Накануне 83-го дня рождения культового русского писателя Александра Проханова «Свободная Пресса» поговорила с мастером, некогда взорвавшим умы «Господином Гексогеном» и продолжающим работать, создавая произведения, которые априори попадают на полку «классика». Ностальгические воспоминания и рассказы о Советском Союзе здесь перемежеваны наблюдениями и взглядами на сегодняшнюю Россию.
— Александр Андреевич, мы говорили с вами о будущем, о том, что у современной России нет идей. А сегодня начнем с ностальгии. В Советском Союзе были четкие лозунги и цели. Электрификация, ликбез, стройка, железная дорога, целина. Сегодня мы нуждаемся в таких лозунгах? Или сами все должны как-то понимать?
— О чем вы говорите? Все, что в Советском Союзе было, невоспроизводимо сегодня. Советский Союз — это гигантский мобилизационный проект. Это колоссальный проект, который захватывает все: недра, космос, воду, прошлое, будущее, экзистенцию. В этом проекте были тысячи самых разных технологий. Не только технических и экономических, но и политических технологий. Какие-то ВГТО или ГТО бессмысленно и жалко переносить на нашу сторону. Так же и такую категорию, как «Герой труда». Герой труда, который трудится на Абрамовича?! Тогда в этом мобилизационном проекте возможны были яркие лозунги. Возможны были эти яркие плакаты. Сегодня — нет! Конечно, смешно говорить: «Вся власть Абрамовичу!» или «Тише едешь, дальше будешь».
— Почему же невозможно создать сегодня такой же проект? Народ хуже стал?
— Давайте мы с вами создадим этот проект! Сейчас кончим интервью, сядем и будем создавать…
Если вы присмотритесь к сегодняшней нашей жизни, то увидите, что стремительно назревают черты мобилизационного проекта. Чего стоит коронавирус, чего стоит запирание людей в домах, чего стоят всевозможные запреты. Мобилизационный проект — это концентрация всей власти в руках государства и использование этой власти, использование этих ресурсов для рывка, для развития. Еще рывка и развития нет. Но различные формы мобилизационного проекта уже просматриваются. И если наша экономика будет проседать, как экономика олигархическая или буржуазно-капиталистическая, то придется самой власти создать мобилизационный проект. Это делается не в клубах и не в партиях. Это делается на полях сражения или на полях экономических и геостратегические битв. Я думаю, что мы в двух шагах от мобилизационного проекта.
— Вопрос про Китай. Есть довод многих «левых»: посмотрите, Китай не отказался от своего пути и в итоге выиграл. Не кажется ли вам, что отчасти это хорошая мина при плохой игре? Но… Китай больше двадцати лет обшивал, одевал, обувал Запад. А труд рабочих стоил дешево.
— Я думаю, что если сравнить китайскую экономику с мировой (в том числе и Соединенных Штатов), она выше и стремительнее. За Китаем будущее. На мой взгляд, это хитрость китайская. Или это уловка коммунистов. Но Китай, используя эту сложную модель, добился доминанты. И китайская программа Великого шелкового пути — это программа к мировой доминанте. Может быть, это «красный кумач». Но это не имеет значения, ведь государство оценивается не по надстройке и даже не по базису, а по общеинтегральному поведению в мире. Китай расширяет свое влияние в мире, он увеличивает свое жизненное пространство, увеличивает свою популяцию. А Советский Союз и теперь Россия утратили жизненное пространство, вернулись к территории середины XVII века, и стремительно уменьшаются количественно. На Китай не нужно грешить. Надо смотреть, надо учиться у этого Китая.
— Тогда придется учиться у Китая смирению.
— Я думаю, вот если сейчас начнется война континентального Китая с Тайванем, это будет «смирение». Думаю, одна из форм «смирения» — это экономическая война с Америкой, не на жизнь, а на смерть. Какое там китайское смирение? Китайского простого рабочего? Это смирение подданного. Подданный не бузит. Это смирение было нарушено на площади Тяньаньмэнь. И это смирение было восстановлено ударами танков. После Тяньаньмэня пришел Дэн Сяопин и создал великое китайское движение.
— Перейдем к литературе. Почему такая пропасть сегодня между тем, о чем пишут на Западе и в России? Если говорить о том же постмодернизме, который все не кончится в западной культуре?
— Великая американская литература и великая советская литература сражались. Советская литература была идеологической частью большого советского проекта. Как и американская — частью великого американского идеологического проекта. Каждая литература занимала особое место. Если два эти проекта соперничали, то соперничали в метафизическом смысле эти две литературы. А сейчас у Америки, на Западе тоже исчезла эта литература. Не только в России. Поэтому сейчас о конфронтации литератур даже не стоит говорить. Есть конфронтация политических структур, технологий, геополитических моделей. А что касается конфронтации русского поэта, которого здесь не печатают, и французского поэта, который выходит ничтожно малыми тиражами, то никакой конфронтации нет. Это схватка одной пустоты с другой.
— Вопрос о русской провинции. Когда бывают прямые линии с президентом, много говорят о канализации, транспорте, ЖКХ, о чем угодно, но не о культуре. Мне родители рассказывают, какие любимые народом артисты в СССР работали в провинции. Какие были театры, концертные залы. Сегодня же провинция интеллектуально и культурно обескровлена. Мало-мальски грамотный выпускник мечтает уехать в Москву, в Питер. В провинции — ТЦ с кинозалом, где показывают отупляющие фильмы, концерт попсы два раза в год и кофейня. Вот вся культура. Что можно сделать с этим? И нужно ли?
— Вы не мерьте сегодняшнюю реальность с советской. Эти две реальности несопоставимы. Потому что в недрах советской системы лежали одни принципы, а в недрах сегодняшней лежат другие принципы. Надо эти принципы сопоставлять между собой, социалистический и олигархический. И все выходит из этих двух состояний, в конце концов, из этих двух принципов. Вы правы, провинция обезлюдела, она… Как писал Хлебников: «Леса обезлосели,/Леса обезлисели/Леса — лысы». Поэтому провинция сегодняшняя, конечно, лысая.
Но что, столица демонстрирует цветение? В столице создается великая литература? Великие музыканты? В столице процветает шоу-бизнес. Огромный, богатый, зловонный, наполненный едкой химией шоу-бизнес. Из провинции приходят писатели — и что, московская жизнь становится благодаря этому ярче? Ослепительнее? Те же актеры. Они здесь тонут, они погибают здесь, их здесь не видно.
Я думаю, что провинция находится в очень тяжелом положении не только потому, что Москва выпивает все интеллектуальные силы, но и все денежные силы. Два-три города в России можно назвать городами. Все остальное деградирует. У этих городов нет средств, нет денег. У них очень тяжелое положение само по себе, житейское. Тяжело с жильем, тяжело с дорогами, тяжело в больницах. Пришел коронавирус и показал, к чему готова Россия. В больницах не было мест, не было лекарств, не было врачей.
— Осталось зато образование общее. Как вы относитесь к ЕГЭ?
— Да никак не отношусь. Я далек от этого. Я сижу и пишу свои книги. А ЕГЭ — пропади они пропадом. Кому-то нужно, кому-то не нужно. Как я отношусь к чипизации? Тоже никак. Мне это неинтересно. Пусть этим занимаются политики.
— Когда вам вручили Нацбест за «Господин Гексоген», вы передали денежную премию Лимонову. Он тогда был за решеткой. Вам были близки его убеждения?
— Лимонов — ярчайший человек с огромной экспрессией, энергией письма. Он методикой своей выбрал очень интересный, но опасный метод. Он писал самого себя постоянно, в разных ситуациях. Его творческая энергия опережала рождение этих ситуаций, новых периодов его жизни. Он отчасти занимался форсированием своей судьбы. Чтобы судьба предложила ему новую коллизию, которую он мог бы потом описать. Об этом было бы с ним интересно поговорить. У каждого писателя есть такая своя удивительная методика создания форм, создания текстов, ощущение своей миссии, своей нужности или ненужности.
— Приезжаешь в Переделкино, заходишь в Дом литератора. Среди прочих — ваша фотография. Вы там совсем молодой человек. Скажите, какая тогда была атмосфера, как вам творилось во времена, когда стать писателем, быть в СП было престижно?
— Это была кипучая жизнь. Это была кипящая жизнь, наполненная идеологическими, эстетическими схватками. А что может быть еще важно для художника? Это ощущение союзника и ощущение противника. И тогда были школы, которые соперничали. У них были свои кумиры, были старцы, среднее поколение, были свои эпигоны, молодые неоперившиеся птенцы. Была жизнь.
— У вас как раз на эту тему в конце 2020 года вышла книга. Расскажите о ней.
— Роман называется «ЦДЛ» — Центральный дом литераторов. В этой книге я описываю атмосферу, которая загадочная, мистическая, она царит в ЦДЛ. Там вершились и литературные дела, и политические дела, и любовные дела, и религиозные дела. Распад страны был виден в ЦДЛ. Потому что писатели были мощной идеологической силой. Ведь в свое время Перестройка была начата с помощью книг. Советский проект тоже был начат книгами. «Как закалялась сталь» Островского, «Разгром» Фадеева, «Тихий Дон» Шолохова. Период советский закрывался книгами: «Белые одежды» Дудинцева или «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, или «Печальный детектив» Астафьева, «Дети Арбата» Рыбакова. Эти книги были очень важны. И вокруг этих книг создавались вихри: литературные, эстетические. Была ненависть, были восторги, была спекуляция. Это был очень живой период. Думаю, сейчас все писатели разных направлений тоскуют по этому периоду. Они живут в изоляции. Они живут в пустоте, в вакууме.
— Сейчас много говорят о клиповом мышлении. О том, что возвращается форма рассказа. Что роман не каждый может дочитать. Ваш художественный метод меняется с учетом того, что книги все же нужно продавать?
— Нет, он не меняется. Книги продаются вообще очень плохо. Я, как и все мои коллеги, испытываю на себе давление рынка. А что касается клипового мышления… Ну, ради бога, можно и большую любовь заменить быстрым сексуальным удовлетворением. Что и делается. Но есть темы, которые не решишь за пределами романного жанра. И люди, которым предстоит изобретать новые физические явления, строить гравитационные двигатели, строить машины, новые типы кораблей, самолетов — эти люди не могут не читать Достоевского, не могут не читать Гомера. За пределами этих книг нет таких идей. Эйнштейн читал всю огромную культуру, близкую и современную ему. Уход от романа — это уход от интеллектуализма. Человек с клиповым сознанием не создаст истребитель 6-го или 7-го поколения.
