О романе Александра ПРОХАНОВА «Чеченский блюз» («Центркнига», 1998, ИТРК, 2001, «Роман-газета», 2001, «Амфора», 2002, «Воениздат», 2002, «Вагриус», 2008, «Эксмо», 2012, «Амфора», 2013).
Время — блюз. Музыка с перепадами ритма и настроения. В ней звучит вселенская тоска по утраченному, несбывшемуся, минувшему. Блюз — меланхолия первого снега, что тает, не долетев до земли, но ангельским шёпотом успевает сказать, что завершается год, а вместе с ним — целая эпоха. Блюз — тоска далёкой звезды, взирающей на прежде цветущий город, которому теперь грозят пожары и разрушения. Блюз — мираж, в котором счастье всё же возможно, в котором утихают гром небесный и гнев человеческий, и на мироздание пернатым крылом ложится покой.
Время-блюз посылает людям испытания, делит бытие пополам, разверзает в нём пропасть. На одном краю — невнятные вопросы, на другом — туманные ответы. В пропасть уходят силы и жизни, и надо скорее стянуть разлом, пробиться сквозь дымку и гомон бытия, найти на каждый вопрос верный ответ, пока ещё звучит блюз.
«Чеченский блюз» — один из самых мучительных для Проханова романов. Автор писал его так, будто делал операцию на открытом сердце Родины, будто врачевал её после тяжёлой болезни. Казалось, одно неточное слово — и жизнь России оборвётся. Потому романы о чеченских событиях создавались Прохановым как «ловушки» для войны: если написать о ней книгу, отобрать у неё через образ все силы, то война иссякнет, попав в роман, никогда больше не выберется из него в реальность.
Подобные «ловушки» расставляли многие. Русская литература всей ратной традицией откликнулась на чеченские войны, по горячим следам изрекла о них молодое огненное слово. Эти войны породили свою «лейтенантскую прозу», где были и «красный смех», и «красное вино победы». Молодые прозаики оголили нерв войны, художественно осмыслили её фактологию, показали и подвиг, и отчаяние. Но Проханов, писатель иного поколения, помимо «окопной правды», явил социологию, историософию, метафизику войны. Первая чеченская была вписана Прохановым в систему координат нескольких войн, боевых конфликтов и революций, пережитых писателем. Его опыт сравнивал пылающую Чечню с Даманским и Жаланашколем, Афганистаном и Мозамбиком, Кампучией и Никарагуа. Проханов приложил к Чечне универсальную «матрицу войны»: убедился в закономерностях, но и ужаснулся несхожести чеченской трагедии со всеми предшествующими.
Если на большинство предыдущих войн писателю приходилось летать на самолёте, пересекая границу своей страны, приземляясь в иных частях света, на других континентах, то до Чечни можно было доехать поездом. Война полыхала теперь не «за речкой», не за океаном, а здесь, дома, шла кровавой поступью по нашим городам, тянула костлявую руку к горлу столицы, рассыпала в ней гексоген. Это была уже не мировая революция «красных смыслов», а кровопролитие между соотечественниками. Война добралась до дома потому, что её перестали встречать на дальних рубежах. Потому, что Империя отсекла свои окраины. Потому, что «русские ушли с Востока».
Война, как воды всемирного потопа, подступила к родному порогу, когда из могучей державы излетели красные боги, и её усечённое тело стали рвать чёрные демоны, установившие тоталитарную «банкирщину»: «…банкиры, соединившись в тесную группу, должны разделить зоны влияния. Сглаживая противоречия, стать новой и единственной властью в России». После «чёрного октября» 1993 года «бульдозеру» нужна была «небольшая победоносная война», которая уподобила бы дворец Дудаева в Грозном обугленному Дому советов в Москве. Война, которая всё спишет и вновь возведёт на трон после очередных президентских выборов.
Война началась потому, что в мироздании накопилось множество противоречий: между прошлым и настоящим, между мечтой и действительностью, отцом и сыном, богачом и бедняком, между цветком земным и звездой небесной. Мир был болен противоречиями, и разрешить их, «обнулить» их могла только война.
Противоречия раскололи Россию на два мира. В одном, как и прежде, — вера, долготерпение, смирение, русские мальчики, что собирают дивных бабочек, рисуют райских птиц, поют в храме во время литургии. Именно они идут, уже «не мальчиками, но мужами», останавливать войну, затыкать её жерло своими жизнями. А в другом мире — безудержная роскошь, интриги, сладострастие, предательство, «пир во время чумы», «разложение и распад», «союз булата и злата». Этим двум мирам не дано соединиться; на их стыке, как грыжа между позвонков, возникает война, что собирает все противоречия в одну точку.
Такой точкой оказывается город Грозный. Это гроза, которую предвещает свинцовое небо. Это угроза, которая кипящей лавой готова разлиться по всей стране. Занятый федеральными войсками Грозный, словно отсечённая голова на блюде, должен стать подарком от генштаба ко дню рождения министра обороны. В город накануне Нового года, не прикрытая ни пехотой, ни авиацией, входит танковая бригада. В генштабе не верят в силу мятежного противника: мелкие банды, не ведающие военной тактики и стратегии, разбегутся от одного вида бронетехники, и город будет взят без единого выстрела.
Но, как в «Слове о полку Игореве», в стане врага враждебно всё: боевую бригаду отторгают притихшие дома, пустынные улицы, кружащее вороньё, что своим гомоном рождает недобрые предчувствия. Город, где когда-то в согласии и ладе жили народы многоликой империи, теперь, кажется, выпал из времени и пространства, стал куском живой плоти, вырезанной из Советского Союза.
Гнетущим предвестием на серый город опускается первый снег. Может быть, чтобы смыть кровь, что вот-вот прольётся. Или чтобы остудить пульсирующие раны. Или чтобы оставленными на белом покрове следами прочертились траектории жизней, которые оборвёт пуля или взрыв.
Лукавым гостеприимством на привокзальной площади враг заманивает солдат и офицеров на новогодний пир, искушает их хлебом и вином. А в разгар праздника вонзает русскому гостю нож в спину, стреляет в него в упор, сжигает его живьём в танке, добивает автоматной очередью. Это станет первым извержением вулкана чеченской войны.
В непримиримом противостоянии на ней сойдутся командир роты капитан Кудрявцев и столичный банкир Бернер. Они никогда не увидят друг другаа, их жизненные пути не пересекутся ни в одной точке пространства, но в них воплотятся два мира расколотой России — мир грешников Бернера и мир праведников Кудрявцева. Каждый из этих миров найдёт в чеченской войне свой смысл, отразится в острых осколках разбитого города.
Кудрявцев верен приказу, долгу, воинской чести, русскому оружию. С выжившими бойцами он, несмотря на разгром бригады, занимает оборону на площади до подхода основных сил — выполняет изначальный приказ командования. Бернер раскручивает «маховик» войны, чтобы пустить чёрную нефтяную кровь Чечни во все концы мира. Чтобы организовать в воспалённый регион выгодные поставки оружия. Чтобы поднять одни акции и обрушить другие.
Кудрявцев готов «положить душу свою за други своя». Он до последнего патрона обрушивает на врагов праведный гнев. В капитане воплощается нерастраченная сила бригады, и в этом священном бою он как никогда осознаёт, что «нет уз святее товарищества». Бернер же «разменивает» всех друзей на деньги и власть. Последний друг оказывается конкурентом и потому получает от банкира снайперскую пулю.
Кудрявцев с пятью солдатами закрепляется в одном из опустевших домов Грозного. Этот дом уподобляется Дому Павлова в Сталинграде, становится неодолимой крепостью. Кажется, даже если враг стянет к нему все свои силы, то всё равно не одолеет твердыни. Особняк в несколько этажей, который Бернер возвёл подобно Вавилонской башне, окружён многочисленной охраной. Но банкир чувствует себя здесь ужасно уязвимым, потому что главный враг таится в нём самом: «…ощущение утраченного рая, невозможности обрести его, воссоздать здесь, на земле, посещало его в виде приступов тоски и отчаяния, которые сменялись бешенством и безумием. Единственный, кто уцелел от того древнего цветущего времени, был толстый глянцевитый змей, обтянутый чешуйчатой кожей. Словно огромный солитёр, он вполз в него, удобно свиваясь в желудке, в кишках, в пищеводе. Мучил, душил, побуждал действовать. Гнал из авантюры в авантюру, из приключения в приключение. Умножал богатство, славу, власть, наполняя воспалённое чрево неутолимой жаждой и голодом».
Кудрявцев стремится локализовать войну, свести её к одному дому в чеченской столице. Стремится вызвать на себя огонь всех орудий противника — только бы уцелел родительский дом, сельский храм, не захлебнулась в крови вся Россия. Бернер готов раздуть из искры чеченской войны «мировой пожар» — если это преумножит его могущество.
Кудрявцев воюет не за звания, чины и награды, а за то зерно Божьей правды, что ещё сохраняется на земле. Это зерно нужно окружить плотными оболочками веры, любви, исторической памяти, чтобы пламя войны не попалило его: «…страсти и стремления, страдания и надежды вовлекают его в расставленную кем-то ловушку, проносят его мимо огромной, присутствующей в мироздании истины. И если отринуть эти страдания и страсти, усилием разума и напряжённой, сосредоточенной на познании души вырваться из этой ловушки, то откроется истинное устройство Вселенной, истинный смысл мироздания». Бернер бредит на гребне войны ворваться в Кремль. Триумфатором возложить руку на Конституцию. Но в секундном видении банкира Красная площадь с куполами храмов и зубцами Кремлёвской стены перемалывает его, извергает из русской истории — как шлак, как случайный сор.
Чеченская война будет множить в мире образы Апокалипсиса. В этом раздвоенном мире по той части, где угнездились грешники — предатели и враги — промчится «конь блед». А там, где нашли приют праведники, в одежде, обагрённой кровью, пройдёт «Царь царей и Господь господствующих».
В маленькой деревенской церкви на иконе Архангела Гавриила небесной слезой проступит миро. Архангел встрепенётся, полетит над Россией, залечит её раны, возвестит, что Отечество будет едино и никогда не умрёт. Чеченский блюз стихнет, и все услышат сладкозвучное ангельское пение.
