Фильм Михаила Расходникова «Временные трудности», повествующий о непростой судьбе человека, больного ДЦП, вызвал серьезную дискуссию в обществе. Отца главного героя сыграл известный актер, священник РПЦ Иван Охлобыстин. «Известия» встретились с ним во время Недели российского кино в Лондоне и поговорили о многом — не только о кинематографе.
— Начнем с недавних событий, с кино не связанных. Почему украинский депутат Геращенко просил Терезу Мэй не давать вам визу в Великобританию? Вообще говоря, я не припоминаю случая, чтобы член парламента одной страны требовал от главы другого государства не пускать к себе артиста из третьей державы…
— Наверно, из-за моей дружбы с Захарченко, из-за того, что я гражданин Донецкой Народной Республики, которую всей душой поддерживаю и буду поддерживать. Потому что считаю, что право на самоопределение за ними остается, а то, что произошло на Украине, считаю государственным переворотом. Очень печально, что это произошло и что детей на той стороне приучают видеть в нас врага. Это большая ошибка, которая потом принесет много бед тем самым людям, кто сейчас всё это навязывает. А конкретно этот человек, он же создатель сайта «Миротворец». А это за пределами любой нравственности, даже диких африканских племен. Потому что стучать на товарища вообще нехорошо, а уж когда это делается системно и вводится в обиход как элемент культуры… Это подлость. Из-за него погибло много журналистов.
— Вас Геращенко характеризовал, судя по сообщениям СМИ, как мракобеса.
— Наверно, по нынешним временам, во мне действительно есть что-то мракобесное. Я не то чтобы гомофоб в прямом понимании — ловить сачком, арестовывать, лечить уколами. Но я считаю, что это прямое нарушение всех религиозных установленных норм. А поскольку я человек религиозный, то мне такие альтернативные отношения представляются противоестественными. Что еще во мне мракобесного… Ну вот в Бога верю, это тоже для многих признак мракобесия. У меня, кстати, интересный разговор тут с англичанином вышел. Он у меня спрашивает: «Вот почему у вас в маленьких городах дома все страшные, а самые красивые здания — это церкви?» А я ему отвечаю: «Очень плохо, друг мой, что у вас это не так». Но вообще говоря, меня сложно назвать мракобесом — вырос-то я на рок-н-ролльной закваске. А мы, тушинские панки, не меняемся (смеется).
— Фестиваль, на котором мы встречаемся, и фильм «Временные трудности», который вы должны были здесь представить, — всюду задействован в той или иной роли университет «Синергия». Они как раз скорее прогрессисты — и как вам с ними сотрудничалось?
— Да я тоже прогрессист в своем роде. Я люблю Джо Диспенза. Я сторонник идей Роберта Ланцы. Я был на лекциях Арнольда Минделла. Это тот минимум, который должен знать любой человек, занимающийся искусством, поскольку это связано с духом, с поисками внутри себя. Мы сейчас не берем ни религиозные, ни интеллектуальные, а только, так сказать, организационные внутренние психоресурсы наши. Университет «Синергия» мне нравится, я примерно понимаю их бизнес — мотивацию, добрый деловой гештальт, адаптированный ко времени. Многим это помогает.
— Вы должны были встретиться со зрителями после лондонской премьеры «Временных трудностей», но не пришли. Что помешало?
— Слух такой, что по государственной линии рекомендовали кинотеатру, где всё это происходило, меня не пускать — мол, человеку с репутацией гомофоба там не место. Геращенко же не зря писал Терезе Мэй. Проще говоря, английское государство запретило мне выступать на своих официальных площадках — показ же был не просто в кинозале, а в Британском институте кино. Но они не нанесли мне морального ущерба, я терпеть не могу торжественных мероприятий. Если необходимо привнести какой-то личностный оттенок в событие — хорошо. Но если этого можно избежать, то почему бы и нет. Я это время потратил на знакомство с Лондоном. Мы побывали в храме, где служил Антоний Сурожский, вообще почти весь город посмотрели.
— Но вообще Неделя российского кино в Лондоне — полезное мероприятие?
— Фестивали вообще дело полезное. Они дают возможность неформального общения между профессионалами, самых разных контактов творческих. Пьянки-гулянки давно отошли в прошлое, это уже легенда 1990-х, и, кстати, большей частью придуманная легенда. Прекрасно, что есть возможность пообщаться с кем-то, кого ты давно не видел. И возможность оценить то, что делается рядом с тобой. Ведь когда снимаешь кино, ты в процессе, потом, если всё хорошо, и ты продолжаешь снимать кино, ты снова в процессе. А на внутрицеховое общение остается очень мало времени.
— Фильм «Временные трудности» вызвал дискуссию. Многим зрителям он просто не понравился, а один православный ресурс вообще назвал его едва ли не фашистским и уж точно очень плохим кино. В Израиле, как я слышал, его и вовсе не допустили в прокат.
— Про Израиль сомневаюсь — я много раз там бывал, люди там решительные, реалистичные. Евреи на такие проблемы, как в фильме, смотрят реалистично — они всю жизнь сами выживают. Так что это может быть какая-нибудь взбалмошная барышня в Сети написала, а что касается тамошних медиа, то я не слышал от них отрицательных отзывов. Про нашу православную прессу — не знаю, не читал отрицательных отзывов. Вот либеральные издания, те да — кто-то там даже Путина углядел. Что весь фильм — это завуалированная форма внедрения идеологии патернализма. Но, в общем, это работа критики — можно понять, что им всё не нравится. Хотя и странно, ибо это абсолютно реальная история. Тут такое разделение: люди, не имеющие отношения к ДЦП, воспринимают негативно, а вот те, кому пришлось столкнуться с этой болезнью, они поддерживают. У преподавательницы, которая занимается русским языком с моими детьми, ребенок болен ДЦП. Так вот она, услышав, как по телевидению ругали фильм, сказала: «Они просто не понимают, о чем говорят. Любая женщина, ребенок которой столкнулся с этой проблемой, всё бы отдала, чтобы в ее жизни появился вот такой мужик, который может вложить столько усилий в преодоление недуга».
Иногда гуманизм принимает уродливые формы. Противоречащие самой установке гуманизма — любви к человеку. Скажем, «боди-позитив» — мне кажется, что больше негатив, чем позитив. Это не больные ориентируются на здоровых, а наоборот. Что же хорошего в том, что толстые девчонки весело декларируют, как они едят шоколад и как они счастливы. Ну все же понимают, что рано или поздно у них будут проблемы с сердцем. Скорее всего, сахарный диабет. Чисто клиническая картина совсем не позитивна. Никто не говорит, что надо ущемлять их в правах — тем более в России. У нас вообще человек с каким-то недостатком обычно обладает большими правами — не потому что заставили окружающих, а потому что от людей так исходит. Что далеко ходить: Иван-дурак у нас национальный герой. А в мире это навязывается.
Наша свобода, как все знают, заканчивается там, где начинает мешать свободе другого. Вот взять курение. Вне всяких сомнений, это вред. Но курят миллионы людей, и эти миллионы выброшены из гостиниц, ресторанов, домов. Конечно, нельзя, чтобы дети дышали, но должен быть выбор. А этим людям никакой альтернативы не предлагают. А что делать, если человек курит с 11 лет? В советское время это ведь было частью ритуала взросления. Странно было, убежав из пионерлагеря на тайный костер, не курить там сигарету. И Фенимора Купера с его трубками мира, Штирлица с его сигаретой никто не отменял. Конечно, лучше бы бросить, но это длительный, болезненный процесс, а быстрое его «усекновение» может перестроить всю химию тела. Один орган лечится, но всё тело существует в балансе.
Или взять тех же самых гомосексуалистов. Это было всегда, с античных времен. Да хоть Платона или Плутарха почитайте. Но это всё же считалось аномалией, не преподносилось как норма. Потому что она конфликтует с деторождением, с образованием семьи. А раз нет семьи, то нет и государства в привычном его понимании. Сейчас структура семьи изменяется, значит придется изменяться и государству. А уж что там будет… В традиционной семье всё понятно: есть отец-кормилец, есть мать-хозяйка. Многое зависит от географии, севера или юга. Вот в России испокон века родина — мать, а не отец — чернозем. Роль женщины у нас, что бы там ни говорили, никогда не преуменьшалась. Мать у нас — самое святое. И отечество — это же не просто так, это наследие мудрости отцов. Отец — это что-то сакральное, не хтоническое, не связанное с природой.
Да, о гомосексуалистах. Вот были они, они сами стеснялись всегда, кто-то даже страдал. Был известный актер, великолепный, вся страна его любила, не хочу называть имени, он был влюблен в человека обычной ориентации. Он это страшно скрывал, страдал — но вся группа, впрочем, знала. И жалела. Обычные, простые русские люди на съемочной площадке, в 1980-е годы. Но никогда он не проявлял своей ориентации. Не могу себе даже представить, чтобы он вышел на гей-парад и начал чего-то там требовать. Я думаю, он в такой ситуации был бы первым сторонником возвращения в УК статьи за мужеложство. Потому что он был здравомыслящий человек. А то, что сейчас навязывается, принимает странные формы. Вот в английской школе мальчикам запрещают носить штанишки, потому что это нарушает… Господи, помилуй…
— Гендерную идентичность?
— Это обижает трансгендеров. Лишает их каких-то прав. Ребенок не складывается до 14 лет, а сейчас еще и особенное время, в силу многих причин — технологических, экологических, психологических, накопления человеком новых знаний. И дети, как итог, инфантильны. Наше поколение в 20–22 уже точно выбирало работу, путь в жизни. А нынешние в этом возрасте еще находятся на уровне наших 13–14 лет, и даже рефлексии похожие. Нельзя это как-то оценивать, но из них можно вылепить всё что угодно. И если будет навязываться вот такой норматив, вот со всей этой гомоисторией, то сразу последует целый ряд нарушений законов жизни homo sapiens. Жизнь только для себя и… — как это называется, когда детей не хотят рожать?
— Чайлдфри.
— Да-да. Это целая мода. Я бы арестовывал тех, кто на этом делает деньги, производителей тряпочек и всякой посторонней ерунды. При этом я уверен, что у них самих семьи нормальные. Либо я ошибаюсь, и это какие-то исчадия ада, полностью психически дезориентированные люди. И так во всем.
— Вы сейчас парадоксальным для «мракобеса» образом поддержали распространенную в либеральных кругах теорию, что пол, гендер — это не биологический факт, а социальный конструкт. Что человек может сам решить, какого он — или она — пола. Но ваш герой в фильме пытается адаптировать сына под мир; сейчас же считается, что мир должен адаптироваться под человека. Может быть, именно в этом и причина неприятия «Трудностей» частью аудитории? Хотя остается неясным, что же там так не понравилось православным.
— Может быть, православная аудитория не приняла эпизоды, где мать возит ребенка к знахарям, гадалкам, шаману какому-то. Но сложно же от людей 1970-х годов, когда происходит действие, имевших весьма поверхностное представление вообще о религии, а уж тем более о православии, ожидать глубокого понимания. Честно говоря, я не знаю — я был убежден, что фильм будет иметь успех. Он же про волю к жизни.
— Как у Джека Лондона.
— Да про Джека Лондона, когда будут читать это интервью, не вспомнят ваши коллеги — вспомнят тут же Геббельса. Вот в чем проблема. У нас нет проблем с информацией, есть проблема с ее систематизацией.
— Ваш герой в фильме — снова такой характерный для вас персонаж. Вроде бы и желающий добра, но в то же время довольно омерзительный тип. Не Мефистофель с его обаянием зла, а просто мерзавец, не вызывающий симпатии.
— Да не может вызывать симпатии отец, издевающийся над ребенком.
— Но почему вам везет на такие роли? Вы же довольно мягкий человек, любящий многодетный отец, муж…
— Не знаю; думаю, тут и психофизические данные, и весь шлейф моих прежних работ. И вообще кто-то же должен играть мерзавцев. Кстати, мерзавцев играть легко. Сложнее всего играть хороших людей. Почему в 1960–1970-х появился термин «отрицательное обаяние»? Потому что «хорошие» в кино были неприятны. Они, как правило, были какими-то комсомольскими активистами, а вот по-настоящему хороших людей мало кому удавалось сыграть. Утесов, Кадочников… пять-шесть человек. А остальные все какие-то мерзотные. А вот отрицательных полно было. Мой учитель Ролан Антонович Быков говорил: «Знаешь, как нужно общаться с журналистом? Если он в тебе видит негодяя, будь негодяем. Это ему понравится. Но иногда сделай что-то, вставь строку Мандельштама, чтоб был луч света в темном царстве. А вот если журналист видит в тебе тотально хорошего человека, поддай гнильцы немножко. Не нравятся людям идеальные формы, они мертвы. По изъяну познается совершенство». Очень мудр он был, Царствие ему небесное.
— А есть ли возможность, что вы вернетесь к церковному служению?
— Я очень на это надеюсь. Но на мне лежит обязательство большой семьи. Хотя, наверно, я сделал неправильный выбор: надо было выбрать Церковь, а я выбрал семью. Но придя к необходимости делать выбор, я обратился к патриарху и объяснил ему суть проблемы. Хотя и нет никаких прещений в каноне на актерское ремесло, но рано или поздно это вызовет отрицательное отношение. Просто потому что мне редко дают играть принцев, всё чаще отрицательных героев. Поэтому мне пришлось просить у Святейшего отстранения от служения, пока я снимаюсь в кино. Но я надеюсь, что этот период закончится в конце концов.
— Когда-то у вас в телефоне стоял автоответчик: «Если я не отвечаю на ваш звонок, я или молюсь, или на охоте». А что еще — кроме вышеуказанного и кино — вас интересует сегодня?
— Я всегда любил часы, и у меня старинные взаимоотношения с заводом «Слава». И вот сейчас у них вышла последняя коллекция, «Схизма». Она скоро поступит в продажу, посвящена разрыву с Константинопольским патриархатом. Мало кто оценивает масштаб этого события, но оно не меньше разрыва между римскими католиками и православными или Великой схизмы в католической церкви. Так что эти часы будут таким напоминанием. Как если бы в XI веке были часы — что там тогда было, клепсидра или песочные, — а на них гравировка «Сделано в год раскола».
— Что вы вообще думаете о текущем положении в Церкви?
— У нас не так давно был разговор с Владимиром Легойдой, и он меня спросил, чего, на мой взгляд, не хватает в современном православии. Я ответил, что не хватает ереси. Потому что у нас же нет богословия как такового. У нас всё уже открыто, методом касания, живого тактильного ощущения Господа. Через причастие Святых Христовых Тайн на литургии мы соприкасаемся с божественным физически, атомарно. А богословие у нас появляется только тогда, когда появляется ересь. Кто-то говорит что-то, не соответствующее канону, и тут выходят богословы и говорят — нет, давайте вернемся к предыдущему пункту. Сейчас в церкви есть, конечно, эффектный менеджмент, но его недостаточно для духовного развития. Потому что и в стране, и в мире происходит очень много всего. Люди меняются, иной подход к информации — теперь можно, сидя в метро, найти любую книгу, потому что там есть Wi-Fi, а у тебя есть смартфон. Таких изменений — миллион. И люди изменились. Поэтому должен чуть-чуть другой подход быть, без формализма. Слава Богу, причастие нас спасает пока, и сам чин, написанный Иоанном Златоустом. И сам концепт, как мы веруем — живо, тактильно, атомарно. А Легойда мне потом позвонил: «Вот удивительно — ты как скажешь, так обязательно исполнится. Сказал, что ереси не хватает — вот и ересь появилась». Что я ему ответил? «За всё слава Богу, Владимир, за всё слава Богу».
А всем вашим читателям — поздравления с Новым годом. Что бы ни произошло, любви и терпения — остальное приложится.
