1
В мире всегда существовало неравенство в распределении богатства и доходов: между государствами, классами, группами и отдельными людьми. В капиталистическом мире, в капсистеме это неравенство, за исключением очень короткого отрезка времени (1940-е–1970-е годы — и то не во всём) постоянно росло: богатые богатели, бедные, которых они давили железной пятой, беднели. В 1820 г. разрыв между богатыми и бедными странами был 3:1, в 1913 г. — 11:1, в 1973 г. — 44:1, в 1992 г. — 72:1. В начале XXI в. он ещё более увеличился: в 1983 г. верхние 500 транснациональных корпораций имели годовой доход, равный 15% глобального, в 2007 г. он составил 40%. Аналогичным образом обстояло и обстоит дело с экономическим неравенством между классами и группами. Однако за последние 30–35 лет оно выросло фантастически, скачкообразно. В результате на сегодняшний день 10% взрослого населения Земли контролируют 85% мирового богатства, а на долю нижних 50% приходится 1% богатства. Внутри верхних 10% 2% владеют 50% богатства человечества, 8% — 35%, а самый верхний 1% (по разным оценкам — 90–100 тыс. чел.) — 40% (т.е. на 9% приходится 45% богатства). Этот 1%, как пишет Д. Роткопф, автор книги «Суперкласс. Те, кто правит миром», состоит примерно из 40 млн. миллионеров и полумиллионеров, из них 9,5 млн. чел. имеют более 1 млн. долл., а 95 тыс. — более 30 млн. долл.; ну и, наконец, около 1 тыс. — это миллиардеры. Роткопф написал свою книгу 10 лет назад, за это время благодаря финансиализации число миллиардеров выросло до 2 694, из них 437 добавились только за 2017 г., почти полтора миллиардера в сутки; один Китай штамповал 4 миллиардера в неделю. Естественно, богатство всей этой публики, как и число миллиардеров, тоже выросло. Согласно World Wealth Report, собственно миллионеров в 2013 г. было 12 млн. человек с совокупным богатством 46,2 трлн долл. (всё мировое богатство на тот момент составляло 241 трлн долл.). Цифры по численности миллионеров на сегодняшний день мне неизвестны, но, думаю, она тоже увеличилась — и поболе, чем миллиардеров.
Изменение величины богатства, стремительный рост неравенства отразились в изменениях не только социальной структуры общества в целом (они происходили за счёт ухудшения положения нижних двух третей общества), но и в структуре верхних слоёв мирового капиталистического класса. Впрочем, верно и противоположное: сами эти структурные изменения, как результат сознательного социально-политического курса, практически с самого начала выступали фактором, «машиной» резкого увеличения неравенства. Иными словами, мы имеем дело с «кольцевой причинностью», с комплексом взаимосвязанных причинно-следственных рядов.
Структура капиталистического класса не определяется только количественно — существуют качественные различия, причём время от времени они меняются. В последние десятилетия, т.е. с 1980-х годов наверху пирамиды мирового капиталистического класса сформировалась новая фракция, особая глобальная элита, намного более могущественная, как пишет Д. Дюкло, чем любая другая группа жителей планеты, и, как подчёркивает Д. Роткопф, определяющая повестку дня для 99% населения. Эта группа напрямую связана с глобализацией, она — её порождение и бенефициар. Как заметил Дж. Фо: «Рынки внутри государства формируют группу людей, у которых больше денег и власти, чем у остальных. Поэтому было бы странно, если бы глобальные рынки не создали международного господствующего класса, экономические интересы членов которого больше пересекались бы друг с другом, чем с интересами большинства граждан одной с ними страны». И, надо сразу сказать: класс этот, точнее, данная фракция мирового капкласса, существенно отличается от того, что описывали Т. Веблен, М. Вебер, Ч. Райт Миллс, Дж. Домхоф и др.
Называют этот глобальный класс по-разному: глобократия, космократия, нетократия (т.е. те группы, которые контролируют сетевой сегмент современного мира и якобы играют независимую — или даже доминирующую — роль по отношению к капиталистам-банкирам, промышленникам-корпоратократам), новый верхний класс (НВК), креативный класс (термин предложен в 2002 г. Дж. Мэзоном, который писал: «Если вы учёный или инженер, архитектор или дизайнер, писатель, художник или музыкант, или если вы используете вашу креативность как ключевой фактор вашей работы в бизнесе, образовании, юриспруденции или в других профессиях, то вы член креативного класса»); бобо (Дж. Брукс: bourgeois bohemians — «буржуазная богема»); суперкласс (Д. Роткопф), сверхкласс (overclass как противоположность underclass’а — М. Линд); гиперкласс (Ж. Аттали); гипербуржуазия (Д. Дюкло).
Прежде чем перейти к рассмотрению этого нового слоя, или «нового верхнего класса» (НВК) отмечу: при том, что все перечисленные выше термины верно фиксируют частичные черты, аспекты некоего социального явления, в целом они не могут удовлетворить исследователя. Во-первых, за исключением «гипербуржуазии» Д. Дюкло, они в лучшем случае не отражают, а в худшем затушёвывают классовую суть нового слоя. Во-вторых, они не содержат в себе не только ответ на вопрос о причинах и истоках возникновения так называемого НВК, но не предполагают и сам вопрос. Дело в том, что глобально-финансиализированный капитализм не нуждается ни в многочисленном рабочем классе, ни в многочисленном «среднем классе»; более того, они для него опасны. НВК и новый «верхнесредний класс» — результат прессовки и отжима старого «среднего класса», численно уступающие ему, но в принципе выполняющие ту же функцию при 2-х верхних процентах общества, что в другую эпоху выполнял старый «средний класс». В-третьих, указанные термины выводят за рамки анализа реальных хозяев мировой игры, а именно финансово-аристократический комплекс, будто его не существует. На самом деле так называемый НВК — функция этого комплекса, его обслуживающий персонал, возникший в определённый момент исторического развития как реакция на глобализацию и финансиализацию капитала, т.е. на новый запрос его хозяев результате действий этих самых хозяев (ещё об одной проблеме, связанной с этими терминами, скажу позже).
Слой этот действительно отличается от других групп мирового капкласса в нескольких отношениях. Во-первых, он возник и существует на финансовой, можно сказать, виртуальной основе, практически не связанной с реальным производством, содержанием, т.е. он предельно функционален. Во-вторых, слой этот глобален — не интернационален, а наднационален; для его представителей государства, государственность и всё, что с ними связано, — это из разряда «теней забытых предков» и досадных помех, то же — с государственными и национальными идентичностями. В-третьих, слой этот гетерогенен: в силу его функциональности в нём оказываются те, кто содержательно имеет к капиталу минимальное отношение; в силу глобальности и криминального характера глобальной экономики (достаточно сказать, что чуть ли не половина банков в мире существует за счёт кредитования наркотрафика, о внелегальных сегментах торговли оружием, золотом и драгкамнями, проституции и порнобизнеса я уже не говорю) — представители около-, полу- и просто криминальных кругов.
Роткопф даёт такой «групповой портрет» того, что он называет «суперклассом»: «Руководители государств, исполнительные директора крупнейших мировых компаний, медиамагнаты, миллиардеры, активно распоряжающиеся своими капиталами, предприниматели — пионеры новых технологий, нефтяные бароны, управляющие хедж-фондов, частные инвесторы-акционеры, верхушка военной иерархии, немногие выдающиеся религиозные лидеры, горстка знаменитых писателей, учёных и художников, даже вожди террористических организаций главы преступных синдикатов…». Последнее не должно удивлять: глобальная экономика — криминальная экономика par excellence. Её пять «опор» — торговля нефтью; оружием; золотом и драгметаллами; проституция и порнобизнес; наркотрафик. Первая носит отчасти криминальный характер, вторая и третья — в значительной степени; третья — в очень большой степени; пятая — полностью. Половина банков в современном мире кредитует наркотрафик, решая таким образом проблему ликвидности — «быстрые деньги». Во время финансового кризиса 2008–2009 гг. в крупнейшие банки было вброшено около 352 млрд наркодолларов — так устранялся дефицит ликвидности. Глобальная финансовая система уже не может существовать без «грязных денег», т.е. она в значительной степени приобретает криминальный характер, воздействуя в определённом направлении на политику, которая в значительной степени криминализируется. Так, многие игры администрации Обамы с Ираном и вокруг него, по-видимому, в значительной степени были акцией прикрытия криминально-экономической базовой операции, связанной с переделом, «настройкой» и эксплуатацией наркотрафика. О де факто узаконенном политическом криминале (или о криминалополитике) Франсафрики, о чём немало написано французскими же журналистами, и о совместных действиях китайских спецслужб и АНБ по выявлению и ликвидации «диких» наркоторговцев в зоне «золотого треугольника» я уже не говорю, но это отдельная тема, здесь достаточно зафиксировать тот факт, что необуржуазия финансиализированного капитализма — это в значительной степени криминальная буржуазия.
Теперь ещё об одной проблеме. Хотя приведённые выше термины (глобократия, космократия и др.) ориентированы в принципе на отражение одного и того же явления, они далеко не во всём совпадают, точнее, совпадают по принципу «кругов Эйлера». Так, далеко не вся «гипербуржуазия» относится к «суперклассу», определяющему «мировую повестку дня». За пределами НВК, а точнее — над ним остаются старые финансово-аристократические семьи, которые определяли и определяют эту повестку задолго до появления НВК и чьей функцией, чьим орудием он является. К «суперклассу» («сверхклассу», «гиперклассу» и т.п.) не относится значительная часть бобо (т.е. богемной буржуазии — термин Дж. Брукса, о нём ниже) и так называемой нетократии. В то же время богемизация вкусов, поведения, установок во многом затронула бóльшую часть НВК, что неудивительно. Богема, в отличие от классической буржуазии, всегда была оторвана от производства, от «физической экономики» (Л. Ларуш), жила в своём богемном мире. Принципы конструкции этого мира и финансиализированного капитализма по сути совпадают, финансиализированный капитализм, «гипер» (т.е. «над») буржуазия оторваны от производства, от реальной («физической» — Л. Ларуш) экономики, от содержательных аспектов бытия, по сути — от реальной жизни основной массы мирового населения, «парят» над ней. Отсюда — богемизация буржуазии.
2
Как известно, генезис системы определяет функционирование — её и её системообразующих элементов. Генезисом нео/гипербуржуазии стали глобализация и то, что К. Лэш назвал «восстанием элит»; последнее обусловило финансиализацию и глобализацию капитала в той же степени, в какой было обусловлено ими. Если со времён Первой мировой войны и Октябрьской революции развивалось «восстание низов», совпавшее с доминированием производительного капитала над банковским (промышленного — над финансовым), то с 1970-х годов ситуация начинает меняться, а в 1980-е верхи переходят в наступление («тэтчеризм», «рейганомика»). Начинается глобальный передел в пользу верхов, а его жертвами становятся те группы населения, которым немало перепало в 1945–1975 гг. — средний слой и верхушка рабочего класса. Удар по ним, а также по части «старой» буржуазии был нанесён с такого уровня, на котором они никогда не играли, и против которого у него не было оружия — с надгосударственного, наднационального, глобального. Не случайно К. Лэш специально подчеркнул, что подъём новых элит, связанных с денационализацией предпринимательства, когда остаются обязанности только по отношению к своему боссу (в какой бы стране он ни жил) и своему слою (а не своей стране), теснейшим образом связан со всемирным упадком, а точнее подрывом среднего слоя.
Новые элиты — администрация корпораций, манипуляторы информацией, крупные дельцы индустрии роскоши, моды, туризма (контроль над распределением и циркуляцией капитала, над СМИ, управление потреблением роскоши становятся важнее, чем производство) и те, кого Р. Райх назвал «знаковыми аналитиками» намного более космополитичны, чем классическая буржуазия.
В 1980-е годы средний слой раскололся на значительно большую и значительно меньшую части. Меньшая — гипербуржуазия, ставшая смертельной угрозой для этого слоя и тем, кого всё тот же Р. Райх когда-то назвал «работниками рутинного труда» и «обслуживающим персоналом». Поскольку в условиях финансиализации и глобализации верхушка капкласса объективно увеличивается за счёт вхождения в неё функциональных сегментов, значит, во-первых, должна ужаться середина; во-вторых, часть доходов должна потерять верхняя, квалифицированная часть рабочего класса. Поэтому если НВК противостоит традиционной буржуазии как новый сегмент одного и того же класса, то для «мидлов» и работяг — это новый эксплуататор, новый претендент на их доход, который, в отличие от классической буржуазии, особенно связанной с государством, не разделяет их ценности (семейные, патриотизм).
Отсечение от общественного пирога обеспечивается двояко. Во-первых, прямым, т.е. абсолютным уменьшением доходов нижней половины (или нижних двух третей) общества. Во-вторых, намного более быстрым и значительным ростом доходов верхов по сравнению с низами. В октябре 2006 г. в британском журнале «Экономист» (входит в ротшильдовский кластер) была опубликована статья с показательным названием «Сверхбогатые: всегда с нами». В ней со ссылкой на цикл статей «Классовая война», который появился в газете «Нью-Йорк Таймс», были приведены следующие цифры. Между 1990 и 2004 гг. нижние 90% американских домохозяйств в среднем увеличили свой доход на 2% (при этом надо помнить о росте цен, налоги и т.п.), тогда как верхние 10% — на 57%, верхние 0,1% — на 85%, а верхние 0,01% — на 112%. По США есть и другие оценки: с 1970-х годов доходы нижних 25–30% семей в относительном измерении уменьшились по сравнению со стремительным ростом доходов верхних 25–30%. Игра с нулевой суммой: если у кого-то прибавилось, значит, у кого-то убавилось. Нечто похожее происходит на Западе в целом. Так, в Великобритании, где с 1990 по 2006 г. при росте розничных цен на 60%, богатство сверхбогатых выросло на 500–600%. Сверхбыстрое обогащение — ещё одна черта необуржуазии.
В то же время, не имея в своём бытии реальной содержательной базы и ощущая это, «одновременно самонадеянные и неуверенные, новые элиты, в особенности сословие специалистов, взирают на массы со смесью пренебрежения и опаски». Отсюда столь характерная черта гипербуржуазии как социал-дарвинизм, классовая ненависть к низам, политика необуржуазии по отношению к которым чаще всего есть не что иное, как самая настоящая социальная, классовая война.
Ни в коем случае не надо думать, что появление необуржуазии меняет Систему или означает её качественную перестройку — ни в коем случае. Более того, само вхождение в верхушку мирового капкласса означает приспособление к нему. Прав Дюкло: приспособление, необходимое для вхождения в гипербуржуазию, исключает крупномасштабную перестройку классических элит — смена «культурного капитала», необходимая для их серьёзного обновления, стоит слишком дорого и, добавлю я, грозит серьёзными социальными потрясениями. Поэтому верхние 2% остались там же, где были, у них появился новый функциональный орган, новая прослойка между ними и основной массой населения, правда, прослойка намного более тонка, чем «средний класс» «золотого тридцатилетия» 1945–1975 гг.
Хотя гипербуржуазия формально «гнездится» в своих странах, в принципе она ориентируется на надстрановой уровень и готова в любой момент поступиться национальными интересами. Упадок США, Франции или РФ соответственно американскую, французскую или российскую необуржуазию мало волнует. Очень хорошо на примере Франции это показала А. Вагнер в работе «Новые элиты мондиализации» (Париж, 1998). Проанализировав международные (глобалистские) анклавы во всех промышленно развитых странах, она отметила, что успехи именно на наднациональном уровне становятся главным фактором успеха финансистов, чиновников, «знаковых аналитиков» на национальном уровне (классический французский пример — Макрон). Солидарность классовых интересов на глобальном уровне доминирует над национально-государственной, глобально-космополитическая идентичность (которая может разбавляться иными, например, гомосексуальной) — над национальной.
Над- (а точнее, вне-) национальный стиль жизни отличает необуржуазию в своих странах от среднего американца, француза, англичанина и т.д. по привычкам, манерам, вкусам, а главное — по месту в общественном разделении труда. А главное — по месту в общественном разделении труда. В самих этих странах в элиту лихо вливаются иностранцы (международные чиновники, персонал ТНК), хотя в той же Франции до сих пор наряду с космополитичными клубами типа Rotary существуют и такие, как Jockey club, куда иностранцы не вхожи. Вагнер заметила, что одна из установок новых элит во Франции — изменить французский менталитет. В этом они выступают активными безликими «смитами» Глобальной матрицы, и определённые результаты уже достигнуты. Это хорошо показано, в частности, в работах Ш. Занда «Сумерки истории» (2015 г.), посвящённой концу французского национального романа, и «Конец французского интеллектуала. От Золя до Уэльбека» (2016 г.). Курс на денационализацию культуры и истории очевиден не только во Франции, ещё более остро проблема стоит в Германии, немало таких попыток и в РФ. Необуржуазия стремится переписать историю таким образом, чтобы минимизировать в ней присутствие нации и государства. В этом плане антироссийская истерия на Западе питается несколькими мотивами — геополитическим и цивилизационным, направленными против русской культуры и государственности, и классовыми, необуржуазным, чья мишень — государство и культура как таковые. Перед нами единство классового и цивилизационного, неудивительно, что паразитическая необуржуазия РФ активно содействует классово близким «глобалам» всей своей финансовой и информационной мощью в стремлении подавить «локалов», т.е. прежде всего Русских. Так русский вопрос приобретает классовое измерение, а вовсе не является лишь этнокультурным.
3
«Узкая (narrow) элита», «пустая элита» — так критически настроенные американские аналитики именуют новый верхний класс (new upper class), который начал формироваться в 1970–1980-е годы и совершил социальный рывок за два последних десятилетия ХХ в. Именно эти годы стали временем крупнейшего создания богатства Ричистана (Richistan; от rich — англ.: богатый) за счёт — обращаю на это особое внимание — классового перераспределения и финансиализации капитала. Э. Саес и Т. Пикети (один из крупнейших специалистов по проблеме мирового неравенства, автор фундаментальной работы «Капитал в XXI веке») очень чётко зафиксировали классовую основу, классовые истоки феноменального роста доходов верхов в конце ХХ в.: «…рост удельного веса наиболее высоких доходов обязан не возвращению эпохи высоких доходов от капитала, а беспрецедентному увеличению размера наиболее высокой оплаты труда — в первую очередь компенсаций высшего исполнительного персонала — начиная с 1970-х и пережившему дополнительное ускорение в 1990-х».
Какова в Америке численность НВК (он же — гипер/необуржуазия)? Цифры разнятся — обычное дело, когда речь идёт о статистике, которая порой носит неточный, а импрессионистский характер. Оценки численности НВК (он же — гипер/нео/буржуазия) в Америке разнятся.
Социологи говорят о группе с годовым доходом 517 тыс. долл. и более на семью из трёх человек и определяют её численность в 2,4–2,5 млн человек. В США это чуть меньше 1% населения. Ясно, что НВК — это меньшая часть тех 40 млн, о которых упоминают Роткопф и другие авторы, ведь кроме НВК продолжают существовать старые фракции буржуазии, а также группы, не связанные с финансами, современными коммуникациями и управлением. В то же время 2,4–2,5 млн человек — это только американская, пусть и самая большая часть НВК. А ведь есть Евросоюз, Япония, Китай, Индия, Бразилия, Россия и другие страны. Думаю, общую численность НВК можно скромно оценить в 7–10 млн человек, нажившихся на глобализации и вышедших благодаря ей в политико-экономические «дамки».
Говоря об американском сегменте, Ч. Марри подчёркивает, что именно из этих 2,4–2,5 млн человек рекрутируется нынешняя правящая элита, которая таким образом, перешла в режим самопроизводства, блокируя социальные лифты или, как минимум, резко ограничивая их функционирование. Это качественно отличает её от правящей элиты 1950–1960-х годов.
Когда-то кабинет Эйзенхауэра называли «девять миллионеров и один водопроводчик», однако только два его члена вышли из богатых семей; остальные были сыновьями фермера, банковского служащего, учителя, провинциального юриста из Техаса и т.п. Администрацию Дж. Кеннеди называли «Гарвард на Потомаке», однако и здесь только двое: Р. Кеннеди и Д. Диллон, — были из семей представителей истеблишмента; остальные были сыновьями мелких фермеров, продавца, фабричного рабочего-иммигранта и т.п. В этом плане кабинеты Эйзенхауэра и Кеннеди (1953–1963 гг.) резко контрастируют с кабинетами Буша-младшего и Обамы (2001–2017 гг.). У Эйзенхауэра и Кеннеди 46% членов кабинета были выходцами либо из нижней части «среднего класса», либо из рабочего класса, тогда как у Буша-младшего и Обамы — 27%. У двух первых 32% членов кабинета вышли из верхней части «среднего класса», у двух вторых — 54%.
То, что ныне именуется «узкой элитой» (т.е. небольшой слой на самом верху социально-политической пирамиды), существовало и в 1960-е годы. Однако это, как подчёркивают американские социологи, не была группа, в которой все имели одно и то же происхождение, одни и те же вкусы, бытовые привычки, учились в школах для элиты и т.п. Нынешний НВК совершенно иной. Одна из главных его черт — растущая сегрегация от американского общества, растущее незнание и непонимание страны, в которой они живут. Все они получили образование в элитарных школах и практически ничего не знают о том, как живут не только работяги, но и «средний класс» США, да и не хотят знать. Полвека назад такого почти не было. Тогда богатство означало просто наличие большого количества денег, обеспечивавшего более высокий, но не качественно иной стандарт жизни, чем у основной массы населения. Всё это лишний раз подтверждает правоту для своего времени Хемингуэя, заметившему Фицджеральду, что богатые отличаются от обычных людей тем, что у них просто больше денег. Нынешнее отличие богатых людей в Америке от обычных этим далеко не исчерпывается, оно выражается в принципиально иной культуре, ином быте, иных ценностях, ином стиле жизни. В 1963 г. медиана семейного дохода управленцев (менеджеров) в той или иной сфере составляла 62 000 долл. (в долларах 2010 г., которые в 7,2 раза дешевле долларов 1963 г.). Тогда только 8% американских семей имели доход 100 тыс. долл. и более и только 1% — более 200 тыс. долл. и более.
Большие особняки подавляющее число американцев видело только в кино. Лишь в самых богатых пригородах Нью-Йорка, Чикаго и Лос-Анджелеса можно было встретить действительно особняки, площадь которых составляла 1,5–2 тыс. кв. м. При этом никаких мраморных бассейнов, теннисных кортов и тем более вертолётных площадок не было. По цене эти дома не были астрономически дороже домов «мидлов». Средняя цена среднего дома в Америке на 21 ноября 1963 г. составляла 129 тыс. долл., тогда как дом в шикарном пригороде стоил от 272 тыс. долл. до (крайне редко) 567 тыс. долл., т.е. разница в 2–3,5 раза, сегодня это десятки раз.
Как подчёркивают американские специалисты по структурам повседневности, разница заключалась также в том, что в доме представителя «верхнесреднего класса» (upper middle class) могло быть два этажа, четыре спальни и две ванные комнаты, а у обычного «среднеклассника» — соответственно один, две и одна. То же с машинами — и в этом поразительный контраст с сегодняшним днём. Символом статуса и богатства в начале 1960-х была самая дорогая модель «Кадиллака» «Эльдорадо Биарритц» ценой 47 тыс. долл. Сегодня таким символом является вовсе не автомобиль, а личный реактивный самолёт Learjet 23-й модели многомиллионной стоимости. В 1963 г. было несколько сотен личных самолётов, но все они были винтовыми. Наконец, в 1963 г., в отличие от 2010 г., в Америке хорошо работали «социальные лифты», т.е. постаравшись, можно было реализовать американскую мечту. Сегодня это почти невозможно, неслучайно вышедший несколько лет назад бестселлер известного американского журналиста Хедрика Смита (автор бестселлеров «Русские», «Новые русские», «Игра во власть» и др.) называется «Кто украл американскую мечту».
Миллионеров в США в начале 1960-х годов было не более 80 тыс. — 0,2% американских семей, микроскопическая цифра. Как правило, это были представители «старых денег», т.е. аристократия американского образца. Но даже они, как подчёркивают специалисты, не формировали культуры, противостоящей «остальной» Америке. Различия, как правило, носили количественный, а не качественный характер, а исключения лишь подтверждали правило. Как пишет Ч. Марри, «старые богатые» имели отличный от населения стиль культуры, но не отличное от него содержание культуры.
Протестантский истеблишмент США, который хорошо описали Ч. Райт Миллс («Властвующая элита», 1956) и Дигби Балтцелл («Протестантский истеблишмент», 1964; здесь был впервые употреблён термин WASP), был, конечно же, замкнутой группой, почти кастой, но содержание их культуры, повторю, принципиально не отличалось от среднего американца. В местных клубах каждого процветающего города Америки, пишет Брукс, «отцы города собирались, чтобы обменяться неполиткорректными (с сегодняшней точки зрения, тогда и понятия такого не было. — А.Ф.) анекдотами и отобедать каре ягнёнка с консервированным сметанным соусом из спаржи, грибов или порея (тогда люди не заботились о содержании холестерина, поскольку заболеть и умереть ещё не считалось зазорным). Эстетическое чувство этой элиты оставляло желать лучшего […] и беседы их, судя по всему, не отличались ни остроумием, ни глубокомыслием […] То была эпоха, когда пьянство ещё было приемлемо в обществе, а игра в поло и охота на лис не казались пережитком прошлого». Разумеется, в пред- и послевоенной американской элите были такие люди, как братья Даллес, Гувер и другие, однако то был штучный товар.
WASP-истеблишмент очень жёстко охранял свои этнические границы — никаких ирландцев, итальянцев или евреев. «Еврейские и протестантские мальчики из состоятельных семей, — пишет Брукс, — проведя за совместными играми всё детство, в 17 лет были вынуждены расстаться, став частью еврейского и нееврейского обществ, существовавших на разных орбитах со своими сезонами для дебютанток, танцевальными школами и общепринятым протоколом. Протестантский бизнесмен мог плодотворно работать бок о бок с еврейским коллегой, но он и думать не мог о том, чтобы порекомендовать его в свой клуб», а то и просто пригласить в гости. Не жаловали в субкультуре WASP, как и в американской массовой культуре интеллектуалов. Всё стало меняться в 1960-е годы — Кеннеди начал вводить интеллектуалов в Белый дом: спутник и Гагарин показали американской элите, что образование и наука — мощнейшее оружие.
4
Если технические достижения СССР 1950–1960-х стали одним из толчков интеллектуализации американского истеблишмента, то финансиализация капитала в 1970-е стала фактором стирания граней между протестантским и еврейским сегментами господствующего класса США, активизации еврейских общин и продвижение темы холокоста на международном уровне.
Увеличение числа интеллектуалов, образованных людей во власти в 1960-е годы было столь значительным, что некоторые социологи говорят о восстании образованного класса. На это увеличение работал радикализм студенчества 1960-х, демографической основой которого стал выход в «большую жизнь» поколения бэби-бумеров. Более подробно о той неоднозначной, мягко говоря, роли, которую сыграло это поколение в истории США (достаточно привести название вышедшей в прошлом году книги Б.К. Джибни «Поколение социопатов. Как бэби-бумеры предали Америку» и прозвища, которое социолог дали этому поколению — «поколение гадюк», «свинья в питоне») следует говорить отдельно. Сейчас ограничимся фиксацией двух моментов. Первый: с 1946 по 1964 г. в США родилось 76 млн американцев, по сути это был демографический взрыв. Второй: экономическое благополучие позволило дать очень большой части бэби-бумеров высшее образование — к 1960 г. в США было 2 тыс. вузов, в которых работало 235 тыс. преподавателей. Между 1955 и 1974 гг. показатели роста процента населения США с высшим образованием просто зашкаливали, причём это касается не только юношей, но и девушек, которые сыграют большую роль и в «студенческой революции», и в распространении молодёжной субкультуры, и, конечно, в феминистском движении. С 1950 по 1960 г. количество студенток увеличилось на 47%, а с 1960 по 1970 г. — ещё на 168%!
Можно сказать, что если 1960-е — начало 1970-х гг. было радикальной фазой формирования новой элиты, то 1970-е — консервативной. Естественно, не все бунтари 1960-х, а меньшая часть; не все перебесившиеся и успокоившиеся в 1970-е, а опять же меньшая часть стали новой образованной элитой, но именно радикальные шестидесятые и консервативные семидесятые стали тем «первичным бульоном», в котором зарождался будущий новый верхний класс (НВК), поднявшийся «на костях» традиционного среднего класса. Сначала они взошли на «верхние этажи» старого среднего класса, а затем превратились в особую социальную и демографическую категорию, которая монополизировала, подмяла под себя целый ряд профессий, отбросив средний класс и образованную часть рабочего класса вниз по социально-экономической лестнице.
Весьма поспособствовала тому, чтобы «образованные просто одолели» (М. Ножкин) информационно-коммуникационная революция в научно-технической сфере и неолиберальный курс («райганомика») в социально-экономической. В результате новый средний класс обернулся новым верхнесредним или просто новым верхним классом, необуржуазией. Прав Брукс: так завершился процесс слияния ценностей контркультуры 1960-х и буржуазного мейнстрима. Можно сказать иначе: контркультура 1960-х — начала 1970-х годов объективно стала средством создания, кристаллизации новых групп буржуазии, адекватных новому этапу развития американского и западного в целом общества. Препарированная контркультура, как то ни парадоксально, стала для части образованного меньшинства социальным оружием в борьбе за место под солнцем отчасти против старой буржуазии (но только от очень небольшой части) и, главным образом, против старого среднего слоя и образованных работяг.
Есть существенная разница между критикой буржуазных ценностей такими, например, людьми, как Синклер Льюис, Торстейн Веблен, Джон дос Пассос, Эрнест Хемингуэй, с одной стороны, и контркультурной критикой, с другой. Последняя с её ультраиндивидуализмом, нарциссизмом, презрением к работягам и «мидлам» была хорошо приспособлена для присвоения, поглощения её Системой и погашения бунта. «С тех пор, как буржуазия приспособила под себя культуру 1960-х — пишет Брукс, — такой бунт утратил актуальность. Когда богемные символы поглотил мейнстрим, они утратили свой контркультурный пафос». И весь этот пафос в конечном счёте, ретроспективно оказался всего лишь орудием молодой, хищноэгоистичной фракции среднего слоя в борьбе за то, чтобы подняться над основной массой этого слоя.
Со временем в руках этого слоя контркультура «материализовалась» в виде единства прибыли, ренты и властного/информационного контроля, в виде карьеры, путешествий, «раскрытия собственного я» — прежде всего опять же в карьере и получении престижной работы. «Белл полагал, что наблюдает закат буржуазии, — пишет Брукс, — однако складывается впечатление, что буржуазия получила новое рождение, поглотив богему и будучи поглощённой богемой с её творческой энергии». Здесь Брукс противоречит самому себе, поскольку прекрасно показывает нетворческий характер бобо — буржуа богемного типа. И говорить нужно не столько о новом рождении, сколько о весьма специфическом обновлении, когда изнанка и лицевая часть меняются местами. Бобо — это такое же «новое рождение» для буржуазии, как финансиализм — для капитализма, т.е. вырождение и путь вниз. Но бодрый пенсионный возраст себе на несколько десятилетий буржуазия в виде бобо, похоже, продлила.
Синтез контркультуры и буржуазности породил новые социальные коды как средство отсечения социально чужих от общественного пирога, новую социально-политическую корректность и новую иерархию, намного более жёсткую и хищную, чем в 1960–1960-е годы и связанную с наличием/отсутствием престижной работы, престижных форм отдыха, быта, иными словами — структур повседневности, выстроенных с определённым вкусом и, в свою очередь, этот вкус порождающие.
Детально описывает повседневную жизнь и вкусы бобо-элиты Д. Брукс. Он начинает с простого наблюдения: заглянем, пишет он, в обычную американскую школу, а затем — в элитарную. В первой рядом с детьми 7–10 лет мы увидим женщин 28–32 лет и мужчин чуть постарше, тогда как в элитарных школах это будут женщины хорошо за 30 или даже 40-летние, а мужчины вообще могут быть 50-летними. Если в старых богатых семьях женщины рожали в том же возрасте, что и простолюдинки тогда и сейчас, то представительницы НВК рожают в 30–32 года, а то и старше. К родам, как и к здоровью в целом (уровень холестерина, давление, диета и т.п.), а следовательно к спорту, отношение в НВК совершенно особое.
Новые богатые живут в качественно ином информационном мире по сравнению с тем, в котором жили старые богатые и нынешняя мейнстримная Америка. В последней люди почти не читают газет, нередко просто плохо понимают то, что в них написано (ну прямо как наш Черномырдин, а ещё раньше такие члены брежневского Политбюро как Кирилленко и Подгорный), зато много смотрят телевизор (35 часов в неделю), но не новости, а ток-шоу, по сравнению с которыми будто бы проходящие под лозунгом «тупой и ещё тупее» программы каких-нибудь корчевниковых или малаховых покажутся верхом интеллектуальной игры.
Особое место в жизни НВК занимает планирование будущего детей: они учатся в элитарных школах среди себе подобных и принципиально отсечены от реальной жизни обычной Америки. Из элитарных школ они поступают в элитарные университеты. Как показал в работе «Власть привилегии» («Power of privilege») Дж. Соарес, в 1990-х 79% студентов из колледжей и университетов первого уровня, т.е. самых престижных и богатых, вышли из верхних 25% американского общества, тогда как из нижних 25% — только 2%. В элитарных школах верхушка варится в собственном соку, её образование принципиально отделено от повседневного опыта людей.
В социально-экономическом плане классовый профиль высшей школы США резко изменился по сравнению с 1960-ми годами. Дело теперь не только в деньгах, но и в ином. Из-за плохого, низкого уровня американских школ помимо денег у детей из нижних и даже нижне-средних групп не хватает определённых культурно-интеллектуальных качеств для обучения в элитарных университетах — ни абстрактно-логических способностей для обучения на технических и естественно-научных факультетах и развитой речи для обучения на гуманитарных факультетах.
Когда в 2007 г. я читал лекции в одном из американских университетов (весьма престижном), я познакомился с профессором философского факультета этого университета. На мой вопрос: «Наверное, ваш факультет не пользуется популярностью? Кого интересует в нынешней Америке философия?» я получил следующий ответ: «Философия, действительно, мало кого интересует. Но факультет пользуется популярностью. Здесь учат тому, чему не учат в школе и что совершенно необходимо для бизнеса, административной службы и политической карьеры — а именно умению рационально мыслить, чётко и доказательно излагать свою точку зрения и убедительно спорить». Здесь необходимо отметить, что исчезновение искусства спора связано не только с образованием, но и с отмиранием на Западе, включая США, политики как особого явления. К. Лэш, автор замечательных работ («Культура нарциссизма», «Восстание элит» и др.) прямо говорит о том, что «утраченное искусство спора — результат деполитизации общества, в том числе исчезновения настоящих, содержательных политических дебатов и замены их политическими ток-шоу, т.е. оскорбляющей человеческое и гражданское достоинство тупой базарной болтовнёй. У деполитизации есть ещё одно следствие — депрофессионализация журнализма, превращение его либо в гламурную писанину, либо в пропаганду. Неслучайно всё чаще появляются книги с названиями типа «Конец журнализма» (ред. А. Чарлз), «Продажные журналисты» (У. Ульфкотте), «Сексуализация медиа» (Д. Мерскин) и др.
Возвращаясь к философии как средству рационально-логического ликбеза для выходцев из «среднего класса», задаёшься вопросом: разве это не показатель деградации массовой школы в США? Здесь и сейчас я не говорю о деградации нашей школы — средней и высшей — как следствии ЕГЭ, «болонской системы» и многого другого — это отдельная тема. В данном контексте для нас важно другое: нынешняя американская школа закрепляет умственно-коммуникативные социальные (социобиологические) различия между новыми верхами и низами, и этот разрыв, эта сегрегация нарастает, приобретая почти кастовый характер.
Данная сегрегация проявляется и в том, как и где селятся различные социальные группы. Например, в Нью-Йорке НВК сконцентрирован в верхнем Ист-Сайде между 59 и 96 улицами (те, кто бывал в Нью-Йорке, знают, что именно здесь проходит Музейная миля, здесь самые шикарные отели, магазины и т.д.). Здесь живут люди с высоким уровнем дохода и высоким же уровнем образования, тогда как к северу от Центрального парка живёт население, 67% взрослого сегмента которого не смогли окончить среднюю школу (9–12 классы — high school), а медиана их годового дохода — 39 300 долл. В реальной, а не чисто статистической жизни отсюда надо вычесть почти половину за налоги, и мы получаем бедность.
Чтобы жить на Манхэттене, надо иметь доход от 80 тыс. до 160 тыс. долл. И это больше, чем имеет представитель «среднего класса». Разумеется, показатели «среднеклассовости» не сводятся только к количественным денежным показателям. «Средний класс» настолько трудно определить, что впору вспомнить ответ судьи Верховного суда США Поттера Стюарта на вопрос о том, как он определяет, что является порнографией, а что — нет: «Я узнаю её, когда вижу» («I know it when I see it»). И тем не менее «middle class» имеет количественную характеристику. Согласно Pew Research Center, к «среднему классу» относятся те взрослые, чей годовой доход на семью из трёх человек составляет от 45 тыс. долл. до 90 тыс. долл. (данные на 2006 г.). Иными словами, подавляющему числу «мидлов» на Манхэттене делать нечего. А если учесть, что почти половина уходит на различные налоги, страховки и т.п., то ситуация становится ещё более грустной. Не случайно, как свидетельствуют очевидцы, если в Америке доход разводящейся пары менее 80 тыс. долл., супруги делят долги, и бракоразводный процесс нередко превращается в то, что Ю. Трифонов называл «схваткой скелетов над пропастью». Если же доход больше 80 тыс. долл., то делят доход, активы, и это чаще всего процесс проходит более спокойно, хотя, конечно же, не всегда. Но вернёмся к НВК.
С 1960-х по начало 1990-х годов доход верхних 10% американских семей начинался с 200 тыс. долл. В 1994–1995 гг. у нижней части этой группы доход вырос с 233 тыс. до 433 тыс. долл. В 2010 г. доходы верхних 10% американцев трудоспособного возраста колебались от 199 тыс. до 441 тыс. долл. Посмотрим на зарплаты конкретных функционеров. В 2010 г. обычный конгрессмен получал 169 300 долл.; член кабинета — 191 300; судья Верховного суда — 208 100, спикер палаты — 217 400.
Доходы НВК вместе с полученным образованием, связями и образом жизни изолирует его представителей (а также верхнюю часть обслуживающих их — и Систему — учёных, журналистов, шоуменов, голливудских режиссёров и актёров «первого ряда») от остальной Америки. Представителю американского НВК более близки люди такого же типа и статуса в Западной Европе и в Японии, чем американский же «мидл» или тем более работяга.
5
Отдельный вопрос — специфика культуры необуржуазии, или, как формулирует его Д. Брукс, бобо-культура, т.е. культура богем-буржуазии. Выше уже говорилось о том, что богемизация необуржуазии, её культуры обусловлена отрывом о содержательной социально-экономической жизни. Есть ещё одна причина, на которую указал Д. Дюкло. Поскольку норма жизни необуржуазии, пишет он, хищническое разграбление того, что создано до неё, хаотизация и виртуализация мира, ей не нужны ни классическая культура, исторически связанная с буржуазией и аристократией, ни высокая культура вообще. Это так во всём необуржуазном мире — от США до РФ. Достаточно посмотреть, какие представители «культуры» окружали Обаму, достаточно вспомнить попсовых певцов РФ, получающих награды за вклад в «культуру» и всё становится ясно — «культур-мультур». Гипербуржуазии с её вкусом претенциозных накопителей, продолжает Дюкло, противопоказано «окультуривание», поскольку оно связано не только с культурой (хотя в принципе и этого достаточно), но также с традиционными ценностями, коренящимися в европейской цивилизации и потому чуждыми и опасными для всадников виртуально-глобального апокалипсиса.
Необуржуазия заинтересована в притоке мигрантов не только по политико-экономическим причинам (хотя и это очень важно — без притока рабочих рук извне придётся стимулировать рождаемость в белых семьях, а это с учётом уровня потребления потребует социальных реформ, поворота вспять существующего три десятилетия тренда и сокращения доходов необуржуазии, которая скорее выберет классовую, расовую или обычную войну) и не только в мультикультурализме — самом по себе. И мигранты, и мультикультурализм — это, помимо прочего, средство разрушения традиционных ценностей европейской цивилизации, включая гражданско-правовые и религиозные, стоящие на пути идущего к концу и оттого бьющегося в необуржуазных конвульсиях капитала. В этом плане необуржуазия — антицивилизационная, антиевропейская буржуазия, онкобуржуазия.
Кто-то скажет: а как же трудовая протестантская этика Запада вообще и Америки, в частности? Как же деловая Америка? Деловая Америка — результат усилий старой буржуазии и прежнего рабочего класса, чётко различавших труд и игру. Особенностью культуры необуржуазии становится стирание граней между ними. Как пишет Д. Брукс, с одной стороны, у бобо всё превращается в игру (типа «творчества»), игровая этика сменяет трудовую, сам труд развивается как игра, которая, однако, становится делом; результат — не дела, ни игры, а нечто невнятное, автоматическое с претензией на неординарность. С другой стороны, все нетрудовые — бытовые, игровые, сексуальные, спортивные и т.п. — формы приобретают характер серьёзного, ответственного, общественно- и индивидуально-полезного, научно обоснованного занятия: богемная эмансипация тесно переплелась с буржуазным самоконтролем.
Наиболее ярко, считает Брукс, это проявилось в сексуальной культуре бобо. В ней большое внимание уделяется пограничным проявлениям секса. Речь идёт о сексе очень пожилых людей, о сексе очень уродливых; «высоколобые (бобо. — А.Ф.) журналы про секс легко отличить от обычных: не дай бог поместить здесь обнажённую привлекательную натуру, на страницах этих журналов сексом занимаются люди исключительно некрасивые», инвалиды. «О сексуальных отклонениях, — пишет Брукс, — пишет столько теоретиков из академической среды, что оргии становятся подобны пляскам апачей в разгар туристического сезона, когда они исполняются уже не ради воодушевления, но чтобы порадовать группу преподавателей социологии, которые прилетели цитировать друг другу Деррида …бобо не просто облагораживают то, что когда-то считалось пагубным […] Секс в созданной ими литературе напоминает колледж и описывается, как процесс непрерывного самосовершенствования и расширения горизонтов».
Читаешь примеры, приводимые Бруксом, и приходит в голову мысль: не доработала в своё время инквизиция в борьбе с бесовством, с одержимостью дьяволом. Нельзя не согласиться с вердиктом Брукса: бобо «самые скотские занятия сегодня подают под сложным соусом из пособий, видеоучебников и журнальных статей, написанных людьми с серьёзными научными степенями. Сегодняшние маркизы де сады даже не помышляют о создании попирающих мораль подпольных сообществ. Им не нужно ниспровергать общепринятые нормы. Напротив, они стремятся влиться в общество нормальных людей», возведя извращения и отклонения в ранг нормы. В этом проявляются особенности этики и эстетики, а точнее, антиэтики и антиэстетики НВК.
Социологи отмечают, мягко говоря, непритязательную нравственность нового верхнего и верхнесреднего класса. Принципиальная позиция представителей этого класса такова: нравственность — сугубо личное дело, т.е. никто никого не может упрекать в безнравственности, навязывать другим этические нормы. А вот с эстетикой дело обстоит иначе: бобо активно навязывают другим свои вкусы. Однако с эстетикой у НВК дело обстоит так же плохо как с этикой, а возможно, ещё хуже. Необуржуазия активно навязывает другим слоям дисциплину, свои вкусы и связанную с ними общественную дисциплину. Поскольку сама необуржуазия в социокультурном плане — результат синтеза буржуазности и контркультуры, контркультурный «первородный грех» обусловил наличие окна уязвимости НВК со стороны вульгарной культуры низов. Маркс, пишет Брукс, отмечал, что буржуазия вульгаризирует любые идеалы, бобо же способны идеализировать любую вульгарность.
По сути необуржуазия осуществляет законченную форму вульгаризации культуры, когда идеалом становится вульгарное; т.е. здесь мы имеем дело не только с отказом от классического наследия буржуазии и аристократии в качестве идеала, не только с неспособностью создать свой идеал, но с постулированием в качестве идеала вульгарности, как мы увидим — субкультур низов. Так богемизация буржуазии эпохи финансиализма оборачивается её люмпен-пролетаризацией (в римском смысле слова) в сфере культуры. Бобо — это изнанка буржуазии, а изнанка всегда хуже лицевой части, даже если использовать определения «нео-», «гипер-», «супер-» и т.п. Как говаривал Ф. Энгельс, у щётки не вырастут молочные железы, если её записать в класс млекопитающих.
В то же время бобо — это, безусловно, буржуазный слой, контркультура, поглощённая финансово-корпоративным капиталом: «…переняв образ мыслей художников и активистов, обычные служащие действительно начинают куда более усердно трудиться на благо компании. В 1960-е годы большинство социологов прогнозировали, что с повышением уровня жизни мы будем всё меньше и меньше работать. Но когда работа становится средством самовыражения и социальной миссией, как тут не постараться? […] Работодатели смекнули, что бобо в лепёшку расшибутся, если им объяснить, что трудятся они ради собственного духовного и интеллектуального роста». Иными словами, поздний капитал(изм) поглотил контркультуры и заставил её гипериндивидуализм работать на себя. Но поглотить не значит переварить: богемность отравляет капитал(изм) изнутри, лишая его господствующий класс культурной гегемонии. Всё это — не говоря о том, что бобо — максимально паразитической слой: они паразитируют и на богемности, и на буржуазности. Богемизация буржуазии и буржуазификация богемы — это конец капитализма, причём, конец не как взрыв, а как всхлип.
Здесь нельзя не вспомнить мысль одного из героев романа Ж.-К. Гранже «Лонтано», абсолютным злом считавшего «буржуа, которые приняли собственную антикультуру, поглотили врага — революцию. Однажды он сравнил этих чистюль с крысами, которые выжили, приняв яд, призванный их уничтожить, и теперь образуют расу, к этому яду невосприимчивую». К этому конкретному яду — да. Но «противоядие», принятое ими, как будет показано ниже, делает новых upper-middle class — «социальных крыс» — смертельно уязвимыми с другой стороны: каждое приобретение есть потеря.
6
Брукс и другие верно отмечают тот факт, что необуржуазия стремится подать свои вкусы и пристрастия (даже сексуальные) в модной интеллектуальной обёртке. Значит ли это, что НВК можно охарактеризовать как высокоинтеллектуальную и высокодуховную группу? Ни в коем случае. Интеллектуальная сфера стала интеллектуальным рынком. Аналогичным образом произошла маркетизация духовного. Результат — появление целого слоя «творцов на ниве предпринимательства», «дельцов-полухудожников», «бизнесменов от науки», «менеджеров новостей» и т.п. Результат — деградация как искусства, подменяемого разного рода инсталляциями, так и интеллектуальной сферы. Интеллектуалы в среде НВК, пишет Брукс, продают себя не столько денежным мешкам, сколько массовой тупой аудитории; место творчества занимает поиск рыночных ниш; место науки, добавлю я, — поиск грантов. Иными словами, новый информационный порядок необуржуазии — «ненависть к мысли» (Д. Дюкло), отсюда, помимо прочего, резкое снижение интеллектуального уровня СМИ и утрата своего лица, индивидуальности у многих изданий. «Сидя» на англо- и франкоязычной научной и общественно-политической информации, могу засвидетельствовать: если в 1975–1995 гг. было важно и интересно читать 50–60 еженедельных, ежемесячных и ежеквартальных изданий, то сегодня достаточно 10–15. Во-первых, бóльшая часть журналов стала похожа друг на друга. Во-вторых, интеллектуальный уровень большей части не просто упал — рухнул. Разумеется, есть несколько великолепных изданий, но это островки в море.
Необуржуазная культура уродует и такие сферы интеллекта как наука и образование. Корпоративный контроль, как верно заметил К. Лэш, ведёт к одержимости учёных количественными методами и детеоретизации науки об обществе, по сути — к её уничтожению. Место теории занимает набор идеологически оформленных эмпирических моделей; в наиболее яркой и вульгарной форме это проявляется в политологии, которая, по сути, перестала быть наукой и выполняет чисто идеологические функции (одно лишь стандартное использование в ней терминов «демократия», «авторитаризм», «тоталитаризм» чего стоит). Об убивающей реальное образование «болонской системе» — этом детище необуржуазных чиновников от науки — я молчу, всё уже сказано.
7
В США дух необуржуазной бобо-элиты лучше всего воплотила администрация Клинтона и сама чета Клинтон. Оба — типичные бэби-бумеры с типичной биографией этого поколения: в 1960-е — участие в антивоенном движении, лёгкие наркотики, беспорядочные связи с особями обоего пола; в 1980-е — политическая карьера, фьючерсные сделки. Бобо, конечно же, голосуют за демократов. Впрочем, «политика» НВК — это на самом деле деполитизация. Проявляется она во многом, в частности в том, что «в эпоху бобо внутрипартийные споры куда ярче, чем межпартийные… ключевое противоречие сегодня не между шестидесятыми и восьмидесятыми, а между теми, кто совместил ценности обеих эпох, и теми, кто отказался от такого совмещения». Как мы уже видели, продукт совмещения — это НВК; таким образом, речь должна идти не столько о политическом (в лучшем случае это форма), сколько о социальном противостоянии.
В сухом остатке: наиболее вероятный вектор развития необуржуазии — социальная деградация, как это всегда бывает с замкнутыми группами, капитуляция перед ходом жизни, в конечном счёте — перед низами, по отношению к которым НВК перестают быть творческим меньшинством, не просто утрачивая культурную гегемонию, а перенимая и имитируя субкультуру низов. Следующий за богемизацией буржуазии логический шаг — её варваризация/быдлоизация. Здесь можно сказать, что на закате капитализма, в его смертный час, низы системы, которые так же не вызывают симпатии, как и верхи (игра была равна — играли два…) берут над НВК свой реванш. Правда, реванш этот похож на последнее плавание, безумный бег «пьяного корабля» Артюра Рембо — «меж блевотины, желчи и плёнок вина».
Как отмечает Ч. Марри, в 2001 г. он испытал сильнейший шок, когда осознал, что НВК и «верхнесредний класс» всё больше принимает, а по сути уже принял в качестве модели поведения, моды на одежду и словесное выражение эмоций то, что характерно для американских низов низшего класса и андеркласса, особенно их чёрного сегмента. Добавлю, что в этом плане мультикультурализм, так же как политкорректность, акцентирование прав сексуальных меньшинств и т.п., не только решает классовые задачи верхушки, но и является одновременно выражением и прикрытием вульгаризации культуры верхов, утраты ими собственной культурной гегемонии (ср. с распространением восточных антиримских по сути культов в позднем Риме).
Активно способствуют этим процессам Голливуд. Рэп (субкультура чёрных криминальных низов), вульгарные певицы типа Бэйонсе и Рианны и др., проникновение нецензурной брани на страницы как гламурных, так и так называемых интеллектуальных журналов, мода на «взгляд проститутки» у девушек из богатых пригородов и многое другое — всё это свидетельствует о серьёзном кризисе того меньшинства, которое по положению должно задавать тон в сфере культуры.
Лучше понять это явление позволяет знание истории и работ столь разных мыслителей, как А. Тойнби и А. Грамши.
У Тойнби есть понятие «схизма души». Это ситуация, когда из жизни творческого меньшинства уходят добродетель, стиль и цель и происходит вульгаризация языка, манер, поведения, культуры. Классический пример — поздний Рим, в котором мужская мода стала имитацией грубости варваров, а матроны начали имитировать поведение женщин низов, включая проституток из дешёвых лупанариев. Схизма души превращает творческое меньшинство просто в доминирующее, лишённое содержания, стержня, а следовательно, обречённое на социальную гибель.
Одно из центральных понятий А. Грамши — культурная гегемония. Речь идёт о доминировании господствующего класса (у Грамши — буржуазии) в сфере ценностей, идей, культуры. Массовая культура, то, что Зб. Бжезинский назвал «tittytainment», замешанная на голом консьюмеризме, т.е. потреблении и используемая верхушкой США для завоевания сознания и подсознания народов других стран, а также и своего населения, вернулась к ней бумерангом. «Мы заберём ваших детей» — говорил Грамши, обращаясь к буржуазии. Под «мы» он имел в виду коммунистов как носителей высокой культуры и морали. У коммунистов не получилось. Получилось у низов — белой и чёрной рвани.
Имитация представителями большой части НВК культурно-психологических форм низов означает не только разрушение кодов достойного поведения, но прежде всего упадок культурно-психологической уверенности этих верхов в себе. А чего ждать, если новые верхи оторваны от корней, живут в лишённом содержания замкнутом мире — замкнутые системы, повторю, как правило, деградируют и разлагаются. Достаточно взглянуть на политических лидеров Запада последних 20–25 лет. Прежде всего они безлики по сравнению с предшественниками. О них можно сказать и словами К. Чапека о саламандрах («Они приходят как тысяча масок без лиц»), и словами М. Булгакова о змеях в «Роковых яйцах». Кроме того, это та самая «пустая элита», о которой писал Ч. Марри, — вульгарная элита, утратившая культурно-психологическую уверенность в себе и заимствующая формы у деградирующих низов. Результат здесь может быть один — нарастающая социальная импотенция новых верхов и новых низов. Между ними зажат обречённый старый «средний класс», который и проголосовал за Трампа, видя в нём своё спасение. Удивительно ли, что именно в среде белого «среднего класса» Америки всё большую популярность набирают правые идеи, идеи самосегрегации белых на тихоокеанском северо-западе в таких штатах, как Вашингтон, Орегон, Айдахо. Официальные власти клеймят их как нацистов, однако проблему это не решает, а скорее работает на созревание гроздьев гнева по обе стороны классовых и расовых баррикад.
Завершая, отмечу: бескультурье новых верхов и новых низов — один из факторов весьма вероятной победы вторых над первыми. Но речь идёт не о победе рабочего люда и строительстве социализма, как это произошло в России после Октябрьской революции, а об ином — о том, как очередные варвары в очередной раз сметают очередной сгнивший изнутри и обезумевший Рим. Стоит ли жалеть об этом? Едва ли. Нельзя спасти того, кто объят волей к смерти. Заботиться надо о другом — о том, чтобы не быть сметёнными вместе с этим «Римом», не утонуть вместе с ним в Водовороте Истории и не стать жертвой неоварваров, объективным союзником которых — неважно, по своей ли воли, против неё ли, по шкурному интересу или по недомыслию, обусловленному короткими гешефтными мыслями — выступает необуржуазия во всём мире, включая РФ. Финансиализм, мультикультурализм, политкорректность, сексменьшизм — вот всадники капиталистического апокалипсиса. Точнее, всадник один — необуржуазия, а это всё её маски, под которыми, как у толкиновских назгулов, — пустота. Вывод, думаю, ясен. Он диктуется законами военного времени и правилами поведения в прифронтовой полосе.
