— Александр Гельевич, у вас была Национал-большевистская партия, потом Евразийское движение. Вы даже ходили к Владиславу Суркову. Судя по некоторым движениям Владимира Путина, к вам прислушивались — Евразийский союз начал воплощаться в жизнь. Но воз и ныне там. Вы уже давно не с властью. За эти 30 лет ситуация стала хуже или нет? В этом смысле Путин какую-то миссию выполнил? К чему готова Россия?
— С одной стороны, по сравнению с 1990-ми, с приходом Путина стало намного лучше. Но я согласен, что частично что-то затормозилось, никак не двигается. С Путиным случился резкий скачок, но потом снова начался застой, некий откат. Нельзя сказать, что я не с властью, скорее, власть не со мной. Вы правильно заметили, что моя принципиальная позиция не меняется уже 30 лет, а то и больше. Она состоит в том, что Россия должна быть субъектом мировой истории, стране необходимо вернуться к своей традиции и исполнить свою миссию, которую завещали нам наши предки. Это чувствует каждый русский, каждый евразийский человек. Не обязательно этнически русский, в широком смысле — каждый татарин, каждый кавказец. Я нахожу отголоски согласия с этим у огромного количества людей, зачастую во власти. Но вы также правы, что решающего влияния на власть, общество, политику мы, патриоты, евразийцы, до сих пор не можем добиться. Совершаем вылазку за вылазкой, но все их либералы во власти, «6-я колонна», «спящие», увы, успешно отбивают. Мы захватываем одни позиции, нас оттуда теснят. Нам удается занять новые, но теснят и оттуда. Чем бы это ни было — партии, позиции в образовании, культуре, СМИ, науке и так далее. Как будто имеешь дело с четко отлаженной машиной, которая прекрасно понимает все значение евразийских идей, стратегий и принципов, но именно потому и сопротивляется им столь упорно и последовательно. Антиевразийский центр, который нам — лично мне — противостоит все это время, просто не может находиться в России — власти такие идеи просто выгодны, более того — спасительны, да и чтобы понять их глубину и действенность, необходимы серьезные умственные способности. Ни такого зла, ни такого ума в российской власти нет. Поэтому мы имеем дело с сетью внешнего влияния. Именно из-за рубежа и координируются все системные модели противодействия евразийству в России, казалось бы, столь естественному. А внутри их исполняет уже четко отстроенная сеть влияния, куда органично входят как либералы, так и прямые агенты, мотивированные не идеологически, но как-то иначе. А они в нашем обществе есть повсюду.
Но это война, и она не закончилась. Моя война не закончилась. Она идет в России, на Кавказе, на постсоветском пространстве, на Ближнем Востоке — и шире по всему миру. Она проходит также на Украине. В период драматических событий Русской весны я выпустил книгу «Украина. Моя война». У меня много войн, но та была особой, затронула меня необычайно глубоко и болезненно…
Тогда в Киеве пришли к власти атлантисты, русофобы, прямые идейные противники евразийцев — смесь либералов и нацистов. Худшее, что можно себе представить. Они свергли Виктора Януковича, узурпировали власть, начали маховик русофобских репрессий, изготовились отдать Украину, включая, естественно, Крым, нашим противникам из НАТО.
Это нас пробудило. Началась Русская весна. Но открывшийся шанс — и геополитический, и политический, и духовный — мы использовали наполовину. С Крымом воссоединились…
— Новороссию потеряли.
— Да, именно… Новороссию потеряли. Это трудная война, которая еще не закончена. Мы несем очень серьезные потери. Мы сделали несколько шагов вперед, но нас снова отбросило назад.
В чем-то у евразийцев лет 15 назад позиции были лучше, чем сейчас. И внимания больше, и на власть больше влияния. Первое охлаждение наступило в эпоху Дмитрия Медведева, когда страну едва не отбросило назад в 90-е. Но ничего особенно не восстановилось и после возвращения Путина. Я участвовал в митинге на Поклонной горе, ожидая, что возвратившийся президент наконец-то доделает то, что начал, доведет ситуацию до переломной точки… Но нет. Все снова застыло. Вот Русская весна и Крым. Еще одна чисто евразийская победа. Казалось бы, возрождение империи! Самый благоприятный момент — час евразийства… Однако снова что-то не то… И еще более не то, чем раньше…
После 2014 года мои контакты с Кремлем резко сократились. Но тогда шла война, и я ко всему был готов. Важно стало поддержать Русскую весну. И мы поддерживали — всеми силами и средствами. Потому и я, и мои друзья, и единомышленники из Евразийского движения и Евразийского союза молодежи находимся под жесточайшими американскими санкциями. Прежде всего за идеи, позиции, речи, тексты. Но снова власть, сделав шаг вперед, стала резко давить на тормоза…
Нельзя сказать, что нас окончательно разгромили. Ничего подобного! Другое дело, что у этой войны есть разные повороты. Пока одна из сторон не признаёт поражения, а продолжает вести боевые действия, война не закончена. И все может измениться. Атлантистские силы внутри России не смогли предотвратить Крым и Донбасс, но удержали Путина от полноценной евразийской политики на Украине, сорвали Русскую весну, перевели противостояние в затяжной формат унизительных минских переговоров. Это было особенно тяжело. А так как мы бьемся только за идею, когда взгляд на Новороссию у нас, евразийцев, и у власти разошелся, последовало охлаждение отношений и даже некоторая опала…
Если мы, однако, объективно и отстраненно посмотрим на нынешнее положение России, то заметим, что в чем-то мы укрепили наш суверенитет, не сдали позиций перед давлением Запада. В целом мы держимся, а значит, и для нас, евразийцев, все не так уж и плохо. Мы мерим успех именно этим критерием — силой и мощью России, ведь и влияние нам нужно только для данной цели — способствовать ее возрождению.
Признаю, я во многом разочарован Путиным, но это если взглянуть с одной стороны — с позиции того, как он обошелся с Русской весной, как тормозит действенный отбор элит, как страна и власть тонут в коррупции… Но с другой — нет. Если сравнить с 90-ми, то все совсем не так плохо…
— По крайней мере, он страну не сдал, надо признать.
— Именно. Он ее не вывел на должный уровень, но при этом и не сдал. Это позиционная, сложная, затянувшаяся война — ни туда, ни сюда. Линия фронта меняется тактически, но не принципиально. Мы, Евразийский орден, партия России, сторонники великого возрождения, стражи катехона, не можем добиться реальных и необратимых успехов. Но и власть в целом — прежде всего Путин и военные, силовики — дальше критической черты не отступает. Поэтому все вынуждены сосредоточиться на сохранении уже завоеванных позиций. Хотя время от времени мы и контратаки предпринимаем. В целом же мы не сдали наших позиций. Пока есть Путин, он гарантирует статус-кво.
— Также важно, что ситуация стала хуже на Западе. Они потеряли позиции, у них кризис.
— В Америке идет гражданская война, которая расколола общество на либерал-большевиков Байдена и либерал-консерваторов Трампа. У нас такого раскола нет, потому что глобалистские элиты в меньшинстве, они не могут претендовать, как в Америке, на половину влияния. Их небольшое количество, как в 1990-е, 10–15 процентов. Но только тогда был некоторый прозападный либеральный энтузиазм, а сейчас и его нет. Либералы по-прежнему контролируют очень многие сферы, но они в отчаянном положении. А тем более при расколе на Западе они могут в какой-то момент и окончательно поскользнуться. Пока еще не сделали этого.
Но их позиция дрожит, становится более хрупкой. Они отбиваются, умудряются сдерживать и нас, блокировать наш подъем. Либералы — хорошие бойцы, но и мы никуда не ушли. Потому вы правы, я не могу похвастаться большими успехами, наоборот, мы, евразийцы, какие-то позиции потеряли, но не все и не до конца. Битва, я бы сказал, зависла. В то же время сами либералы считают, что мы, наоборот, побеждаем. Мы же думаем, что либералы все еще контролируют критические высоты во власти. Это то ощущение, когда линия фронта слишком долго не менялась принципиально, но война продолжается и будет длиться до последнего вздоха.
Я дружил с художником Ильей Глазуновым в последние годы его жизни. Я был поражен его бодростью. Даже на пороге смерти он оставался бодр. Да, его отбросили на периферию, хотя периодически к нему в мастерскую приходил Путин и беседовал о русском народе, судьбах.
— То есть он оставался лидером в русской партии до последнего?
— В каком-то смысле. По меньшей мере, он ощущал себя таковым. Но при всей маргинализации он никогда не терял боевого духа, называл себя «кшатрием», кастой воинов… Меня, кстати, он считал «брахманом», представителем жреческой касты — касты философов.
Он всегда говорил, что в другие времена было еще труднее и еще сложнее. И вдохновлял бороться дальше за Русское дело.
Мне его пример очень нравится. До последнего вздоха он был в бою, до последнего момента боролся, не терял веры, понимая, что где-то мы отодвинулись, потеряли, нашим противникам удалось нас потеснить. Он это все понимал, но не опускал рук.
Если Глазунов являлся консерватором, то еще один мой друг, но уже Александр Проханов, скорее левый патриот. С ним то же самое. Уже и возраст приличный, сколько усталости и поражений он пережил на своем веку, но он бодр, силен, пассионарен. Глазунов и Проханов — примеры сильных, ярких людей, вождей русской партии, нашего русского, евразийского мессианства, открытого всем народам. Они дают нам пример, что возраст не помеха и всегда может наступить поворот. Если мы не оставили окопы, рубежи, если мы в бою, сражаемся, значит, битва продолжается. Никто не может сказать, что мы побеждены.
— Как вы считаете, Путин определился, на чьей он стороне?
— Нет, я думаю, что он до конца не сдает ни нас, ни их. Мы требуем их головы, они — нашей. Но он сдерживает и тех, и тех. В этом его формула, его план будто бы заморозить страну, чтобы ни шагу ни вправо, ни влево.
— Наверное, есть какие-то скрытые обязательства, непонятные пока для нас. Он как опытный политик должен это учитывать. Тем не менее внутренне он на чьей стороне, как вы считаете?
— Это загадка. Я написал книгу «Путин против Путина», которая переведена на многие языки: испанский, немецкий, английский, итальянский и другие. В ней я утверждаю, что Путин — это загадка, puzzle. Есть наш «солнечный» Путин, евразийский, и их «лунный» Путин, либералов. И это один и тот же человек, который не сдает ни нас, ни их. В конечном итоге всем — и нам, и им — хочется надеяться, что «золотая акция» на весах личности Путина все-таки будет положена на нужную чашу, и та качнется в необходимую сторону. Однако мы видим эту сторону евразийской, либералы же — своей. Вот возьмет, мечтают либералы, и назначит под завязку Путин своим преемником какого-то либерала. С Медведевым уже такой ход имел место. Да и самого Путина привел во власть разваливший СССР, ставший марионеткой в руках Запада полувменяемый Ельцин. Почему бы истории не сделать еще один крутой вираж, только теперь в обратную сторону — назад к 90-м? Русские в ужасе от такой возможности, гонят прочь саму мысль о ней. Либералы же страстно желают…
Вот уже 20 лет каждый смотрит с надеждой на эту загадочную раздвоенность.
С евразийской точки зрения совершенно непонятно, что мешает «солнечному» Путину зачистить либералов, олигархов, коррупционеров и подготовить на их место настоящую евразийскую элиту? Почему не продвинуть проекты действенного укрепления Евразийского союза и не разработать альтернативную крепкую и стройную идеологию? Почему бы не войти в историю своей «солнечной» стороной — как творец русского имперского возрождения? Как настоящий «катехон»?
Тем более ситуация в мире этому благоприятствует, и либеральная идеология прочно вошла в полосу усугубляющегося кризиса. Почему бы не действовать дерзко, открыто, резко, бесстрашно, как делают глобалисты, но с обратным знаком? Почему не сделать катехоническую миссию нашей страны главной осмысленной и связной стратегией и не свернуть голову всем агентам влияния?
Путин как руководитель страны и бывший глава ФСБ не может не понимать, что он буквально окружен американскими шпионами, не условными, не просто сторонниками либерализма, а людьми, которые работают на внешний центр и передают информацию за рубеж. Сегодня на шпионов идет некоторая охота, но ловят каких-то стрелочников, а реальные фигуры на самом верху чувствуют себя в то же время совершенно спокойно, уверенно. Путин об этом, конечно же, знает, но он их по какой-то причине сохраняет, держит, даже пестует. Мне кажется, что давно пора было бы с подобным покончить, но нет, президент к ним привязался. Возможно, убежден, что одних посадишь — пришлют других. Но критическая масса «6-й колонны» так существенно и не сокращается. Мы не понимаем, почему «солнечный» Путин хочет быть таким не на 100 процентов, а лишь на половину.
С другой стороны, либералы говорят: «Давно пора покончить с этими русскими патриотами. Что они себе позволяют? О чем они говорят? Они любое либеральное действие стараются дискредитировать, а любому просчету с их либеральной — атлантистской — точки зрения (типа вмешательства в Сирию или воссоединения с Крымом), наоборот, рукоплещут, тем самым создавая для экономики России и их собственного положения новые проблемы. Фактически эти патриоты все портят, подталкивая самого Путина к таким шагам, которые ослабляют экономику России и позиции либеральных западнических — „прогрессивных“ — элит».
Вот как либералы президенту все преподносят, требуя покончить с евразийцами, с Русской партией. Но он не сдает ни тех, ни других; время от времени отодвигает то нас, то их. В итоге получается, что Путин постепенно окружил себя людьми, которые вообще не имеют взглядов — ни патриотических, ни либеральных.
— Те, которые слушают его, это тоже неплохо. Они все-таки исполняют его волю.
— Да, они слушают его, исполняют его волю, вы правы. Но они бессубъектны. Подай-принеси. Такими легко управлять, но возрождения с такими не осуществить. Это отложенный распад.
— По крайней мере, не сносят, не делают переворот.
— Да, это верно.
— На Украине, посмотрите, Януковича снесли, и тут тоже могли бы.
— Я согласен. Есть какой-то прагматический алгоритм, какая-то рациональность в политике Путина. Действительно, с послушными коррумпированными нулями править комфортно. С ними не надо спорить, не требуется их убеждать. Они с одинаковой услужливостью примут и верное решение, и ложное, аплодируют и умному изречению, и случайно вырвавшейся пошлости…
Но Путин полностью упускает из виду дух. А тот, кто это делает, тот глубоко ошибается. В исторической перспективе подобное бывает фатально.
Для Путина дух, философия, богословие, эсхатология, идеология — очень далекие вещи. Он считает, что если способен обеспечить себе власть и сохранить ее и в то же время страна остается суверенной и независимой, то все остальное неважно, не имеет решающего значения. Это обеспечивает Путину власть и легитимность в настоящем. Но не в будущем. Будущее не может быть вписано в такую чисто маккиавелистскую — реалистскую — модель. Будущее не технологии, а миссия и смысл. Путин разменивает будущее на настоящее.
Но и это в конце концов не так плохо. Пока Путин есть, ладно, мы как-нибудь еще продержимся. Но рано или поздно это длящееся настоящее завершится. Тем или иным образом. И тогда будущее повернется к нам своим истинным лицом. И вот тут уже прежде всего будет иметь значение Идея. Русская идея или ее отсутствие.
— Скорее всего, «потом» не будет. В ближайшее время определится судьба и России, и мира. Как вы считаете?
— Может быть.
— И COVID-19 этому и есть знак?
— Я тоже так думаю. Действительно, скоро определится судьба мира, вы правы. В любом случае будущее не только нечто материальное. Будущий век в христианстве — это более совершенный мир, мир воскресения мертвых, мир смысла, который откроется сквозь телесную оболочку, восстанет… Это мир идей, как небесный Иерусалим, который спустится однажды на Землю. Готовиться же к такому моменту истории снисхождения небесного Иерусалима надо сейчас, а не когда это будет происходить наглядно. Тогда уже поздно станет готовиться.
Потому уже сейчас власти — настоящей, в историческом смысле — необходимо сосредоточиться на духовном измерении будущего. Ведь России вверена миссия катехона, удерживающего. Чтобы ее исполнить, надо в центре внимания ставить дух. Но Путин это игнорирует.
Может быть, это своего рода послушание, возможно, он что-то втайне все-таки делает и в таком измерении. Но если все же не делает, то он просто копает яму для русского будущего. Тогда все эти косметические действия по фасадному патриотизму просто оттягивают неизбежный крах России.
Как оно обстоит на самом деле, мы узнаем, когда закончится путинский режим. Тогда мы точно сможем сказать, на какой чаше весов лежала «золотая акция» — либералов-атлантистов или русских патриотов, евразийцев. Сейчас Путин всех запутал, и распутается это только после конца его властвования. Пока же идет переход, но мы не знаем — к лучшему или худшему. Это точно переход. Но к чему?
— Чтобы какой-то переход произошел, все-таки должна появиться некая идея, идеология, которая будет принята большинством, как в 1917 году идея большевизма или в 1991-м — либерализма. Согласитесь, сейчас в России нет той привлекательной идеи, которую бы поддержал весь народ. Как бы кто ни критиковал Запад, но он умеет создавать привлекательные картины мира, будущего, начиная от iPhone и заканчивая свободой. Например, в чем проигрывает Александр Лукашенко? В том, что у него нет образа будущего. В России то же самое. Или такая идея все-таки есть? Может, Путин просто ждет, что она спустится откуда-то? Кто ее должен родить, или же она спускается сверху?
— Это довольно фундаментальная тема. Подобная идея есть, с одной стороны. Она вытекает из логики русской истории, осмыслена на разных ее этапах, но не сформулирована сегодня.
— Нет книги, манифеста.
— Нет и не может быть. Книги есть, но Путин их не читает, а должен был бы. Либо читает, но не понимает, либо только мельком, пролистывает. Дело не в том, что ему не то готовит окружение. Он сам не готов прочесть книгу русской истории, русской судьбы. У нас все связано с властью. Поэтому книга, может быть, и есть, но ее идея никем и ничем не овладеет в русском обществе, если она сначала не овладеет властью.
— Большевики, Ленин, Сталин не были во власти, когда появилась идея.
— Да, это оказалась группа фанатиков, которые стали, кстати, частью западной идеологической сети. Они это мировоззрение не создали, а заимствовали. Либералы — такие же большевики. Они тоже взяли чужую идеологию и таким же насильственным образом, опираясь на внешние сети, только еще более мощные к этому времени, навязали ее в 1990-е годы, захватив власть. И до сих пор ее держат.
А патриоты — это те, которые живут здесь, те, кто осознает судьбу народа и государства своей собственной. У них нет центра внешнего управления. Им ничего не присылают в готовом виде. Им сложнее, потому что мы сами — Россия, и нам кажется, что все ее смыслы, цели и горизонты очевидны, интуитивно понятны. Придавать этому форму, объяснять, трудолюбиво строить образ будущего нам трудно, потому что для этого надо как-то отвлечься от самих себя, посмотреть на себя со стороны, достичь самосознания. Но такая идея есть. Она есть, но расплавлена в народе и государстве.
Я согласен, что идея должна быть сформулирована. Но не просто должны найтись люди, которые это сделают. Необходимо осуществить некоторый внутренний поворот власти. У нас центр России — это власть. У нас спонтанно и органически монархический строй. И власть — это один человек. Или если не один, то ее просто нет, место вакантно. Как правило, таким оно остается недолго.
Либеральные круги сегодня — это не наша власть, а внешняя. Но у нее есть идеологическая составляющая. Глобалисты имеют образ будущего, пусть ужасающего (постгуманизм, замена людей машинами и так далее). И сильны они именно тем, что являются всемирным явлением, транснациональной паутиной. Чтобы отбиваться от них, нам нужна своя русская власть. Высшая — то есть монархическая.
Если власть сомкнется с русской Идеей, почти мгновенно появится та книга, тот манифест, о котором вы говорите. Она легко может быть составлена из трудов и заветов наших святых отцов, славянофилов, софиологов, евразийцев, монархистов, некоторых социалистов, эсеров. Сделать это технически нетрудно. Но должен возникнуть запрос власти.
Пару раз я такой сам получал. В начале 2000-х меня в Кремле попросили написать учебник по обществознанию. Я все сделал и отдал. Потом издал. Но беда в том, что его не прочли. Еще несколько человек получили такое же задание, но никто ничего не выполнил. Поэтому был только мой учебник «Обществознание для граждан Новой России». И поначалу всем все понравилось — народ как субъект истории, он же «глубинный народ», суверенитет как высшая ценность, преемственность исторической субъектности на всех этапах истории, центральная роль православия и других традиционных конфессий в формировании сакральной идентичности, необходимость модернизации с опорой на русское начало и традиционные ценности и так далее.
Но кто-то пришел и сделал какие-то замечания, усомнился в одном, раскритиковал другое. А так как внятной самостоятельной позиции не было, то вся инициатива оказалась постепенно сведена на нет обычной операцией сетевой войны «6-й колонны». Но это стало возможно только потому, что власть неспособна читать, потому что она не понимает, что такое Идея. Пока это так, любой краеугольный текст окажется тщетным. То есть он может и быть, но его не опознают как таковой. Ведь Идея предполагает ум, который ею наполняется, который в ее лучах преображается.
Теперь о народных массах. Они находятся сегодня в очень разобранном состоянии. 70 лет им внушалась жесткая материалистическая доктрина. Возможно, массы не поняли доктринально марксизма. Но то, что Бога нет, души нет и все бытие, вся реальность исключительно материальны, советские люди усвоили глубоко. Образование, фильмы, культура советского периода выжигали дух, Идею как буржуазную химеру. Материализм стал не мировоззрением, но естественным восприятием, чувством, бессознательной установкой.
Это продолжалось 70 лет, а потом еще 30 лет либералы делали то же самое, тот же материализм, но с другой стороны.
— Теперь уже «золотым тельцом»…
— Да, теперь уже деньгами, карьерой, технологиями, гедонизмом. На место полного равенства встало равенство возможностей, то есть попросту неравенство. Но материализм только окреп. Массы стали материалистическими не в доктринальном, но в бытовом смысле.
В результате с людьми очень сложно говорить. У одной половины коммунистические предрассудки, но они этого не осознают. Уже никто не читает Маркса, Ленина, Сталина, но все равно апеллируют к останкам материалистической советской науки, мыслят какими-то штампами, которые уже ничему не соответствуют, но тем не менее по прежнему занимают центральное место в душе, сознании.
Вторая половина общества насыщена либеральными капиталистическими мифами. Они тоже не читали Адама Смита, Джона С. Милля, Фридриха фон Хайека или Карла Поппера, но тем не менее либеральный материализм быстро в нашем обществе укоренился. Стал камертоном в российской, постсоветской культуре.
Вместе получается, что сознание современного россиянина отформатировано коммунизмом и либерализмом, а материализм является общим знаменателем и для того, и для другого. Поэтому пробиться к нему с более тонкими, изысканными философскими идеологическими воззрениями очень трудно. Один кричит: «Сталин!», другой — «Свобода!». Третий все сваливает на «понаехавших». Еще одна форма вульгарного отталкивающего материализма, только шовинистического.
А в результате хочется и того, и другого, и третьего немножко отодвинуть, попросить помолчать. Если людям заведомо все ясно, они просто еще не начинали думать. Но стоит отодвинуть самоуверенную посредственность, попросить ее разойтись, и площадь опустеет. Тех, кто способен прийти на митинг по Шеллингу, найдется немного. А нам нужно именно это, именно такой митинг, потому что Шеллинг и его идеи как раз и лежат в основе нашей философии — в основе славянофилов, софиологов, Серебряного века. Без Шеллинга мы не поймем русский ум и русский дух, каким он пытался раскрыться на том ближайшем к нам историческом витке, когда русские еще были способны мыслить. И окажется, что и сам Шеллинг обретет смысл в контексте глубин православной византийской традиции, в мистическом богословии и традиции старцев-исихастов. Это необходимо для России, это ее Логос. Но мы сказали это, и площадь совсем пуста…
Тех масс, которыми могла бы овладеть хорошая Идея, Идея в полном смысле слова, нет. Теми массами, что есть в России, способна овладеть только плохая идея. А, скорее всего, вообще никакой.
Массы массам рознь. Чтобы из масс получить народ, извлечь народ из массы, как из скорлупы, как золото из жилы, надо осуществить огромную работу по воспитанию полноценных, настоящих духовных элит. Это как фабрика по добыче и обработке золота.
У нас же в элиту отбирается какой-то случайный мусор. Каждого берут заведомо с каким-то мешком компромата за плечами, который пускают в (уголовное) дело тогда, когда возникает «политическая необходимость». Вместо извлечения золота, то есть воспитания народа из масс с постепенным взращиванием всего наиболее ценного, у нас, наоборот, в элиту идет самый шлак, абсолютный мусор, послушный, покорный, скомпрометированный, коррумпированный уже заранее. Каждый новый губернатор или депутат — уже готовый чемодан компромата, без этого наверх не попасть. Соответственно, люди возвышаются порченые, пробитые, нечеловеческие. Конечно, с ними проще, потому что они управляемы, как гнилые гвозди, которые можно гнуть в любом направлении.
А мы говорим о тех массах, том народе, который станет золотом. Надо поставить стратегическую задачу рождения народа из масс. Тогда хорошие, великие идеи России, духа, энергии духовного возрождения овладеют золотым — возвышенным, преображенным — народом. А имеющимися массами ничего, кроме какой-то пошлости (нового iPhone, искусственного интеллекта или нового сервиса в Сбербанке), овладеть не может. Какие массы — такие и идеи, которые ими овладевают.
И здесь снова без государства, без Правителя мы не справимся. И никогда не справлялись.
Большевики, опираясь на собственную волю и фанатичную механическую идеологию, наплевали на русские массы. У них было в сто раз меньше сторонников, чем у «эсеров», но они пришли с пулеметчиками, всех расстреляли и навязали свою картину миру. Практически так же поступили и либералы, захватив в России власть в 1991 году. И снова с опорой на международную сеть.
— Но на штыках не продержишься, поэтому они сформулировали идеи, которые овладели массами.
— Они вначале массы превратили в свиней, и темные идеи овладели сбитым с толку, растерзанным, порабощенным народом. Большевики уничтожили элиту, разорили все традиционные сословия России: священство, аристократию, крестьянство. И на останках разрушенных деревень, взорванных храмов, вычищенной дворянской элиты создали своих «киборгов».
— Но, с другой стороны, они основали цивилизацию, которая выдержала бой со всей Европой, «коричневой чумой» и победила духом. Если бы были прощелыги или какие-то нелюди, они не смогли бы одолеть такую мощь.
— Возможно. Это был русский народ; он пробился даже сквозь пролетарские эксперименты. Я сторонник как раз национального толкования советского периода, но сами большевики ставили перед собой совершенно другие — и крайне жестокие — задачи. Для того чтобы удержаться у власти, они были вынуждены идти на компромисс с русским началом, народным духом, и постепенно это пролетарское, задуманное как нечто искусственное государство все-таки наполнилось народным содержанием, но только вопреки большевикам, а не благодаря им. Они сделали все возможное, чтобы этого не случилось. Когда стало жарко, Сталин открыл церкви и обратился к народу: «Братья, сестры». Но как только после падения Гитлера опасность миновала, опять начинается закручивание гаек. Все-таки это оказалась подлая политика.
Я понимаю, какую огромную роль русский народ играл в советский период и как он упорно отстаивал вопреки всему свои интересы, как поддержал большевиков, увидев в них что-то свое. Но это было все же заблуждением, соблазном, и мы расплачиваемся за фатальную ошибку до сих пор. Ведь настоящего перерождения большевизма в национальном, русском, народном ключе так и не произошло — до самого конца СССР. Коммунизм исчез, но так и не стал перерождаться.
Советский период — это не ответ, а вопрос. Мы должны по достоинству оценить советскую эру русской истории, но большевизм как идеология, мировоззрение — вещь абсолютно антирусская по своей сути. В нем самое хорошее — антикапитализм (капитализм — это чистое, абсолютное зло, вообще не совместимое с русской идентичностью). В антикапиталистической направленности СССР и проявилось нечто созвучное русскому народу, его общинному духу. Но то, в какие философские, идеологические, социальные, интеллектуальные формы марксизм вылился — это был настоящий кошмар, геноцид духа.
Да, страну отстояли, но только для того, чтобы потом сдать либералами и мировому правительству в 1990-е. Все наши достижения, героические подвиги русского народа в советский период оказались аннулированы выходцами из той же самой партноменклатуры. Государство развалили, отдали на откуп криминалу и агентам внешнего управления.
Коммунизм — проклятая в начале, середине и конце вещь. Это не ответ. Надо по достоинству отдать должное русскому народу — нашему народу, евразийскому — в советский период. Но к такому вернуться невозможно и не нужно. Социализм лучше, чем капитализм, так как хуже последнего вообще ничего не существует. Но социализм не выход.
— А что альтернатива? Где третий путь? Есть социализм, капитализм, а еще что?
— Капитализм, социализм — два продукта западноевропейской цивилизации Нового времени. У нее есть еще третий путь — национализм. Но и он нам также совершенно не подходит. Как не нужны ни коммунизм, ни либерализм.
— Фашизм? То есть национализм, переходящий в фашизм, тоже не подходит?
— Да, категорически. Нам не подходят ни либерализм, ни коммунизм, ни фашизм. Почему? Потому что все это западноевропейские политические идеологии Нового времени, а нам надо выходить за указанные пределы. Это гипноз, галлюцинация, колонизация. За границами данных трех политических идеологий нам надо искать русский путь. Именно так мыслили и мыслят все полноценно русские умы. Наши отцы-основатели, старцы, правители, философы — славянофилы, евразийцы, софиологи… Категорически нельзя примеривать на Россию стандарты западного мира — все его идеологии тоталитарны, жестоки, материалистичны и безнравственны. Ни одна из них нам не подходит категорически. Нам нужно обращение к совершенно другим духовным, сакральным ценностям за пределами Запада и западного модерна. Что, разве Западом все исчерпывается?
— Да, но на Востоке тоже нет моделей.
— Ищут. Исламский мир в поисках своей модели, Китай — своей. Есть своя цивилизация у Индии.
— В Китае тот же капитализм в чистом виде. Я знаю ваше хорошее отношение к Си Цзиньпину и этой стране.
— Знаете, не в чистом. Это капитализм без конкуренции или социализм без западноевропейского материализма. Китайская цивилизация жива, она использует и капитализм, и коммунизм в своих интересах. На мой взгляд, в своей основе китайская модель — это конфуцианство, иерархия, солидарность, единство китайского духа и китайской культуры. Меритократия, уходящая корнями в тысячелетия китайской истории.
Я неоднократно бывал в Китае, преподаю в Шанхайском университете. Сначала я скептически относился к данной стране, но постепенно распознал в китайском обществе фундаментальное конфуцианское ядро. Это традиционная цивилизация, внешне представленная как нечто подражательное и современное. Они не Запад нисколько. Ни левый, ни капиталистический. Это особый логос. Мы просто их не понимаем. Смотрим на них чужими — западными, русскими, исламскими — глазами. Но для того, чтобы понять Китай, надо как-то найти к нему точку доступа. Кажется, что там капитализм, но это не так. Представляется, что коммунизм, но нет, и это не так. И не национализм. Там нечто особое.
Китайская модель является решением. Альтернативой. В целом современная китайская система в миллион раз лучше либеральной и советской. В ее основе лежит китайский народ, культура и цивилизация. Там правит Желтый дракон.
Но это для них решение, а не для нас. Нам надо искать свое… Свой русский Логос
— Китай не универсальная модель.
— Да, не универсальная. Подобная система не может быть автоматически применена к другим. Если мы поставим в данной системе на место китайца некитайца, то она просто перестанет работать. Если это сделаем, от нее останется лишь то, что что мы видим со стороны — то есть коммунистический идеологический тоталитаризм, либеральная капиталистическая экономика, велико-китайский (ханьский) шовинизм. Но если мы поставим на место китайца, то все изменится. Китайский человек, китайский дух — это то, что все трансформирует, преображает. А раз так, то все, что нам кажется одним, на самом деле внутри данной культуры имеет иной смысл. Это сильный китайский Логос.
У России нет такого же. Точнее, есть, но он не лежит на поверхности.
Наш Логос изранен, избит, истерзан материализмом, атеизмом большевиков, извращен и искорежен либералами. Мы сейчас в очень плохом состоянии.
Но в любом случае русскому человеку нужно другое политическое, идеологическое решение за пределами западных моделей — либерализма, коммунизма и фашизма. Мы же бродим только в трех соснах: если не либерализм, то коммунизм, если не коммунизм, то национализм фашистского толка, если не фашизм, то либерализм и так далее. Надо выйти за пределы этих трех сосен. Лес начинается дальше. Истинная свобода открывается за пределами западноевропейского политического пространства Нового времени. Мы должны выйти за данный заколдованный круг — это я называю четвертой политической теорией. Моя книга о ней переведена почти на все языки в мире и пользуется огромным спросом, вызывает большой интерес у читателей, а также настоящую ярость глобалистов. Прежде всего потому, что критикует либерализм не с позиций коммунизма или фашизма, а с новой — четвертой. И коммунизм, и фашизм в ней также отвергаются, как все западное и современное, как модерн и его философские и политические конструкции. Четвертая политическая теория — это деколонизация сознания, прежде всего политического. А сегодня это жизненно необходимо не только незападным обществам, но и самим западным.
— Кроме критики, позитивные тезисы есть в данной книге?
— Есть и позитивные, но они непростые и требуют особого разговора. Речь идет о том, что нам необходимо радикально отказаться от самого субъекта Нового времени в качестве базовой оси для построения политической теории. Картезианский субъект как чистая рациональность — общий знаменатель всех трех политических теорий — либерализма, коммунизма и национализма. Этот субъект должен быть подвергнут деконструкции и заменен живой экзистенцией, дазайном (по Хайдеггеру).
Если же упростить, то в центре политической системы — государства и общества — предлагается поставить народ и его живое бытие, историческую культуру, идентичность. Подобного нет в коммунизме, либерализме и фашизме. Везде фигурируют лишь надстройки над живым народом, абстракции. Например, либералы считают, что народ складывается из индивидуумов, коммунисты — из двух классов; нацисты и фашисты оперируют абстрактными категориями «расы» или «политической нации». А мы говорим, что народ не является ни тем, ни другим, ни третьим, но представляет собой историческую общность судьбы. Он ни из кого не складывается, но является духом, организующим материю. Народ первичен по отношению к своим произведениям — не может к ним сводиться.
Русский народ — это историческая общность судьбы. Каждая историческая общность судьбы создает свои политические системы. Мы, русские, должны отстоять свое право создавать политическую систему так, как нас зовет сделать это наша миссия, наша воля и наш дух. А подобное возможно только за пределами трех политических идеологий западного модерна.
Народ может создать для себя ту политическую систему, которую пожелает, не оглядываясь ни на кого и ни на что, кроме самого себя. Он вполне способен, если захочет, учредить монархию, как это имело место в случае Земского собора 1613 года, избравшего династию Романовых. Народ может выбрать империю. Но он может предпочесть и форму земской демократии, сделать выбор в пользу аристократии или теократии. Народ может все. В частности, как Византия в древности или исламский мир сегодня, способен основать политическую систему на религиозных принципах в соответствии со своей традицией.
Так, мои иранские друзья говорят, что в моей книге о четвертой политической теории (она переведена и на фарси) они узнали свою систему — «велаят-е факих», «правления мудрецов». Ведь модель политического шиизма не является ни либерализмом, ни коммунизмом, ни национализмом, она совершенно другая и вполне соответствует моему представлению о четвертой политической теории.
— Но Россия все-таки это не только русские, но и татары, кавказцы, северные народы и так далее.
— Конечно, евразийские народы…
— Это православные и мусульмане, сложнейший субстрат. Как найти форму, в которую он должен вылиться, чтобы всем было комфортно, а не только русским или татарам, например?
— Это и есть евразийство. Я более 30 лет бьюсь за то, чтобы доказать, что наиболее приемлемая для всех формула русской идеи — евразийская. Не эксклюзивно русско-славянско-православная идентичность, а евразийская, включающая в себя экзистенциальные горизонты, идентичности, месторазвития разных этносов и конфессий, которые отождествляют свою судьбу с нами.
— По сути, демократия учитывает интересы всех участников.
— «Демократия» — такое слово…
— Затасканное.
— Евразийская модель уникальна — это не коммунизм, не либерализм, не фашизм. Потому четвертый путь и есть евразийство. Именно четвертая позиция, а не третья. В моей теории евразийства огромное значение имеет такое положение — данная теория именно четвертая, а не третья. Этого никто не хочет понять. Или осознают прекрасно, но лишь делают вид, что не понимают. Впрочем, я не оправдываюсь. Я достаточно бесстрашен для того, чтобы называть вещи своими именами — если бы я был согласен с фашизмом или коммунизмом, то как бы к ним ни относились в обществе, я бы так и сказал. Но я не солидарен ни с тем, ни с тем категорически. Хотя еще менее я согласен с либерализмом, который в моих глазах и есть абсолютное зло.
Четвертая политическая теория — искреннее стремление выйти за пределы всех западноевропейских моделей, включая национализм (нацизм, фашизм), который тоже западноевропейское учение и также оперирует искусственными материалистическими моделями субъекта. А мы, евразийцы, русские, должны иметь другой субъект — наш евразийский народ, именно евразийский. Он имеет полное право строить свою политическую систему так, как он хочет, не обращая внимания на то, что навязывают нам извне. И меньше всего следует смотреть на то, что пытаются в качестве универсального критерия навязать глобалисты и либералы.
Классовое или советское, социалистическое, капиталистическое или националистическое учение — из этого мы можем какие-то элементы брать, какие-то нет. Что хотим, то и сделаем. Мы народ-суверен и сами определяем ту политическую систему и ценности, которые нам близки, не обращая внимания ни на кого и не считаясь ни с какими универсальными образцами, ни с правами человека, ни с демократией, ни со свободами, ни с нормами политической корректности, с тем, что современно, а что нет.
Хотим — будет свобода, не хотим — не будет. Хотим — будет монархия, не хотим — не будет. Хотим — церкви, религиозным институтам дадим власть, захотим — светское государство построим. То есть ничего обязательного нет. Вот что значит свобода.
И такая свобода пугает. Это напряжение, ответственность, риск. Хорошо, если правильно выберем, а если нет? Кому отвечать? Вот оно, бремя духовного суверенитета. Взрослый народ отвечает за свой выбор перед историей сам.
На самом деле, все носители политического модерна глубоко тоталитарны. Коммунисты считают, что может быть только коммунизм, фашисты — только фашизм, а либералы — только либерализм. И никто не имеет права выходить за эти грани. В данных идеологиях свобода невозможна по определению. С коммунизмом и фашизмом понятно почему, а с либерализмом именно сейчас такая противоположность свободе предельно ясно обнаруживается. Для современных либералов каждый свободен быть либералом, и никто не свободен — кроме «врагов открытого общества», а их, как мы знаем, уничтожают, — не быть либералом.
А мы, сторонники четвертой политической теории, говорим: нет, ничего обязательного для нас в данных трех идеологиях — и за их пределами — нет. Хотим — примем, хотим — отвергнем.
— То есть универсальной модели нет. Политическое творчество.
— Да, с опорой на наши традиции, историю, культуру — в евразийском контексте. Евразийство, над которым я столько лет работал и которому столько сил отдал, здесь обнаруживает все свое значение. Это наиболее последовательное и полное выражение русской идеи. Здесь и татары, и кавказцы, и жители Сибири, и финно-угры понимаются как органические части единой общности. Они имеют полное право соучаствовать в целом и одновременно сохранять собственную идентичность, культивировать ее, совершенно свободно развивать свои особые, этнические и религиозные формы. Но вместе нам нужно идти к евразийскому синтезу. Он должен основываться на глубоком диалоге мыслителей, на симфонии евразийского духа, который сам состоит из множества лучей. Это будет уникальная политическая модель, не напоминающая ни китайскую, ни исламскую, ни западноевропейскую, ни африканскую. О подобном и говорили, к такому и вели евразийцы, когда говорили о евразийском отборе, об общеевразийском — не русском — «национализме» (Н.С. Трубецкой). Общеевразийский не значит, что русский, нет. В том-то и дело. Да и не национализм это вовсе — в европейском смысле чисто индивидуального гражданства.
— Книги Трубецкого и Савицкого мы читали, как и ваши. Но почему данные идеи не овладевают массами, элитой, как считаете? В чем проблема: в «разобранности» человека, в кризисе духа?
— Кризис духа, точно. В чем он состоит, элиты могли бы понять, но они, увы, либеральные. И к тому же, как я говорил, они постепенно вырождаются все больше и больше. А для масс это понять сложно. Они живут простыми вещами и, кроме того, уже насыщены и разъедены материализмом, коммунизмом, либерализмом, а где-то и бытовым национализмом. Национализм — тоже враг четвертой политической теории. Например, если взять идею «Россия — для русских», то это самый антирусский лозунг, который можно себе представить: его в смысл в том, чтобы развалить страну и устроить гражданскую войну. Думаю, что за «русским национализмом» стоят те же глобалистские структуры, что и за либералами.
Сейчас появилось еще одно курируемое либералами направление — «новые коммунисты». Приезжают разного рода сомнительные личности из Америки, ранее занимавшиеся сомнительными делами, подчас с ложными документами и биографиями, и внезапно начинают проповедовать внутри России какой-то искусственный «коммунизм», «интернационализм», «антифашизм».
— Новотроцкисты.
— Да. Их присылают, как и других агентов влияния. И вдруг они попадают на все экраны страны, правдами и неправдами пробираются в органы власти и с опорой на серьезный американский капитал начинают активную борьбу против русских консерваторов якобы с точки зрения защиты «советской идеи». Хотя это вообще даже не советские люди, а миллионеры, приехавшие из Нью-Йорка и связанные с американской разведкой. Такие же искусственные механизмы видны в русском национализме, но там попроще.
Фактически три политические теории — либерализм, коммунизм и национализм — оказываются на практике инструментами внешнего управления. И все они — борцы с евразийством. Либералы ненавидят евразийцев по одной причине, коммунисты — по другой, националисты — по третьей. Вы спрашиваете, почему евразийство не овладевает массами? Потому что это сложное, ответственное мировоззрение, соответствующее интересам нашего народа, но тот не опознает в нем самого себя, потому что подобное требует слишком больших усилий и ему это не дают сделать. Элита, которая могла бы взять на вооружение евразийство и действовать исходя из данной платформы, у нас преимущественно антирусская, либеральная. Потому и идет затяжной саботаж евразийства.
Путин провозгласил Евразийский союз, но подчас поручает задачу евразийской интеграции убежденным атлантистам. Они из покорности будут это делать, но одной рукой…
— Начнут песок сыпать в колеса?
— Одной рукой станут делать, а другой — разрушать. Как, если чиновник законченный коррупционер, дегенерат или либерал (атлантист), а то и с комбинацией из этих качеств, он будет заниматься евразийской интеграцией, возрождением российской геополитики, продвижением высокого образа России?
Против евразийства идет системная борьба внутри России и за ее пределами. А руководят ею из США разнообразные «евразийские центры». Вы знаете, что в Америке еще лет 30 назад советологические центры стали переименовываться в евразийские? Очевидно, что американские и шире — натовские — советологии отнюдь не продвигали советские идеи, а наоборот, изучали советский мир, чтобы эффективнее бороться с Советским Союзом. Так и «евразийские центры» на современном Западе. «Евразия» фигурирует в них применительно к главному врагу, поэтому одна из их главных задач — дискредитация евразийства, его демонизация или маргинализация, а параллельно создание псевдоевразийских организаций. Все это является осознанной стратегической целью могущественных институтов США и НАТО. Как советологические центры боролись против Советов, так и американские «евразийские центры» борются против евразийства. И, как мы видим, довольно эффективно.
При этом евразийство остается оптимальной идеологией для России. Конечно, каждый раз приходится делать апгрейд некоторых формул, искать оптимальные организационные пути, но само евразийство никуда не ушло. Если мы встанем на путь полноценного возрождения России, следующий виток — это только евразийство, ничто другое невозможно. Все остальное заведомо приведет к катастрофе. Никакого иного пути у России нет в будущем, это совершенно точно.
Я лично столкнулся со стеной со всех сторон — и с непониманием простых людей, и с активной агрессией других политических теорий, и с противодействием прозападных элит, и с дискредитаций, демонизацией со стороны научного сообщества, которое вообще потеряло всякую идейную ориентацию. Компас у российской науки не работает, ее лихорадит, а ученые занимаются больше бытом, чем наукой. Преподавание, наука, мысль — все потеряно. Преподаватели транслируют, как правило, нечто совсем уж отрывочное, фрагментарное и подчас откровенно бессмысленное. Они запутались, потерялись. Ведь столько раз они присягали разным идеологиям, что уже не верят ни во что. Им самим все безразлично, чему они могут научить?!
В такой ситуации продвигать евразийскую идею чрезвычайно трудно. Ее и фальсифицируют, и дискредитируют, и демонизируют, и маргинализируют, и превращают в чиновничьи идиотские симулякры, создают очередные «евразийские банки» и «фонды», которые возглавляются неизменным жульем. Евразийские инициативы возглавляют люди, которых регулярно ловят на взятках. И такое «евразийство» становится частью нашей привычной российской системы. Здесь, как всегда, все самое важное отодвигается, затушевывается, забывается, отходит на второй план, а самое второстепенное, но сулящее прибыль и чем можно поживиться, наоборот, берется на вооружение — как правило, разного рода пройдохами, проходимцами. Делается куча бессмысленных дублей, спойлеров, и в результате «евразийство» уже довольно трудно защищать. Но осознание трудностей не означает, что этого не надо делать. Евразийство продолжает жить, а его идеи, несмотря ни на что, становятся со временем актуальнее.
— Ваше евразийское движение, по сути, разгромлено?
— Нет, почему же… Оно есть. Частично его идеи превратили, конечно, в чиновничью рутину, частично отодвинули на периферию. Наше движение есть, но ему уделяется меньше внимания, чем раньше. К тому же люди смотрят, как реагирует власть, а она к нему безразлична. Российская власть не видит, конечно, в Евразийском движении врага, оно и не враг. Но она и не видит в нем своего собственного будущего. И зря. Если власть не усматривает в евразийстве будущего, то Евразия не видит будущего у власти. Либо власть в России окажется евразийской, либо ее просто не станет — ни власти, ни России.
— Вы вошли в общество «Царьград», созданное Константином Малофеевым, а также близки к партии Захара Прилепина. Это связано с вашим желанием продвигать через них свои идеи? Или у них есть собственные, а вы им помогаете? Все-таки Малофеев и Прилепин кажутся консерваторами, чуть ли не националистами — такой образ складывается. А вы другое проповедуете.
— Я евразиец, и это не меняется от того, какие движения поддерживаю. Что касается Константина Малофеева, то его общество «Царьград» — это не партия. Там есть представители всех партий — и «Единой России», и коммунистов, и ЛДПР, и «Справедливой России», и многих других. Данное движение сегодня самое мощное, самое массовое. Его можно вполне назвать консервативным и патриотическим, можно назвать русским, но оно не является националистическим.
— Нет, вы уверены?
— Нет, не является. На недавнем учредительном съезде даже не я, а многие другие ораторы говорили, что идеология «Царьграда» непременно должна быть евразийской. Я же рассуждал о другом: о русском субъекте, необходимости широкого объединения правых и левых патриотов и так далее. А другие докладчики и члены центрального совета неоднократно подчеркивали, что евразийство — единственная альтернатива либерализму. Многие из них монархисты (я сам считаю монархию наиболее легитимным политическим институтом), но вместе с тем они не напирали на монархию. Большинство из них (как и я сам) православные, но не напирали они и на православие. Больше звучала как раз тема евразийства. На съезде также были представители Рамзана Кадырова, муфтии. Мне это мероприятие напомнило первый съезд Евразийского движения. И «Царьград» — это не партия, а движение. Я в дружеских отношениях с Константином Малофеевым, мы вместе создавали телеканал «Царьград», потом, правда, несколько отдалились. Я все время уделял 24-томной «Ноомахии»… А в последнее время занимаюсь сайтом katehon.com, и мы снова с Малофеевым возобновили тесное сотрудничество. Я его движение поддерживаю. В совет «Царьграда» вошел академик и патриот Сергей Глазьев, кстати, он занимается евразийской интеграцией и является редким исключением, будучи убежденным патриотом, серьезно и глубоко относящимся к евразийской идее и к возрождению России в целом.
Что касается Прилепина, то я не член его партии. Я к нему хорошо отношусь. Ведь он выходец из Национал-большевистской партии, которую я в 90-е годы создал вместе с Лимоновым для борьбы с либерализмом и марионеточным режимом Ельцина. Ее идеология была одной из форм левого евразийства. Но у Прилепина дискурс попроще, Так, я в очень хороших дружеских отношениях с Эдуардом Бояковым, художественным руководителем МХАТ, где как раз работает Прилепин.
Все те движения, где есть русская мысль, евразийство, стремление усилить русскую субъектность, суверенитет и где нет провокационных, экстремистских, абсолютно несовместимых с моими взглядами тезисов, я стараюсь поддержать. Но пока у меня более тесные отношения складываются с движением «Царьград».
У Константина Малофеева движение ранее называлось «Двуглавый орел». Оно являлось, пожалуй, чисто монархическим и правоконсервативным. Мне оно тоже было вполне симпатично. Но сейчас образование «Царьграда» стало инициативой по выходу за рамки правоконсервативного монархического движения. Тот факт, что выступавшие подчеркивали необходимость евразийства для «Царьграда» и даже критиковали меня за то, что я о нем не упомянул, мне понравился. Это значит, что идея живет. Я был очень рад на съезде: мою идею, за которую я бился столько лет, озвучивал уже не я сам, а другие — уважаемые и основательные люди. Я вернулся с данного съезда воодушевленным. В последнее время никуда не выезжал, поскольку коронавирус очень серьезно воспринимаю.
— Хотелось бы закончить тем, с чего начали. Каков ваш прогноз (если он в нынешних условиях возможен) на ближайшие полгода – два года? Что ждет человечество в контексте последних событий? Насколько реален эсхатологический сценарий?
— Я думаю, что мы живем в последние времена, и ничто из событий этих времен нас не минует. За одной катастрофой, скорее всего, последует другая, язвы будут сменять друг друга подобно ритму danse macabre. Если данная эпидемия закончится, то начнется что-то еще. Я предполагаю, что разразятся катастрофы, войны… Не исключена гибель значительной части человечества…
Но не думаю, что подобное должно нас удивлять, ведь войны и катастрофы всегда существовали. На фоне этого параллельно с упадком, кризисом, ужасом могут происходить и какие-то духовные процессы — просветления, очищения. Любой минус сопровождается определенным плюсом. Поэтому вхождение в период турбулентности, испытаний, возможно, предельно трагическую эпоху, способен сопровождаться одновременно пробуждением, духовным возрождением… То, что тучи сгущаются над человечеством, я думаю, не просто случайность. Чем они больше сгущаются, чем темнее ночь, тем ближе рассвет. И самое темное время ночи — когда рассвет совсем уже близок. В это время тьма дает свой последний бой. Так пусть уж, наконец, тьма станет самой плотной и жуткой, пусть разверзнутся бездны… Пусть придет очистительная катастрофа — для того чтобы все встало на свои места и мы увидели бы истинный свет.
Я против компромиссов. И даже согласен на определенное ускорение времени. Мы не должны в этом соучаствовать, без нас его ускоряют, без нас все летит на всех парах в бездну. Ну летит, так летит. Статус-кво не заслуживает того, чтобы его спасать. Если тьма и так почти непроглядна, то новый рассвет впереди ближе, чем старый — уже почти совершенно забытый вечер, закат — Der Untergang des Abendlandes.
Я считаю, что нам нужно новое человечество. Это человечество неправильное, оно все, что ему было доверено осуществить, провалило. А если и существовало в нем что-то правильное — как наша Церковь и наш русский народ, — так это должно восстать и воспрянуть в финальной катастрофе, битве. Я не рассчитываю на благополучный исход для всех — слишком уж много совершенно ошибок, преступлений, предательств и отступничества. Это надо как-то привести к справедливой каре. Но, как Бог говорит в «Библии»: «Мне отмщение, и Аз воздам». То есть не наше дело — мстить и вершить суд. Не нам приближать, усугублять катастрофу. Наше дело — не удивляться, что Бог карает человечество, совершившее такое количество преступлений и не собирающееся по доброй воле приходить в чувство.
Это закономерно. В то же время мы должны стоять на стороне Бога, даже если сами окажемся в положении жертвы. То есть, быть может, придется свидетельствовать и против самих себя. Ведь главное — свидетельствовать в пользу Бога. Вот что самое важное. Не свою шкуру надо спасать, не самим спасаться, а выступать за истину, справедливость, правду, возрождение, дух, культуру, веру, чего бы это ни стоило. Даже если мы лично окажемся на противоположной стороне — на стороне тех, кто осужден и кто, увы, не смог оправдаться.
Вот с таким настроением я вхожу в 2021 год. Надеюсь, он будет не менее радикальным, чем 2020-й.
— У вас крайне пессимистические настроения.
— Наоборот, это эсхатологический оптимизм, как говорит моя дочь Дарья Платонова.
