского сенатора Сулеймана Керимова?
— Тут скорее надо быть специалистом по русскому нашему Сенату. Поэтому у меня нет, честно говоря, мнения.
