— Захар, если говорить о ваших литературных вещах, не самых ранних, то две последние книги так или иначе посвящены Донбассу. Вы сегодня живете с ощущением войны или нет?
— Нет, не живу. Живу с некоторым удивлением, что это было со мной. У меня висят на стенах портреты товарищей, которые погибли. Буквально сегодня опять пришли вести, что там шесть раненых. А у меня ощущение, что этого не было со мной, и сейчас я не могу никак уже к этому подключиться. Давно уже не был в Донецке и на Донбассе и, честно признаюсь, что–то, что раньше проходило через меня как ток, сейчас кажется очень далекими событиями.
— Как вы охарактеризуете то, что сегодня происходит в России?
— У меня нормальные эмоциональные ощущения от страны. Плюс–минус Россия находится в том же состоянии, в котором находилась всегда — в 17 веке, в 9 веке или в 19–м. Я ничего не вижу катастрофического. Нашел даже в этом некоторую увлекательность, потому что внешние вызовы и внутреннее противостояние абсолютно идентичны тому, что было в 1914 году, в 1811–м или в 1703–м.
— То есть вы считаете, что Россия сегодня имеет ресурсы справиться с внешним давлением?
— Никогда особенно не имела каких–то ресурсов, но как–то справлялась. Какие–то ресурсы есть, но они иррациональные. (Смеется.)
— Как вы оцениваете способность общества сегодня противостоять технологиям массового психоза, который организуется из ничего?
— Человеку всегда было сложно противостоять массовому психозу, даже самым сложносочиненным людям. Люди — социальные животные. Они всегда подвержены тем или иным психозам. Даже если не подвержены, они так или иначе становятся соучастниками. Есть патриотический психоз, есть либеральный, есть санкционный или антисанкционный психозы. Мы в них так или иначе находимся.
У меня есть достаточно простая возможность все выявлять, потому что я работаю и стараюсь жить в деревне, где пишу свои книги. Там нет ни телевидения, ни интернета — вообще ничего. Выезжаю туда и отключаюсь от всего. Могу дней десять или пятнадцать там находиться, иногда месяц. Возвращаясь обратно, понимаю, что если бы был все время внутри социума, я бы написал еще двести постов в интернете, я бы с кем–то сражался, кому–то откусил бы голову, хлестала бы кровь… Однако меня не было, ничего этого не произошло, и все осталось на том же самом месте. Если любого из нас выключить на десять лет, а потом обратно включить, то плюс–минус мы попадем обратно в ту же самую ситуацию. В этом есть и плюсы, и минусы.
Противостоять сложно, но, может, и не надо? Если человеку комфортно находиться в постоянно взвинченном состоянии… А чем он еще будет заниматься?! Вот сидит старый замечательный Эдуард Лимонов, пишет каждый день посты на политические темы… Если его отключить от этого, что он будет делать еще?! И люди также едят, смотрят дурацкие мыльные сериалы, слушают новости… Это насыщает их какой–то бодростью — такой кровоток. Психоз — это форма жизни современного человека, которая придает этой жизни смысл.
— Как вас изменила Чечня?
— Давно это было. Донбасс–то был в прошлой жизни, а Чечня в позапрошлой. Спросите еще, как меня изменило Куликовское поле! Не знаю! Наверное, изменила как–то — мы все взрослеем. Сейчас ехал на машине из Нижнего Новгорода в Москву и думал, почему мужчины так много рассказывают про разнообразные вещи, связанные с армией. Это ситуация преодоления — она влияет на человека. Все, кто выжил, счастливы, что они это преодолели.
Но поймал себя на мысли, что я ничего этого не чувствую. Ни гордости, ни желания об этом говорить, ни памяти по этому поводу. Я даже не чувствую никакого преодоления. Подумал: «Ты что, бесчувственный Буратино?! Тебя взяли, извлекли, засунули туда. Ты столько людей похоронил в своей жизни! Чего ты едешь в машине и слушаешь музыку?!» Или, может, все произошло, а я просто не заметил…
— Нет ощущения, что в последнее время есть активные попытки раскачать какую–то лодку? Что вся эта история — Беслан, Чечня, взрывы московского метро — может повториться?
— В прямом виде этот ваххабитский терроризм, всю эту историю с ИГИЛ подцементировали. Все опасные гейзеры, места сборки этих буйных ребят у нас прикручены. Поэтому нет, повторения не будет.
Но у нас определенные персонажи из информационного мира используют все это для создания того самого психоза. Условно говоря, квазилиберальная наша интеллигенция и некоторые ее спонсоры за пределами страны все эти темы бесконечно вбрасывают. Все, что угодно, может сейчас вбрасываться и делать актуальным. Для того, чтобы подросток, которому 14–18 лет, возбудился, сказал: «Где справедливость?!» — и стал на это все реагировать. Хотя, мне кажется, этому подростку было бы гораздо интереснее узнать, как блистательно отработали российские спецслужбы, прикрутив источники этой беды сегодня. Если бы он вот это осознал, он подумал бы: «Ну ничего так, страна нормальная! Задача сложнейшая, а она справилась». В этом есть некий дисбаланс внимания.
— Но ведь об этом же не рассказывают!
— Что–то рассказывают. Человек, который хочет собрать информацию, соберет ее по кускам. Про Сирию тоже не рассказывают, но наберите «ЧВК в Сирии», прочитайте 200 статей на эту тему и увидите, как блистательные, ошеломительные русские мужики решают чудовищно сложные задачи. Да, целенаправленно не рассказывают. Но если ты хочешь, ты найдешь. Сейчас же свобода! Поэтому в пространстве свободы они идут и смотрят фильм, который посмотрело 15 миллионов человек. Свобода?! Так иди найди то, что тебе не показали!
— То, что произошло на Украине и встревожило Россию, на самом деле уже 30 лет происходит в Прибалтике. За все эти годы со стороны России не было эффективных действий. Они вообще возможны в отношении соотечественников, которые одновременно чувствуют и прибалтийскую страну своей родиной, и Россию. Потому что там их культура, а здесь их земля.
— Были эффективные шаги. Они эффективно посадили нацболов, которые направлялись на захват башни Святого Петра в Ригу. Их наши спецслужбы слили и сработали в спарке с прибалтийскими спецслужбами. Очень эффективно отработали — все прослушали и передали коллегам! (Смеется.) Большего бл****ва, чем творилось в 90–е и начале нулевых, и представить невозможно.
Сейчас, если им сказать вот это, они скажут: «Нет, это вообще было не про нас!» Тем не менее тогда все это выглядело совершенно безобразным образом, потому что в России царила стопроцентная антигосударственность. Это было не российское государство. Просто сила инерции российского государства столь огромна, что она протащила эту страну еще какое–то время. Какая Прибалтика?! Они сдали все, что вообще можно было сдать! Не знаю, как вообще честные люди — офицеры спецслужб и представители любых ведомств — не перестрелялись все в те годы. То, что происходило, просто не подлежит описанию.
Конечно, в этом смысле еще поразительна российская либеральная интеллигенция. Мы ведь действительно наблюдали за тем, что происходило, мы туда выезжали, мои братья сидели в тюрьмах — Илюшка Шамазов, Серега Соловей — все персонажи моего романа «Санькя». Все там побывали, все там хорошо получили по зубам и посидели разное количество времени. Никакой реакции нашей интеллигенции! Можно было собрать всех русских в один большой вагон и вывезти на край какой–нибудь прибалтийской страны. И никто из либеральной интеллигенции ничего бы не сказал!
— У вас есть решение этой проблемы?
— Нет у меня решения никакого. Если воспринимать это как вызов сегодняшней власти, не знаю, какое решение у этой проблемы. Если бы на уровне риторики мы себя вели чуть более агрессивно, меня, конечно, это бы порадовало. Но за риторикой должна быть какая–то практика. Мы помним, что, когда все эти процессы начались на территории Донбасса, Харькова и прочих украинских регионов, было очень жесткое заявление о том, что мы не позволим унижать русскоязычных граждан Украины. И если к ним будут применены воздействия на уровне военной силы, то мы найдем способ вам ответить. Такие были заявления. А потом, когда это началось, в силу разных обстоятельств не всегда происходило то, что было на уровне риторики.
Но, допустим, сейчас Россия будет по поводу Прибалтики делать жесткие заявления. Если вы примете очередной закон, оскорбляющий наше население или наши памятники, то мы вам устроим! И вдруг колоссальное количество населения любой прибалтийской страны скажет: «Не, нам это не надо! Мы не собираемся брать в руки оружие и воевать за свою свободу. Да, паспорта отобрали, русские школы закрыли, но мы нормально жили».
Не знаю, как найти консенсус между желанием русскоязычного населения Прибалтики и возможностями российской власти. Это должна быть очень умно продуманная стратегия. На уровне культурном, на уровне социальном, дипломатическом, политическом и, наконец, на уровне военном. Не знаю, придумана она или нет. Даже не очень представляю, как она должна выглядеть. Про Крым она точно была придумана.
— В интервью Алексею Пивоварову вы сказали фразу, которую потом растиражировали: «Я командовал в Донбассе батальоном, который убил много людей». Телекритик Инна Петровская расценила это как признание в массовых убийствах. Что бы вы ответили ей и тем, кто так думает?
— Это достаточно нелепый разговор. Я констатировал факт достаточно очевидный. Что в течение года и восьми месяцев был заместителем командира батальона спецназа армии ДНР, который стоял на позиции в районе Пантелеймоновки, Семеновки, Стылы, горы Дерзкая и все это время почти ежедневно куда–то стрелял из разного вида оружия и периодически в кого–то попадал. Просто сказал, что это происходило и за это несу ответственность. И все взмахнули ручками и зашелестели листочками! В чем проблема–то? Все знали, что я там служу. Они думали, чем я занимаюсь? Этим и занимаюсь! Я же не сказал, что там был случай, когда мы захватили в плен 50 человек и я приказал их всех распилить на части и закатать в бочки! Ну бред! С той стороны стояли люди, там тоже служит много украинских писателей. Они тоже служат, стреляют в эту сторону из ружей. Оперный певец — Василий Слипак — приехал, из пулемета стрелял — снайпер его «прибрал»…
Была Чеченская кампания, с той стороны тоже были ребята, которые пели песни, сочиняли. И с этой стороны были разные люди. На Афганской войне был писатель Олег Ярмаков. Все друг в друга чем–то стреляют — на войне больше ничего другого не происходит. Люди курят, пьют, смеются, ругаются матом, ищут деньги на закупки — и опять друг в друга стреляют.
Инна Петровская спрашивает, почему приплел Бестужева–Марлинского?! Потому что знаю, кто такой Бестужев–Марлинский. Знаю, как он писал в записках, что «мы заехали, сожгли 15 селений, отрубили всем головы и повтыкали эти головы на колья вокруг селения». В отличие от Петровской, много знаю про русскую литературу, кто и чем занимался! Тут никто ничем не гордится и не хвалится! Просто сидел и Пивоварову в грусти сказал, что такие вещи происходили, и я живу и думаю, каким образом буду за это расплачиваться.
— Как вам видится переход власти в России от Путина к кому–либо?
— Безболезненно. Там есть один человек, к которому она перейдет. Очень харизматичный!
— Каковы, на ваш взгляд, гармоничные отношения между властью, человеком и обществом?
— В чем самая главная ошибка российского либерализма? Они правы в том, что государство — монстр, который равнодушен к маленькому гражданину, демократия весьма сомнительная, социальная система так себе, силовики жестокие. Все верно, кроме того, что есть нормальные страны и западные цивилизации. Это фигня, потому что этого ничего нет!
Знаю всех основных европейских леваков, правых лидеров, внесистемных лидеров, основных журналистов — все мне рассказали давным–давно уже. Кривляться и рассказывать мне про прекрасную Францию не надо. 20% французов в отпуск не ходят, потому что у них денег на это нет. А они мне рассказывают, как в России плохо. Да я сам знаю — живу в деревне! В отличие от вас всех. Приезжайте в мою деревню и поднимите ее на митинг — и я вас в реке найду утром.
— Что вас вдохновляет в России?
— Люди. Мне нравятся русские люди, которые никак не демонстрируют в каждом отдельном случае своих поразительных сверхчеловеческих качеств. Каждый отдельный человек чаще всего не является носителем интеллекта и здравого смысла, но в целом народ более чем вменяемый. Он понимает ложь, правду, справедливость — для него все основные божественные понятия существуют — он живет в этом контексте. Меня восхищает мой народ.
— После Донецка перед вашей семьей стояла проблема безопасности?
— Нет. Это в Донецке стояла проблема безопасности. Когда год отслужил там, моя жена впервые увидела ополченцев. Мы поехали в отпуск — и я привез пять или шесть человек из своего батальона к себе в деревню отдохнуть. Она их увидела и была покорена. Она сказала: «Это не люди. Это что–то, находящееся за пределами понимания. Какой–то другой тип людей». Она решила взять детей и приехать, чтобы пожить среди них. Прожили мы так два–три месяца. Потом меня вызвал Захарченко, показал фотографии некоторых ребят с Украины. Сказал: «Заехали две группы взрывников, шесть снайперов. Ты четвертый в списке на ликвидацию. Вывози семью немедленно». Тут же их вывез. Вот тогда стоял вопрос о безопасности.
В России стоял другой вопрос. Когда какие–то дурни узнали, что служу на Донбассе, и разбивали кетчуп в подъезде перед дверью, и елочку несчастную сожгли напротив окна — дурь какая–то происходила постоянно. Жена, конечно, разволновалась. Говорю: «Да это, скорее всего, два буйных замайдановца, которым лет по девятнадцать!» Но она, конечно, не обязана так все спокойно воспринимать. Она даже забрала детей из школы и на некоторое время уехала из города. Конечно, открывать дверь каждое утро и видеть разлитый кетчуп! Мало приятного.
— Вашим детям в школе приятно, что у них такой папа?
— У них школа элитная, там не очень много детей учится. И все дети, мягко говоря, обеспеченных родителей. Не думаю, что это вообще предмет обсуждения. Я же не Баста, не Оксимирон и не Фейс — я для них не особенно существую. У меня сын учился в московском вузе, он говорил, что его сверстники, как правило, меня и не знают.
— Какая из добродетелей вам ближе?
— Мне ближе усердие.
— Вы чего–то боитесь?
— Господь за всем присмотрит. За детей боюсь, но тоже нельзя сказать, что прям сижу и боюсь.
— В чем смысл жизни?
— Как у Льва Николаевича Толстого: «Умрешь — и все узнаешь. Или перестанешь спрашивать».
