Не существует вопроса – нужно ли помнить историю своей семьи. Потому что знать ее и помнить для нормального человека естественно. Как писал Пушкин: «Лишь дикари своего прошлого не ценят».
Только история большая. И семейная история большая. И если пытаться учить в ней все подряд – выучить не удастся, и понять тем более не удастся ровно ничего. Более того, большие объемы информации – они сами по себе в каком-то смысле субъектны, и у того, кто обращается и погружается в них, они, точнее, он, субъект, спрашивает: «А ты кто и чего ты хочешь? Зачем ты пришел?». И когда тот, кто с ним соприкоснулся, не может дать ответ на этот вопрос, этот субъект просто отказывается с ним говорить. Либо начинает манить в лабиринт, доводя до шизофрении.
Когда-то Наполеон Бонапарт запретил выяснять подлинное происхождение ребенка, родившегося в браке: и с точки зрения стабилизации семейно-имущественных отношений, и с точки зрения защиты психики самого ребенка, чтобы исключить ситуацию, когда прожив годы в семье и считая себя ребенком своих родителей, он испытал шок, узнав неприятную и неприемлемую для него правду, после которой ему захотелось бы застрелиться.
При погружении человека в историю семьи возникают его связи с прошлым, с прошлыми поколениями и созиданием предков. И мы отвечаем себе на вопрос, кем мы были когда-то, да и вообще, кем мы хотели бы стать, с кого хотели бы брать пример.
История – огромна, история семьи – меньше, но не менее огромна. И всегда встает вопрос и что именно мы в ней изучаем, и что хотим увидеть и получить… Хотим увидеть подвиги – или хотим увидеть страдания. Хотим увидеть славу — или хотим увидеть унижение.
В истории всегда есть и одно, и другое. С одной стороны, от человека и его психики зависит, что он хочет увидеть – и даже не что хочет, – а к чему окажется более склонным. Нормальный человек хочет увидеть подвиги страны и своих предков и хочет усилить себя, получить поддержу памяти в своей идентификации и естественной устремленности на подвиг, мечту, созидание.
Другой, с тягой к мазохизму и «сладости страданий», хочет подкрепить это свое стремление памятью о реальных либо мнимых страданиях своих предков.
Третьи захотят просто узнать что-то интересное из простого любопытства и будут склонны увидеть что-либо, обладающее сенсационностью. И эта сенсационность может оказаться очень разной — а иногда и очень опасной.
С другой стороны, вся эта личная психологическая предрасположенность не только и не столько продукт внутренней предрасположенности, но и продукт той атмосферы, которая существует в обществе. Если в обществе акцентируется роль подвига, человек будет искать и находить подвиг в истории своей семьи. Если акцентируется роль страдания и невинной жертвы, он будет искать и находить последние в истории своей семьи.
Не просто искать и находить: в одних и тех же событиях каждый из них при прочих равных будет находить то, что его больше привлекает.
Разумеется, как относиться к истории семьи и кого находить среди своих предков, дело человека. Но если изучение истории и истории семьи приобретает очертания общественно-политического проекта, вопрос, с каких позиций осуществляется подход к этой истории, становится вопросом той или иной политики. В частности – государственной политики.
Отсюда — когда мы ставим вопрос об изучении семейной истории и погружении человека в историю семьи, его связи с прошлым, с прошлыми поколениями и созиданием предков. И отвечаем себе на вопрос, кем мы были когда-то, да и вообще, кем мы хотели бы стать, с кого хотели бы брать пример.
Мы хотим увидеть и передать сегодня неразрывность и преемственность истории как основу для движения вперёд, ценности, которые консолидируют и объединяют наше общество, или хотим видеть раскол и противостояние.
И здесь существует несколько вопросов. Первый – вопрос об актуализации расколов. С точки зрения политической теории в истории человечества можно в выделить четыре историко-генетические раскола, во многом определившие конфигурацию отношений в современном обществе:
— это раскол по вере, между церковью и государством, в конченом счете – раскол по вере как идеологический раскол;
— раскол между городом и деревней;
— раскол между центром и периферией: единая власть или сепаратизм;
— раскол между работниками и работодателями, если шире – социально-экономический раскол.
С научной точки зрения – эти четыре раскола до сих пор пронизывают все общество в своем снятом и деактуализированном состоянии.
Кто-то, исходя из обыденных преставлений, может насчитать еще множество расколов, каждый исторический конфликт выдавая за сохраняющийся раскол, причем сделать вывод, что раз расколов много, а сам он не понимает разницы между, скажем, конфликтными отношениями между сословиями, которых вообще было много, и расколом между классами — работниками и предпринимателями, — то на это множество расколов и не нужно обращать внимание: но его личная малограмотность скорее является его личной проблемой.
Реально проблема в том, что в истории все четыре названные конфликта происходили большей частью неодновременно и успевали так или иначе купироваться, сниматься отношениями, которыми общество успевало отреагировать на эти расколы. Когда, в силу тех или иных причин, эти расколы происходят одновременно, общество не успевает их покрыть и страна гибнет.
Что, собственно, произошло с СССР, когда в итоге политики второй половины 1980-х гг. оказались актуализированы все эти расколы, а страна и государство оказались разрушены.
Произвольное обращение к исторической памяти, основанное на удовлетворении страсти к сенсациям и страсти к «страданиям» (мазохизме) в плане опасностей воздействия на общественное сознание примерно равнозначно произвольному экспериментированию с реактором атомной электростанции.
Обращение к памяти, в том числе памяти семьи – это всегда обращение к истории расколов и момент актуализации этих расколов, даже если в реальной жизни сегодня их как таковых и нет. То есть это момент и угроза масштабного раскола сегодня – раскола, который по своей скрытой энергетике потенциально способен вновь разрушить еще не до конца восстановленную страну.
Это не основание не изучать историю, равно как не основание не изучать историю страны. Ровно так же, как потенциальная угроза атомного взрыва – не основание не исследовать атомную энергию и строить атомные электростанции.
Вопрос в том, на каких ценностных основаниях и в каких целях строить изучение истории в целом и истории семьи в частности.
И это – естественно, как для человека естественно задумываться о том, ради чего он хочет предпринять то или иное действие, а для государственной политики в любой сфере – естественно соотносить свои действия с ценностями, лежащими в основе этой политики, и с целями, которые в данный момент актуализированы для страны и государства.
Есть люди, которые в ответ на подобную постановку вопроса возражают, причем сразу по нескольким позициями.
Первая – шаблонное фейковое утверждение, что данный подход будет идеологичен, а «идеология в России запрещена» — со ссылкой на 13 статью Конституции, где на самом деле ровно ничего подобного не написано. Там написано почти прямо противоположное:
1) что «в Российской Федерации признается идеологическое многообразие», то есть что наличие идеологических подходов конституционно закреплено и необходимо.
2) что «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной», то есть что не может быть идеологии, государственно закрепленной в качестве обязательной для всех: каждая партия и каждая политическая сила руководствуется своей, свободно избранной ею идеологией. Партия, находящаяся в оппозиции, своей. Партия, находящаяся у власти и осуществляющая в силу полученных полномочий государственную политику в той или иной сфере, своей, нашедшей поддержку народа на выборах.
То есть, что любая государственная политика должна быть выражением идеологии власти, т.е. политической силы, которая эту власть осуществляет.
Вторая — утверждение о том, что никаких расколов в современной России не существует и лучший способ их избежать – это не говорить об их наличии. Что как раз явно антиконституционно, поскольку как раз Конституция и констатирует наличие в стране идеологического многообразия, и перед текущей политикой стоит задача находить сплачивающие это идеологическое многообразие основания, избегая погружения общества в прошлые расколы, что, в частности, порождается определенными политическими силами, пытающимися противопоставить тому же «Бессмертному полку», олицетворяющему преемственность с прошлым как героическим прошлым страны, акцию «Бессмертно барака», направленную на формирование у страны образа «преступного прошлого».
Третья — утверждение о том, что актуализация исторических расколов прошлого не несет в себе угрозы единству общества, поскольку представители этих расколов давно перемешались в своей семейной истории и их сегодняшние потомки не идентифицируют себя с расколом предков. Это напрямую противоречит данным современной социологии: согласно исследованию ФОМа «Революция в семейной истории» осени 2017 года, сегодня 40% граждан говорят, что их предки сражались в годы Гражданской войны на стороне красных, и 4% — на стороне белых. В 6% случаев дается ответ, что среди предков есть на обеих сторонах. Никакого перемешивания в массовом масштабе нет, и избежать раскола можно, если его не актуализировать, то есть если не пытаться исторические ценности 4-х%, представить как равноправные с историческими ценностными основаниями 40%.
Ровно так же, как безнравственно пытаться требовать, чтобы память об осужденных и отбывавших в известные годы была приравнена к памяти сражавшихся за Родину.
Точно так же, как 45% помнят, что их предки сто лет назад были крестьянами, 7% — рабочими, 7% — дворянами разного уровня, от учителей до сельских латифундистов, 2% — церковниками и 2% — предпринимателями. Порядка трети опрошенных уже не помнят. Но вообще-то, как известно, в то время порядка 80–90% были как раз крестьянами. При пристальном внимании к семейной истории могут вспомнить.
И тут еще встанет вопрос, как эти потомки крестьян посмотрят на выявившихся в их классе потомков помещиков…
Сегодня модно стало искать в своей родословной дворянские корни – и оно, конечно, забавно. Но ведь если этим слишком увлечься, то недолго в ответ на гордое: «А мой род идет от Голицыных» получить: «А мой – от Степана Тимофеевича Разина. Жалко, не дорубил он вас тогда. Зато мой прадедушка в Гражданскую на ваших уж душу отвел… Можем повторить».
А в ответ на навязчивое стремление статусно институализировать «Бессмертный барак» можно получить массовое движение «Бессмертный конвой». Кстати, может оказаться заметно более популярным.
Еще раз: это не основание бояться учить и помнить семейную историю. Но это — основание формировать те ценностные основы и цели, с которыми нужно подходить к ее изучению: память о победах, все, что способствует консолидации и единству страны, ощущение единства с подвигами предков и их свершениями, со всем, что было ими построено и создано во имя нашей страны и ее будущего, исходя из базовых ценностных оснований российского общества, задач историко-культурной самоидентификации граждан, целей обеспечения национального суверенитета и социальной справедливости, сплочения граждан России в решении задач стратегического прорыва в ее развитии.
И тогда здесь нужен действительно проектный подход, ориентированный на узнавание своей семьи и своих предков в созидательных проектах прошлого, и знание об их участии в прорывах и подвигах прошлого как основа личностной социализации сегодня.
Проектный подход к изучению семейной истории через обращение к подвигам народа. «Моя семья и Атомный проект»; «Моя семья и выход в Космос»; «Моя семья и электрификация страны»; «Моя семья на стройках индустриализации»; «Моя семья и коллективизация»; «Моя семья в годы Революции и Гражданской войны»; «Моя семья и Крымская война»; «Моя семья в 1812 году» и т.д.
