Я всегда выбирал окоп
Александр Проханов: Нам нужен лидер, который несёт в себе глубинные имперские коды
Как его только не называли! И Прикольным Динозавром, и Соловьём Генштаба, и Красным Киплингом, и Господином Гексогеном… Но Александр Проханов не очень обращал внимание на все эти прозвища, гнул свою линию, с детства хорошо усвоив урок деда, того самого, что обучался в Галле: «Работать и не сомневаться». Вообще родственные узы в его случае очень сильны. В своё время он бунтовал, как и его предки-молокане, высланные самой императрицей Екатериной в Закавказье. Он мог бы очень комфортно устроиться в жизни, великолепно образованный – за плечами его была учёба в престижном Московском авиационном институте. Но долго засиживаться на рабочем месте он не стал, разорвал все связи с городом и уехал в деревню. Что это, если не бунт? И в то же время он очень романтичен. Продолжает писать картины и… ловить бабочек. Ловит он их самостоятельно, сачком и только на полях сражений. Сам Господин Гексоген, сокрушаясь, спрашивает: «Почему человечество воюет только там, где очень красивая природа?..»
– Александр Андреевич, почему вы в своей книге пишете о революционных событиях на Болотной площади, а называете всё это «Временем золотым»?
– Помните, был такой романс «Я вспомнил время золотое, и сердцу стало так тепло»? И вот под этот совершенно дивный романс я прогрохотал своим текстом. И показал, что время золотое закончилось, а с ним закончился не только золотой век, но и серебряный, а может, даже и железный век закончился, а наступил каменный век нашей политики и русской судьбы. «Время золотое» – с одной стороны, это роман-метафора. Как и все мои прежние книги, я выхватывал из истории характерные черты времени и складывал их в образ, в метафору современной жизни. С другой стороны, это роман-исследование, аналитика процесса, в котором я показал, какими технологиями удалось погасить назревавшую на Болотной «оранжевую революцию», как эту революцию загнали в дупло, где всё ещё тлеет этот оранжевый язычок, который может вновь полыхнуть. И если это произойдёт, как она, эта революция, может распространиться по нашей истерзанной Родине. Более того, эта книга является квинтэссенцией моей государственно-религиозной философии. Один из моих героев, главный в этой книге, предлагает свою концепцию русской истории, власти и русского чуда.
– Все фамилии в книге – говорящие. Градобоев – лидер Болотной, Чегоданов – кандидат в президенты, гений ТВ – Немврозов. Но есть и человек с нормальной фамилией – Бекетов, с появлением которого и удаётся перенаправить революционные потоки внутрь. Кто стал прототипом этого образа?
– Может, я. Может быть, Сурков. Это достаточно размытый образ.
– Вы частый гость программы Владимира Соловьёва «Поединок», и ведущий даже не скрывает свои добрые чувства по отношению к вам. На днях у вас была встреча с Николаем Злобиным, и ваше превосходство было очевидным. А вот с темой, обсуждаемой вами, – с либерализмом в России ситуация неясна. Нужен ли нашей стране этот самый либерализм или ей нужен монарх?
– Либеральные представления о мире из России никогда уже не уйдут. Но всё-таки они будут оттесняться. Объясню почему. За минувший год после Болотной Кремль очнулся и снял намордник с народно-патриотических тенденций, понимая, что эти тенденции и их носители, конечно, не любят сегодняшнюю власть, но они являются адептами государства и понимают, что без него русскому народу не жить. Поэтому либерализм будет со временем оттеснён на периферию, хотя сегодня либералы располагают огромными информационными возможностями. У них очень сильная культура, много ярких людей, аналитиков, за которыми стоят западные, американские структуры. Но с этого года началось хоть и медленное, но неуклонное возвращение государственного идеологического сознания, традиционалистских ценностей, которые связаны с кодами русской жизни. По поводу монархии… Не уверен я, что нам она необходима. Нам нужен лидер, который несёт в себе глубинные имперские коды, а кем он будет – монархом, вождём, вожаком, – покажет история. Ведь монархизм проиграл в конце ХIХ века, не выдержав напора тех же либеральных сил, и вместо полуфеодальной монархии возник сталинизм с могучим красным лидером, который, по сути, был некоронованным монархом. Но и он проиграл под воздействием всё тех же сил. Опять придётся России мучительно и сложно выбирать своего духовного лидера.
И, наконец, моим вчерашним «Поединком» гордиться трудно – противник был очень слаб и в моей победе нет доблести. Заранее было такое же ощущение, как в зоопарках, когда в клетку льва бросают поросёнка.
– Если Злобин был, как вы сказали, слабым оппонентом, кого же вы, общаясь в дебатах, признали сильным противником?
– Вы меня поставили в тупик, потому что так получилось, что я у всех выигрывал. Проиграл лишь один раз Дмитрию Рогозину, когда он создавал партию «Родина», первую самую. Ему необходимо было продемонстрировать свои духовные силы, и мы с ним сражались. И я ему проиграл. Мои позиции, признаю, были менее точны, чем его. И с тех пор я открыл для себя Дмитрия Олеговича и начал его воспринимать как серьёзного и глубокого человека. Мы с ним уже не оппоненты. Мы подружились, и теперь я готов помогать ему в его сложных деяниях. Прежде всего в восстановлении оборонного комплекса России и в создании нового оружия. А новое русское оружие – это и есть государство. В нём запрессовано всё: и государство, и война, и поражения с победами, и мученичество. И ум, и красота, и вдовы, и жёны, и святое копьё Пересвета – всё это в русском оружии.
– А что в культуре? Вы как-то сказали, что вся культура – это размышление о смерти. Не могли бы вы пояснить, что вы имели в виду?
– Человечеству ведь брошен ужасный вызов – смерть. Человек смертен. Он живёт, упивается красотой, любит, некоторые занимаются стяжательством богатств, а потом каждый встречает свою смерть. И она – это тот вызов, на который человечество должно ответить. И оно, это человечество, пытается отвечать самыми разными способами. Все великие религии – это ответ на смерть, это перенесение жизни за пределы земного существования, концепция бессмертия. Да, и мои герои постоянно размышляют над вопросом: «Как возможно преодолеть смерть и тлен?» Некоторые из моих пассажей на эту тему считаются даже еретическими, и некоторые священники спрашивают, уж не спятил ли я.
– Или хотя бы, как говорил Пушкин: «Нет, весь я не умру…»
– Да, можно и так…
– Получила большое удовольствие, слушая вашу беседу с Алексеем Навальным, который в то время был кандидатом на пост мэра Москвы. Особенно понравился фрагмент рассуждений о том, что у каждой власти есть своя архитектура. И затем вы пожелали Алексею, чтоб он не разрушил башенки Кремля.
– Скажу честно, мне не хотелось его уделывать, он вызывал у меня самые искренние симпатии, и я даже пытался ему помочь. Открывал для него двери в чудесные комнаты и предлагал войти в них, но он как-то не очень намеревался это сделать и предпочитал оставаться в предбаннике. Почему? Может, он не знал, что это комнаты, а думал, что там будут лишь глухие стены?
– В вашей богатой на события биографии было много любопытных фактов. Вы одно время посещали Южинский кружок. Кроме вас в него входили Александр Дугин, Гейдар Джемаль, Евгений Головин и создатель этого объединения Юрий Мамлеев. Почему вы решили уйти в подполье?
– Это вовсе не было политическим подпольем, это объединение лучше охарактеризовать словами Достоевского: «В человеке, как и в обществе, есть бесконечное количество анфилад, которые возносят его к небесам, и такое же количество анфилад, которые опрокидывают в бездну». Во многом этот кружок был инфернальным. Я в то время был очень любознательным молодым человеком, который всю свою жизнь совал нос туда, куда не следовало бы, и этот нос, кстати, до сих пор раскалён. Но мне там было очень интересно, потому что там разрабатывались такие идеологемы, которые больше нигде невозможно было услышать – ни в университетах, ни в кружках, ни на политбеседах, ни в беседах с близкими и родственниками. Это был для меня кружок, который интеллектуально подпитывался журналами Серебряного века: «Весы», «Аполлон», «Золотое руно». И нашим мистиком-идеологом был Евгений Головин. Он прекрасно знал ту таинственную русскую культуру, которая так резко оборвалась в 1917 году. Для меня этот кружок был школой, и я не знаю, как сложилась бы моя дальнейшая жизнь, если бы в ней не появился советско-китайский конфликт на острове Даманский. Он и перевёл меня совсем в другой регистр. Там я увидел бой, кровь, боль, после чего уже не мог оставаться в этом кружке.
– Почему вы ездили на все войны?
– Мне приходилось выбирать между стойкой бара и окопом. Я всегда выбирал окоп.
Газета Версия, 07.10.2013
