Окончание. Начало — «Промеж полётом и гипнозом». Продолжение — «Специальный народ».

Этносы исторической России, особенно в тех регионах, где проживают рядом представители разных национальных общин и культур, давно выработали важный принцип общежития: нет лучшего и более справедливого третейского судьи чем русский человек. Понятно, что русские в Российской империи и СССР воспринимались всеми как имперский, царский народ, как «старший брат», носитель государственной воли и силы. Однако на голой силе далеко не уедешь.

Секрет – в менталитете. Русский видит в представителях всех племен в первую очередь людей, то есть образ Божий, а не материал или субстрат для своих корыстных задач. Русский народ терпим, не приемлет насилия над совестью. По выражению Достоевского, русская душа несет в себе трезвый взгляд, прощающий враждебное, различающий и извиняющий несходное, снимающий противоречия. Отсюда и мета-проект Достоевского, его формула русской мечты, угаданная им через всматривание в гений великого Пушкина: всемирная отзывчивость, всечеловеческое братство.

Самой своей судьбой русские были воспитаны как народ, который приготовляется к большой мировой миссии и воспроизводит её исходя не из ожиданий сиюминутной отдачи, выгоды или тем более прибыли, но целенаправленно — как духовную установку на преображение мира. Русская цивилизация – это лаборатория, в которой Бог и история поставили эксперимент по выработке сверхнарода будущего. В ней варились и насыщали ее раствор множество архетипов иных культур и цивилизаций.

Замечательный немецкий мыслитель, хорошо знавший и понимавший Россию Вальтер Шубарт считал, что Европа выступила для русских в роли «дьявола-искусителя». «Англичанин, — писал он, — хочет наживаться от ближнего, француз – импонировать ближнему, немец – командовать ближним, а русский ничего от него не хочет. Он не желает превращать ближнего в свое средство. Это братство русского сердца и русской идеи. И это есть Евангелие будущего. Русский всечеловек есть носитель нового солидаризма».

Русская мечта нередко приобретала крайние экстатические формы, связанные с размахом, масштабом стоящих перед нашим народом задач. Эта безразмерность хорошо выражена у позднего Гоголя с его пасхальной мечтой: «У нас отвага, никому не сродная, и если предстанет нам всем какое-нибудь дело, решительно невозможное ни для какого другого народа, хотя бы даже, например, сбросив с себя вдруг и разом все недостатки наши, все позорящее высокую природу человека, то с болью собственного тела, не пожалев самих себя, как в двенадцатом году, не пожалев имуществ, жгли домы свои и земные достатки, так рванется у нас все сбрасывать с себя позорящее и пятнающее нас, ни одна душа не отстанет от другой, и в такие минуты всякие ссоры, ненависти, вражды — все бывает позабыто, брат повиснет на груди у брата, и вся Россия один человек. Вот на чем основываясь, можно сказать, что праздник Воскресения Христова воспразднуется прежде у нас, чем у других».

За эту истовую веру уцепился и Юрий Мамлеев и развил на ее основе совершенно фантасмагорическую мечту о России как запредельном бытии, «России вечной», обладающей особым неотмирным свойством недоступного для других народов сакрального хаоса. «Это, конечно, не “религия”, — говорил Мамлеев, — а некая глыба исторически Запредельного… Русская тайнореальность… Национальная вера (о которой идет здесь речь) имеет совсем другую направленность, другой «предмет» веры и другой смысл. Поэтому она может существовать, не «мешая» религиозной вере. Весьма условно это можно сравнить, скажем, с верой отдельного человека в свое особое предназначение, в свой гений и с его же верой в Бога — что совершенно разные, но совместимые “явления”».

Данные мысли Мамлеева, суперреалиста и авангардиста, заигрывающего с запретными темами, тем не менее, поразительно близки пророчествам православных святых о будущем русского народа. В 1932 году, когда существование русских оказалось под угрозой в ходе коллективизации – а это был фактически геноцид нашего крестьянства – великий православный подвижник святитель Николай Сербский сказал, что мир ждет явление нового народа – «Это – народ судьбы мира, из которого Промысл Божий месит лучший хлеб для духовной трапезы всей изголодавшейся земли. Сегодняшние крестные муки русского народа принесут миру непреходящую пользу. А сам русский народ выйдет из огня страданий более сильным, святым и славным, чем был прежде».

Наш старец архимандрит Иоанн (Крестьянкин) спустя полвека вторил ему, видя в русской истории 7 великих циклов, которые символически соответствовали 7 христианским таинствам: крещению, миропомазанию, покаянию, браку, елеосвящению, евхаристии и рукоположению. Река русской духовной жизни, по выражению отца Иоанна, то ускоряется, то замедляет свое течение, но движется все время в заданном направлении. Если в XX веке Русь прошла через период Евхаристии, омывшись кровью новомучеников и страстотерпцев, то вскоре она должна выйти на траекторию взлета – наступает эпоха, когда над Россией свершится Таинство Рукоположения, и русские выдвинут из себя новое поколение, «станет русский народ священным народом, утренней звездой между народами». Это поразительное пророчество, если учитывать ту глубину падения, в которой мы оказались сейчас.

Но несмотря на всю ее запредельность и неимоверность, русская мечта обитает в обычном нашем человеке, о чем свидетельствовал Твардовский в своем описании «русского чудо-человека»:

Богатырь не тот, что в сказке —
Беззаботный великан,
А в походной запояске,
Человек простой закваски,
Что в бою не чужд опаски,
Коль не пьян. А он не пьян…

Русская истовость сопряжена и с бегством от мелочности и суеты, и с готовностью к самопожертвованию во имя Высшей Правды, и в самом высоком воплощении – в стремлении к преображению всего мира, как это сказалось в духовном подвиге преподобного Серафима Саровского.

Как я уже говорил выше, мечта – это выход в четвертое измерение. В мечте подается нам благодать, идущая свыше. А с нашей человеческой точки зрения, мы поднимаемся на более высокую ступень эволюции, на следующий этаж мироздания. Мечтатели – победоносцы, пророки, чудотворцы – это те, кто смог поймать и «осадить» в нашу бренную реальность энергии иного мира, частицы высшего бытия, краски и отблески Царствия Небесного.

И духовный сын Достоевского, Василий Васильевич Розанов, один из самых радикальных мыслителей-мечтателей, утверждал: «Жизнь – раба мечты. В истории истинно реальны только мечты. Они живучи, их ни кислотой, ни огнем не возьмешь. Они распространяются, плодятся, «овладевают воздухом», вползают из головы в голову. Перед этим цепким существованием рассыпчаты каменные стены, железные башни, хорошее вооружение. Против мечты нет ни щита, ни копья. А факты – в вечном полинянии». Розанов, впервые, может быть, высказал мысль, что именно национальная мечта способна преодолеть, побороть «космополитическую мечтательность», которая подменила «мечту своей родины» революционной мечтой. И в то же время парадоксально, как это часто свойственно Розанову, признавал он, что в революции есть очень много натуральной мечты, мечты живой, что подкреплено и удостоверено пролитой кровью…

И наверное безумнейший из всех священно-безумствующих русских мечтателей отец русского космизма Николай Федоров стал ярчайшим прозорливцем, ясно увидевшим, к чему катится глобальное западоцентричное человечество, если его не остановить. Федоров предложил этому глубинную, запредельную русскую мечту-альтернативу. Мало кто из космистов сумел поднять и осилить федоровскую мечту об «общем деле воскрешения отцов», хотя и Циолковский, и Вернадский, и позже Ефремов разделяли коренной пафос своего учителя. Разделяли его по большому счету и современники: Достоевский, Лев Толстой, Владимир Соловьев, Бердяев и многие другие. Федоров и не настаивал, что его проект обязательно воплотится. Полемизируя с Толстым, он говорил: «Утверждать, что воскресение свершится, не будем; но то уже верно, что если все не соединимся в деле воскрешения, в деле несомненно братском, то братиями не будем». Федоров мечтал о восстановлении человечества как соборного организма, в котором можно жить по принципу не для себя (эгоизм) и не для других (альтруизм), а со всеми и для всех. Самое главное в этой мечте об «объединении сынов для воскрешения отцов» – что только такое объединение спасительно для самих сынов. Ибо только в этом есть надежда избежать Апокалипсиса. «Пасха заменяет и отменяет Суд», — провозглашал Федоров, ссылаясь на то, что Бог в Библии иногда сменял казалось бы уже неотвратимый гнев на милость при условии покаяния. Иными словами, история не предрешена, зависит от нашей воли и нашей способности к «общему делу». В этой связи рождается у великого мечтателя и мысль о покорении космоса, «отыскании новых землиц» как приготовления «небесных обителей» для воскрешаемых отцов. Федоров заявил не что иное как мечту об остановке и повороте вспять смертоносного колеса истории, объединении людей вокруг этого противотока, свидетельствующего о духовной, бессмертной душе человека.

Родовое воскрешение Федорова прямо противоположно современному «атлантистскому» поиску эгоистического «эликсира бессмертия». Даровое бессмертие трансгуманистов, если бы оно и могло быть достигнуто в принципе, не ценилось бы людьми, увековечивающими себя как они есть в их текущем, падшем состоянии. Их победа над смертью была бы не выстрадана, а стала бы еще одним актом потребления, а значит и оскотинивания уже самого бессмертия. Мечта Федорова – принципиально иной человек, высшее существо, способное к органотворению и тканетворению, к мгновенному перемещению на любые расстояния. Он бессмертен, и при этом скромен, и радостен, могущество центрального существа вселенной (Богочеловека Христа, дело которого и есть наше высшее «общее дело») сочетается у него со скудостью достаточности, и полным отсутствием превознесения себя как единицы. Радость Новой Земли и Нового Неба делает для него абсурдной и даже непонятной радости «старого человечества» в их конкуренции, алчбе, жадности, зависти и зверообразии.

Многие скажут: как далеки мы от этих метателей, наша молодежь уже совсем безнадежна! Но – хватит ныть! Это не так! Мы можем и мы обязаны повернуть мир к нашей мечте не только через мотивы праведности и целомудрия, но и от противного – через ужас перед мерзостью и погибелью, через отрезвление. Нужно мечтать, чтобы спастись самим и спасти всех.

*    *    *

Мысль о национальной мечте как явлении высшего духовного плана заставляет говорить о великих русских мечтателях в качестве членов еще не созданного Ордена Мечтаносцев. Такой орден, не партийный, не провластный и не оппозиционный, парящий выше политики, но не презирающий политики, не совсем земной и не до конца посюсторонний – как воздух необходим России. Без Ордена Мечты Россия задыхается, без смыслократии, способной оперировать не годами и пятилетками, а большими тенденциями и стратагемами, в том числе категориями времени и вечности, вехами сакральной истории – мы обречены ходить по спирали новых «Смутных времен» и «перестроек», спускаясь по этой спирали в пропасть исторического небытия.

У Ордена Русской мечты непочатый край работы. Замахиваясь на большие задачи, нам предстоит развернуть человечество от трансгуманизма – к идеалам в стиле русского космизма Федорова и духовной науки Флоренского. Новые поколения русских научатся подбирать ключи ко всякой культуре, и вместо взятой Западом за основу его экспансии «игры на пороках» – мы поведем за собой народы с мечтой об общем планетарном деле, не убивающем разнообразие, ценящим культуры такими, какими их вручили нам Бог и история. Мы предложим другим народам не подобие американского «стиля жизни», являющегося приукрашенным вариантом «борьбы за существование», но русский «стиль мечты», стиль общего проекта, общего дела, – такого как освоение космоса, океана, раскрытие сверхспособностей в человеке, разумное управление природой, наконец, мечты о пасхальном торжестве человечества, его победе над смертью.