По последним опросам Левада-центра (признанная иностранным агентом организация), «Железному Феликсу» вряд ли сочувствующему, за возвращение памятника Дзержинскому на прежнее место (в сегодняшнем наименовании – Лубянскую площадь) сегодня выступает большинство жителей Москвы – 51 %. Против – вдвое меньше, 26 %. Остальные сохраняют нейтралитет.
Причем два десятка лет назад, в 2002 году, за восстановление памятника выступали 45 %, против были 38 %. То есть за двадцать лет число сторонников выросло и перевалило за половину, число противников сократилось в полтора раза.
И изменилось внутреннее деление в этих группах. В 2002 году целиком положительно к идее восстановления относились 18 % опрошенных, а 27 % — в основном положительно. В 2021 году первая группа выросла до 25 %, вторая почти не изменилась, составив 26 %. Соответственно, резко отрицательно к этой идее в 2002 году относились 17 %, в основном отрицательно – 21 %, тогда как в 2021 году первая группа сократилась до 11 %, а вторая – до 15.
Причем это соотношение установилось не сегодня – по тем же левадовским данным, в 2015 году целиком положительно к восстановлению памятника относились 22 %, а в целом положительно – 29 %, то есть те же 51 %, как и сегодня, только за прошедшее время увеличилась доля «твердых» сторонников восстановления.
Левада-центр видит причиной такого последовательного укрепления доли выступающих «за Дзержинского» давление официальной пропаганды, то, что, по их словам, «давление официальной точки зрения, пропагандируемой СМИ, заставляет часть респондентов, которые раньше были против восстановления памятника, уходить от ответа и пополнять ряды затруднившихся определить свое мнение». И сетует, что «переоценка позиций относительно памятника Дзержинскому напоминает происходящее изменение общественного мнения к фигуре Сталина. Так, за последнее десятилетие выросло число тех, кто поддерживает установку памятника Сталину, и снизилось количество россиян, готовых признать его преступником. Как уже отмечалось ранее, такие настроения формируются на фоне мифологизации массовых представлений о сталинизме».
В общем, в отсутствии социологических навыков левадовцев никто никогда не обвинял, хотя шаблонами предвзятой интерпретации они всегда грешили. Но вот здесь – уже какие-то явные пробелы в исторических знаниях, потому что отнести Дзержинского к деятелям и явлениям «сталинизма» уж никакой грамотный человек не смог бы. Хотя бы потому, что «органы» он возглавлял с 20 декабря 1917 (когда ВЧК была создана) по 26 июля 1926 года, когда он умер. Сталин в это время был далек от позиций первого лидера страны и партии, как считается — таким он стал только к 1929 году. И когда в 1957 году памятник Дзержинскому устанавливали, его, в известной степени, устанавливали в антитезу тому, что объявлялось «сталинскими репрессиями», как бы говоря, «вот был бы жив «Железный Феликс», такого бы не случилось».
Так что, похоже, увлекшись политизированными и вполне предвзятыми интерпретациями, левадовцы просто показали слабую историческую осведомленность.
И, похоже, просто оказались далеки от чувствования и понимания тех современных процессов, которые взялись анализировать. Хотя все же нашли в себе смелость привести реальные, пусть и не радующие их цифры.
Им кажется, что число симпатизантов Сталина, Ленина и Дзержинского растет потому, что официальная пропаганда начала работать на культовых фигур советской власти. И они никак не могут понять, что официальная пропаганда изменила свои трактовки этих фигур не в силу симпатии к ним, а в силу резкого изменения общественного мнения, заставившего ее с ним считаться.
И никак не усвоят простого факта: в начале 90-х популярность того же Сталина, если уж о нем завели речь, составляла 10 %, а за десять лет антисталинской власти и антисталинской пропаганды выросла до 53 % в 2001 году. Потому что за 10 лет эта антисталинская власть так проявила себя и принесла народу столько смертей крови и горя, что заставила с нежностью и умилением вспоминать даже о самых трудных годах Советской власти.
Почему в российском обществе, как пишут левадовцы, цифры все больше говорят о «нарастании числа тех, кто готов оправдать репрессии советского времени»? Потому что общество видит, что творится в стране и как преступники и имущие остаются безнаказанными – в широком диапазоне от какой-нибудь Мары Багдасарян, которую в цивилизованном обществе давно пристрелили бы полицейские за агрессивное поведение по отношению к ним, до бывшего министра обороны Сердюкова и бывшего министра образования Ливанова….
То же и с Дзержинским: кто он в общественном представлении? Человек, подавивший контрреволюцию, спекуляцию и саботаж. То, что саботаж всего здравого, что пытается делать федеральная власть, у нас процветает и нужны прямые вмешательства Путина, чтобы преодолеть сопротивление иногда просто отдельного местного чиновника – видят все.
То, что спекуляция торжествует и остается безнаказанной – а что такое спекуляция сегодня — та самая жадность производителей и торговцев, о которой недавно говорил тот же Мишустин, — тоже не признать невозможно. Власть их уговаривает не повышать цену, а их нужно не уговаривать – их нужно карать. Репрессировать.
Термин контрреволюция более, может показаться, специфичен. Но по сути, упрощенно, контрреволюция — это борьба с существующей властью с целью восстановить предыдущую власть, вернуть власть реакционным политико-экономическим группам. То есть, если против нынешней власти ведется борьба, направленная на то, чтобы сменить нынешний (очень тоже спорный) политический режим на политический режим 1990-х, это и есть по сути аналог контрреволюции.
Вот как со всем этим бороться – Дзержинский явно знал. А нынешняя власть – не знает.
И понятно, что в стране, особенно в Москве, есть заметные группы, которым не хочется, чтобы им мешали спекулировать, саботировать, и пытаться разрушить страну, и поэтому они, конечно, против восстановления памятника Дзержинскому как символу воли, романтики и борьбы с паразитарными группами общества.
Они боятся. Боятся, что сначала вернется Памятник, а потом вернутся справедливость и порядок. И им не дадут больше наживаться на тех, кто кормит себя своим трудом.
Но все это – если говорить о той политизации, о которой говорят левадовцы. Только дело не в ней одной.
Памятник Дзержинскому, который остался в памяти 60-70-х, воспринимается как вписанный в ансамбль Детского мира, воплощающего детские радости и подарки Нового года, Политехнического музея с его романтикой поэтических вечеров и устных молодежных журналов и здания КГБ как символа надежной защиты страны. Памятник завершал этот единый ансамбль, который для большинства был образом счастливой и интересной жизни, радостей праздников – и уверенности в защищенности этой жизни и этого спокойного счастья.
В этом не было политики – в этом была спокойная, зажиточная и безопасная счастливая жизнь людей той эпохи, концом которой стало варварство сноса памятника.
И уж если совсем без политики: этот памятник был очень красив и создавал великолепный ансамбль.
Это просто было очень красиво – и отвлекаясь от любой политики – уже только поэтому он должен был бы стоять на своем прежнем месте.
Тем более, что даже во вполне сегодня «несоветской» Москве число тех, кто хотел бы его вернуть, вдвое больше числа тех, кто хотел бы им помешать.
