Литература на миг, на день, на год, на век, на вечность — впереди жизни. Поэты не прозревают действительность, не предугадывают её, а предопределяют. Жизнь станет такой, какой её напишут в стихах. Если слово сгустит тьму — будем жить во тьме, если источит свет — оденемся светом.
Литература подобна игле, что прокалывает время и тянет за собой жизненную нить. Пока неведомо, какое сейчас пронзается столетие — столетие радости или печали. Жизнь застыла, потому что литература на перепутье, литература выбирает направление. Новый творческий метод — новый этап истории.
Что грядёт на смену постмодернизму? Утомились ли от него? Насытились ли пустотой? Ищем ли мы новых смыслов? Что возьмём мы в новую эстетику от постмодернистов? Что в ней преодолеем? Что отринем навсегда? Важно найти сегодня такие тексты, где ирония, симулякры и «смерть автора» дают последний, уже нерешительный бой, издают последний, уже предсмертный вздох.
Иван Кононов — поэт превозмогающий постмодернизм: в себе, в своём сознании, мироощущении, в каждом нынешнем стихе, в каждом слове. Его поэма «Гиперборейцы. Воскрешение» — это битва постмодернизма с чем-то лишь только наметившимся, с тем, чему ещё предстоит дать имя. Постмодернизм здесь — тварь скользкая, что почуяла на плечах ещё не появившиеся крылья. Но как бы сквозь толстый лёд, пронзённый солнечным лучом, уже можно разглядеть, во что эта тварь переродится и куда полетит.
Арктика—Арктида—Гиперборея — образ потерянного земного рая. Точка рождения всего: человеческой цивилизации, слова, пространства, времени, истины. Край, над которым никогда не заходило солнце, где было вечное лето, где, по свидетельству античного историка, царило всеобщее благоденствие, где умирали не от болезней и старости, а от «пресыщения жизнью». Но то ли метеорит изменил точку опоры Земли, то ли грех ворвался в бытие: равновесие тепла и холода нарушилось, земной рай заледенел. Быть может, Эдем после изгнания из него Адама и Евы превратился в Арктиду.
Но Гиперборея не погибла: она лишь на время заморозила спасительные смыслы, сокрыла во льдах образы грядущего. Потому постигшие Арктику, постигнут будущее. Потому «за право на неё претендовать» идёт непрестанная битва — не ради земных богатств, а ради небесных озарений. Но расколоть, растопить, продышать льды сможет только светоносный народ, тот, который не возвысит себя над остальными, а напитает весь мир обретённой мощью, «вдохнёт новую жизнь в планету».
Русский путь — это путь в Гиперборею. Русская мечта — отогреть Арктиду. Наши предки приумножали русские земли, раздвигали горизонты, чтобы дойти до той страны, что «за северным ветром». Стремились к ней по подводным параллелям, по космическим меридианам, грезили попасть туда, где времена и сроки России завязываются в пуп земли, упираются в Алатырь, сказочный бел-горюч камень. На Арктиде ни одна эпоха русской истории не окажется вычеркнутой, русское противоречивое бытие предстанет во всей полноте: с мороком и сиянием, с ожесточением и милосердием. Гиперборея откроет смысл всех жертв и лишений, всех казней и милостей, всех поражений и побед.
На пути в Гиперборею — Соловки, где «под расстрел подставляет голову зачарованный монастырь». Обитель превращается в лагерь и тюрьму, в которых «власть не советская, а соловецкая». Обезумевший СЛОН трубит, неумолчный СТОН сотрясает льды Гипербореи, и через эту какофонию соловецкому узнику Христофору-Божьему сыну-Гордынину открывается путь к прародине. В предчувствии новых смыслов к вестнику спешит «буревестник революции». Максим Горький тоже ощущает пульс Арктиды. Милосердный ницшеанец надеется, что благодаря Арктиде советский сверхчеловек не утопит, а вознесёт на новую высоту всё былое. Неведомо, гордыней или гордостью, сладостью или горечью напитал Христофор Гордынин Максима Горького во время их соловецкой беседы, но писатель покидает остров со слезой в глазу — с первой каплей оттаивающей Гипербореи.
Почти через век Максим Горький станет ледоколом, на котором молодогвардейцы нашего времени будут прокладывать новый северный путь к «той стране, что сегодня придаст новый смысл и мыслям, и снам». Будут превращать проект «Арктика» в арктическую реальность, а реальность — в небесную арктическую мечту. На ледоколе — потомки тех, кто выпускал расстрельные пули на Соловках. Одна из этих пуль предназначалась Христофору Гордынину. Но ведун взором остановил её, заставил на миг замереть в пространстве, а потом вихри истории подхватили пулю и понесли сквозь прошлое, настоящее и будущее, через все русские пространства. Эта пуля была отлита из пуль Ипатьевского дома, из пуль, угодивших в живот Пушкина и грудь Лермонтова. Смертоносная пуля на каждом новом витке истории ранила Россию, сбивала её в самой высокой точке полёта, прошивала трёх китов, на которых держится гиперборейская земля:
Тот выстрел в Соловках, увы, не канул в лету,
И пуля, замерев, продолжила свой путь.
И Родина сама идёт под пулю эту,
И подставляет ей то голову, то грудь.
И поступь широка, хоть жесты неумелы
И не понять уже, где жертва, где палач,
И в пуле той сполна скопились все расстрелы,
И злоба двух сторон, и стон, и гнев, и плач.
Лесоповалов шрам, следы каменоломен,
Застенки рудников, проклятье лагерей,
Смертельный в ней заряд всё более огромен.
Как от неё сберечь тебя, Гиперборей?
У кромки полыньи — то айсберг, то торосы,
Здесь — ни предателей, ни вражеских армад.
Когда же, наконец, поймут великороссы,
Что только изнутри нас ждёт и рай, и ад?
Целый век Христофор Гордынин, не взявший эту пулю на себя, гоняется за ней по всему русскому миру и никак не может пересечься с её адской траекторией. Вестнику нужно успеть перехватить летящую смерть, пока она не угодила в сердце Арктиды. Гордынин проходит насквозь эпохи и географические широты, перемещается из реальности в виртуальность, проникает в блоги пассажиров ледокола «Максим Горький», разгребает сор пустословных комментариев, вещает через мониторы о прародине, указывая к ней кратчайший путь.
На глубоководном аппарате «Россия» с ледокола подо льды Арктики погружаются добровольцы. Но «пули соловецкой злая сила», порождённая прадедами, настигает правнуков и торпедирует «Россию». Она принимает на себя удар, чтобы весь мир обрёл спасение. Экипаж успевает извлечь из таинственной подводной пещеры саркофаг. Жрец, восставший из саркофага, ударом посоха разбивает льды Гипербореи:
Обнажён материк.
Тающий океан бурлит, а по берегам
Появляются воскресающие гиперборейцы то тут, то там.
Вон — Пушкин выходит из пены морской,
За ним — Гагарин, Чайковский, Толстой и Крамской…
Наступает одновременность всего, пробуждение всех усопших, встреча потомков с пращурами, примирение жертв и палачей. Поэтом овладевает меряченье — то ли вдохновение, то ли откровение. Симулякры развеиваются, каждый образ наполняется густым смыслом. Тревожишь гипертекст — и погружаешься не в пустоту, а в идею, а за ней в следующую, всё глубже и глубже. В стихи из разных эпох стекаются метафоры и символы, но они не вытесняют, не пожирают, а усиливают друг друга, делают плоскостное объёмным. Нет ни масок, ни грима, вокруг «прошлых и будущих ликов мироточение». То, что начиналось как фантазия, как игра, стало сакральным текстом, поэмой о русском чуде, русской мечте.
Иван Кононов посмотрел на действительность и увидел за ней нечто большее по масштабу и по сути. То, чего не вместит былая эстетика, всё делившая на ноль. Кононов всё умножил на бесконечность, прозрел в реальном священное, предощутил сакральный реализм как творческий метод. Нить жизни, которую постмодернисты выдернули из иглы литературы, Кононов вновь продел сквозь узкое ушко. «Гиперборейцы» — это древний манускрипт, добытый из глубин поэтического сознания. Он «наполняет нас гордостью, силой и радостным будущим». Это донесение нашему замершему веку о России вечной.
