— Александр Гельевич, прочитал новую доктрину национальной безопасности России. Она оставила двойственное впечатление. Вроде бы все верно написано, а ощущение, что президенту Владимиру Путину не с кем идти в атаку. Вокруг зияющая пустота. Новая доктрина скорее носит оборонительный характер. Нацелена против супостатов и врагов, а жестко выписанной стратегии прорыва и мобилизации общества на новые высоты я там особо не увидел. Впечатление такое, что Путин одинок и ему не с кем идти в этот бой, а отсюда и оборонительный, охранительный характер доктрины. Какое Ваше впечатление?
— У меня тоже двойственное отношение. Положительными сторонами является четкое определение тех противников, с которыми мы находимся в состоянии конфронтации. И тут все названо своими именами, и видна готовность защищать Россию от внешнего давления со стороны Запада. Причём, я бы сказал, исключительно со стороны Запада. В доктрине прописано это четко и ясно. Это, действительно, оборонительная модель, но, в отличие от предыдущих версий, безусловно, прописана и ориентация на многополярный мир, и критика гегемонии, и критика империализма, и необходимость русской цивилизации и учтены новые сетевые вызовы. Это неплохой и ответственный документ. Здесь мы ведем речь о доктрине национальной безопасности. Поэтому какие-то чрезмерные цивилизационные соображения были бы неуместны, но даже то, что там имеется, на мой взгляд, вполне четко определяет эту линию.
Другое дело, и я был поражен этому, насколько сильны в этом документе либеральные влияния глобалистского окружения Путина. Ощущение, что одну фразу или первую половину предложения писали в Генштабе или ГРУ, СВР или ФСБ, а заканчивал Греф, Силуанов или Чубайс. Текст изобилует компромиссами, на которых основана вся путинская идеология все эти 20 лет. Это сочетание либерализма, глобализации и ориентации на суверенитет и реализм. А это взаимоисключающие установки. С точки зрения логики, политики, теории международных отношений, философии. Мы либо либералы, либо реалисты. Путин, безусловно, реалист. Но окружают его убежденные либералы. Причем он реалист вместе с силовиками, а вторая часть в его окружении – ярко выраженные либералы. В итоге мы читаем, что надо укреплять суверенные ценности России, и тут же пишем, чтобы быстрее интегрироваться в мировое сообщество и разделить гражданские нормы мирового права. То есть необходимо укреплять нашу идентичность, чтобы как можно быстрее раствориться в космополитическом интернациональном чисто механическом море индивидуумов. И вот каждое предложение, и каждый абзац сопровождается внутренним дезавуированием его остроты. Именно потому складывается ощущение об обороне, а не о наступлении.
Речь идет о ментальной растерянности самого Путина, которая и отражается в этом документе. Он до сих пор колеблется и до сих пор растерян. И дело не в том, что ему не с кем идти в атаку. Просто тех, кто готов с ним идти в атаку, он поставил, скажем так, на запасные рельсы и отключил им электричество. Люди атакующего батальона, мировозренчески, политически и психологически находятся фактически либо в опале, либо под домашним арестом.
А привлечены к управлению государством либо пассивные умеренные, такие теплые (по Евангелию), «ни горячие и ни холодные» управляемые патриоты. И даже не патриоты, а те, что готовы по щелчку стать патриотами или перестать быть ими. При этом рядом с ним и агрессивные либералы, которые пошли на сделку с Путиным. Он сказал им: оставайтесь либералами, но будьте лояльны лично мне. И они, пусть не сразу, но согласились. И этот компромисс отражается во всем. Текст дышит этим компромиссом. В Генштабе дается полная картина, а последняя часть предложения вырезается либералами, которые доказали Путину свою лояльность, но не отказались от своих либеральных представлений.
В Международных Отношениях есть две школы — либерализм и реализм. Реализм исходит их того, что суверенитет — это высшая ценность, а либерализм, что суверенитет временное состояние, которым надо пожертвовать в пользу Мирового Правительства. Поэтому это противоречие — либо реализм, либо либерализм налицо и в доктрине. В нашей доктрине есть и то, и это. Это диагноз. Это психическое расстройство на уровне теории Международных Отношений. Человек не может быть одновременно и реалистом, и либералом. Это полностью блокирует рациональность, сбивает логику. Это очень опасная вещь. В 2021 году мы могли бы ожидать большего. Излечения от такой расщепленности.
— Понятно, что доктрина ставит нашу элиту на шпагат. Но не кроется ли дело в качестве российской элиты? Способна ли она решать те задачи, отвечать на те вызовы, которые бросает Россией глобальное мироустройство? Возьмите Госдуму: там в списке кандидатов в депутаты от правящей партии в основном одни хоккеисты, паралимпийцы, биатлонисты, звезды кино и шоу-бизнеса. Кто угодно, но только не представители новейших отраслей технологии и электроники. А ведь Госдума у нас — кузница кадров. А готовит она скорее специалистов для корпоративов. Вот и ответ, почему Путину не с кем идти к новым высотам…
— Я не думаю, что наш парламент является кузницей кадров. Это люди случайные, номинальные, от них ничего не требуются, им всякая самостоятельность запрещена, и они набираются по принципу заполнения пустых мест, либо узнаваемости фигур. И самое главное, что от них требуется, это не иметь никаких собственных мнений и просто следовать в русле общегосударственной политики. Парламент с точки зрения Путина, не должен мешать — вот и все. Ротации в системе нет никакой, все поделено между его ближайшим окружением и разными кланами, которые структурируются, усиливаются, слабнут, воюют между собой совершенно независимо от думских процессов. Дума ни на что не влияет. Абсолютно. Это некий институт, который для путинской системы скорее в тягость. А поэтому его насыщают максимально бессмысленными и бессодержательными людьми, которые лишь занимают это место. У нас же нет, как таковой, парламентской демократии. Она у нас сведена к нулю. Все решает Путин, а реальное влияние, реальные зоны влияния вне Госдумы. Как и Совет федерации или тем какая-нибудь Общественная палата. Путинская система — это вертикаль, это монархизм и полноценный правитель, который один перераспределяет власть среди бояр, магнатов. Эти теневые магнаты ни в коем случае не выносят свои требования, например, в парламент. Все настоящие отраслевые, межотраслевые, министерские, губернские, территориальные проблемы решаются в окружении Путина и лично Путиным. Он специально заморозил ситуацию с политикой с таким расчетом, чтобы ничего не было. Чтобы политики не было. Ну и хорошо. В целом правильно сделал.
Поэтому у нас в Госдуме и прыгают гимнастки, летают космонавты, поют артисты. Это очень хорошо. В Парламенте не говорят, в Думе не думают.
Другое дело, абсолютная непрозрачность перераспределения сил и позиций внутри власти не позволяет нам видеть рычаги этой власти. Мы не знаем, как эта власть перераспределяется, и все зависит от кулуарных договоренностей ближайшего окружения Путина. Это плохо. Но хорошо, что борьба разных ведомств и олигархов, разных кланов как, например, чеболей в Южной Корее, не затрагивает и не колеблет нашу политическую систему. Она не отражается в парламенте. Она не выливается в средства массовой информации. СМИ глушат нас, как наркотиком, развлекательным бредом, а парламент просто представляет некую тихую гавань с затянувшейся болотной ряской. Ну и слава Богу.
— Откуда тогда черпать кадры для элиты? Где взять людей, которые могли бы адекватно оценивать угрозы, которые бросает нам глобальное сообщество, и находить решения? Ведь если наша элита будет деградировать так, как мы с вами сейчас это видим на примере Госдумы, то откуда взяться грамотным политикам? Вот в Англии в свое время угроза войны с Германией выдвинула на первый план Уинстона Черчилля. И поменялась вся элита вместе с ним. У меня вопрос — откуда мы будет черпать эти кадры? Без элиты мы никуда не денемся.
— Путин об этом не задумывается. Элита — это он и его друзья. Элита — это они. В России демократия — совершенно чужеродное явление. Она не приживается и ничего в себе не несет. В Англии демократические традиции, эффективность которых тоже спорная, есть; демократия там существует много столетий. А у нас ее вообще никогда не было и не будет. А поэтому наша элита формируется другими путями, совсем не демократическими. Путин это прекрасно понимает.
И все же в нашу элиту пассионарный человек как-то прорывается. Откуда? В первую очередь из честолюбивых военных, силовиков, которые не размениваются на коррупционные схемы, поглощающие подчас трусоватых и подловатых служащих. И упорно двигаются вверх по карьерной лестнице. Я наблюдаю за такими персонажами. В путинской системе, если они обойдут все ловушки (на то они и пассионарии, чтоб обходить эти ловушки), они имеют шанс подняться очень высоко. Они могут продвигаться параллельно детям элиты, коррупционным лифтам и протеже, и они упрямо и упорно рвутся к власти. Они пока не востребованы, но они есть, и они в силовых министерствах и ведомствах составляют опору государственности. Если б этих энтузиастов не было, наша страна и система обороны рухнула бы.
Есть свои пассионарии и в либеральных кругах. Они тоже яркие, сильные и жесткие, целеустремленные и отчаянные люди в крупном бизнесе. Но они двигаются в другом направлении. Они рвутся к богатству и влиянию ради самих себя и в интересах мировой элиты, мечтая однажды стать ее частью.
Путин, если говорить о кадровом составе, опирается на выходцев из этих двух областей – из силовых министерств и ведомств, и на агрессивных молодых волков частного бизнеса, которые смогли тоже пройти ловушки, но уже другого рода, не разорились, не были убиты, миновали угрозы рейдерских захватах. Да, чаще всего их бизнес основан на криминале. Но слишком большой криминал, уже не криминал. Вот на таких зверей из частного бизнеса и героев воинов-силовиков и опирается Путин.
И тут возникает интересный момент. Нынешнее путинское окружение начинает уже мешать подъему этих новых людей. Этой опричнине. Причем опричнине двойственной. Как патриотически-силовой, так и неоолигархической, которая сложилась в крупных компаниях, или добились своих успехов, лавируя в крупном бизнесе. Это интересный процесс. Здесь я вижу реальные противоречия между элитами. Но все это проходит почти незаметно. В Госдуме или в правительстве этого не заметно.
— Другими словами, демократии России не видать. Мрачная у Вас выходит картина. Прямо времена Ивана Грозного с его опричниной. И все держится на одном Путине.
— Не совсем так. Это наш народ держит и государство, и общество. Но народ и демократия – разные вещи. Именно народ творит историю. И если он говорит кому-то даже очень тихое «да» или «нет», в этом и лежит ключ к легитимности системы, правителя, режима.
Путин чувствует народ и именно из него, а не из парламента, группировок и кланов, черпает свою легитимность.
Путин стал своеобразным синтезом между властью и народом, и на нем одном держится сегодня Россия.
Учтите, что уже сто лет Россией правит русофобская элита. И не факт, что дореволюционная элита была намного лучше. Русский народ — страдалец. Несмотря на это, вопреки этому, он определенным образом продолжает свое историческое бытие и сохраняет силы. Думаю еще не все им сказано.
Русский народище должен выйти на авансцену. Но это уже следующий этап. Он наступит после конца путинской эпохи, которая рано или поздно закончится. Тогда, и только тогда, именно после Путина мы увидим либо как русский народ скажет свое последнее великое слово, сделает свой триумфальный эсхатологический жест, либо наступит окончательная гибель и крах всего.
— Вы как-то рисуете мрачную картину. Российская элита хамская, антинародная и во многом это вы связываете с тем, что она вышла из советского прошлого, хотя если она и вышла из советского прошлого, то это не та сталинская элита, а та, которая притаилась, паразитирующая элита. Это приспособленческая элита.
— Да, Путин понимает и чувствует народ гораздо лучше, чем Горбачев и Ельцин, но он одновременно и боится его. Он в него до конца не верит. Когда народ стал подниматься в Новороссии и началась Русская весна, Путин дрогнул. Он увидел в простом русском народе, в героях Донбасса ту решимость, которая показалась ему опасной для тех компромиссов, на котором держится его модель власти. Та мобилизация русского народа, которая замаячила и обозначилась в эпоху Русской Весны, видимо, напугала Путина. Он понял: этим истинным пробуждающимся народом управлять будет трудно, с ним надо будет считаться как с субъектом. Это не Госдума с пловцами и гимнастками. Это субъект исторический, могучий и отчасти своевольный. Путин – русский, и поэтому он его знает, он чувствует его в себе.
Но он понимает, что это стихия очень серьезная. Если пробудить ее, она при определенных обстоятельствах может сказать и ему самому: нас не устраивают больше Ваши компромиссы, либо действуйте решительно, либо освободите место тому, кто будет это делать.
Люди шли в Новороссию на смерть, шли не по приказу, а по зову сердца, и этот зов Путин услышал внятно. В том числе и в своей душе. И он принял решение – в этой критической ситуации на народ не опираться. Он мог бы опереться, отчасти он даже склонялся к этому, но он сделал иной выбор. Путин прекрасно понимает, он решил остаться с чиновниками и олигархами, далекими от народной стихии, но подконтрольными ему.
Путина застал врасплох исторический масштаб поднимающейся Новороссии, и он отступил. Но при этом он отчасти симпатизировал народной волне. В отличие от своей элиты, он не является русофобом. Он чувствует, что это он сам. Поэтому до конца он не идет на подавление патриотического начала. Он пытается сделать его дозированным, ограниченным, частичным, компромиссным, чтобы не выпустить эту стихию на свободу.
Ну а что касается сталинской элиты и позднесоветской элиты. Это мне кажется слишком упрощенная модель: была хорошая элита, а потом пришла плохая. Нет, не какая-то другая элита пришла. Это все та же элита. Просто при Сталине была идеология, была мобилизация общества и были репрессии. Когда идеология выдохлась, мобилизация сошла на нет, а репрессии кончились, все вначале затормозилось, а потом посыпалось. Как только уходит поколение людей, которые постоянно жили вместе со смертью и насилием, как только чуть ослабело жуткое давление острой и агрессивной системы репрессий, та же сталинская элита стала постепенно разлагаться. И разлагалась до такой степени, что дошла до полного вырождения в 80-х годах. Не надо обольщаться. Это всё та же самая элита. Просто чтобы в грубом материалистическом режиме держать в тонусе своих подчиненных, необходимо было их периодически казнить, пытать, калечить детей, жен. Вот тогда люди жили в тонусе. Сталинская элита начала деградировать вместе со смертью Сталина с момента прекращения репрессий. Очень неприятная констатация, но как есть.
— Я правильно понял, что Вы советуете Путину проявлять большую жесткость? Показывать твердую руку чтобы удержать эту систему в какой-то гармонии? Потому что если развивать вашу мысль дальше, то получается что Россия сидит на шпагате и чем дальше, тем больше. Ситуация становится опасной. Неуправляемой. И трудно сказать до чего это может дойти в условиях серьезного глобального противостояния, в которое нас втягивают и не дают нам спокойно жить.
— Я думаю что Путин не может сделать то, что я бы ему советовал. Путин не способен сделать то, что, на мой взгляд, он сейчас должен.
Конечно, он и так герой. Он спас страну от полного разрушения. Но дальше возникает интересный момент. Он ее спас. Он достаточно жесткости проявил, и достаточно мягкости. Со своей исторической функцией Путин справился блестяще. Это настоящий герой, это настоящий подарок судьбы. Потому что он подхватил гибнущую, разъеденную либерализмом, вырождением и бандитизмом Россию, на краю пропасти.
Каким-то образом он оказался внутри семьи. И когда получил почти случайно власть из рук монстров, которые обдирали и объедали Россию, он воспользовался ею для спасения страны, государства и народа. За это он вошел в русскую историю как героическая фигура. Но то, что он сделал и делает — это всё. Большего он не может.
Он выполнил свою историческую миссию.
Но сейчас на повестке дня другой вопрос: что будет после Путина? Все останется, как ныне, или мы снова вернёмся в беспредел 90-х? Патриоты говорят, что все будет как сейчас, а либералы говорят, будет, как при Медведеве, а лучше как при Ельцине. И все.
Но на самом деле есть не два выхода, а три.
Третий выход – не просто остановиться на краю пропасти, разбить там лагерь, постепенно превращающийся в полноценный город – все там же на самом краю пропасти, а решительно двигаться в направлении, противоположном пропасти.
Во время Русской Весны мы были близки к этому, чтобы окончить затянувшийся привал. Но мы снова остановились. И вернулись в лагерь – на край пропасти.
В голову приходит образ альпиниста. Трудное восхождение по вертикали. Позади полпути, но впереди еще половина.
Чтобы не рухнуть, возникает потребность задержаться и пока не карабкаться дальше. И чем дольше длится привал, тем меньше мы вспоминаем, куда мы лезли.
Теперь уже начался спор совсем о другом: скатиться вниз или сидеть там, где мы есть. И про движение вверх никто уже не упоминает.
Но я убежден, что надо лезть верх, идти дальше в том направлении которой Путин наметил, указал, но сам идти по нему не хочет. Или не может.
Этот путь — возможный, вероятный, это само собой разумеющийся путь социального культурного возрождения русского народа и других евразийских народов как суверенной цивилизации, как великой Империи. Это и есть путь Русской Весны. Это когда мы заканчиваем с компромиссом и с либерально-олигархическим, и с советским периодом, и с тупой бессодержательной ностальгией по нему. Мы берём судьбу в собственные руки — это и есть создание русским народом полноценного русского государства. Возвращение к Империи, построение великой евразийской конструкции в контексте многополярного мира.
Сейчас это не рассматривается никем. Кажется, что на это нет сил. Но на самом деле, мы застряли на мосту. Разбили лагерь. Мост время от времени покачивается. Вопрос такой — либо идти назад, либо остаться там, где мы есть. Но оба этих решения неверные. Путин показывает, что надо идти вперед. Пишет об этом статьи, намекает в интервью. . Но… сам он туда не идет.
Или еще: представьте себе знак на дороге, что скоро будет мотель… Это указатель. Но это еще не сам мотель… Вот Путин — это знак, это указатель. Это направление. Путин это путь, но не цель.
Моисей вывел свой народ из Египта, провел по Синайской пустыне, но в землю обетованную привел его уже другой – Исус Навин. Мы так и скитаемся тоже по Синайский пустыне. В 2014 году мы были близки к земле обетованной, заглянули туда, посмотрели, какая она замечательная, и пошли назад в пустыню.
И вот здесь самое интересное. После Путина возможен третий сценарий. Этот сценарий был бы самым правильным и на нем надо бы сосредотачиваться. Не советовать Путину того, что он не хочет делать, и не упрекать его за то, что он не доделал что-то. Слава Богу за то, что сделал, и так хорошо. Ему не надо смягчать или ужесточать позицию. Большего он уже сделать не сможет. И хорошо это или плохо, но он будет делать только то, что у него получается, как он сам считает. Поэтому повлиять на него невозможно. Ждать от него ни сдачи позиций, ни рывка вверх — нерационально. Он правитель лагеря, разбитого на середине моста, посреди вертикального подъема или на краю бездны. Он Моисей, и у него иная судьба, чем у Исуса Навина. Моисею было суждено умереть в пустыни. На землю обетованную народ привел другой.
— А разве нет тут противоречия? В Китае был такой же мудрец — Дэн Сяо Пин. Он довел и вывел Китай на передовые рубежи научно-технического прогресса. Но он опирался на партию. А партия — это колоссальный приводной механизм с социальными лифтами, о которых мы и мечтать не можем. Оттуда и черпаются кадры. Вы правильно провели аналогию — Моисей передал Иисусу Навину свою миссию. А нашему лидеру передавать миссию некому. «Единая Россия» — симулякр, окружение устало и озабочено лишь личным благополучием, олигархат гнилой, предательский. Мы не видим лидеров, способных сменить вождя. Я вижу серьезное противоречие. Одиночество вождя. Осень патриарха. Не на кого опираться. Помните его фразу «После смерти Махатмы Ганди и поговорить не с кем». А сегодня эта ирония обернулась зияющей пустотой вокруг Путина, которого и на Западе признают крупнейшим политиком 21 века. В этом я вижу ваше противоречие. Какой выход из этого тупика?
— Вы привели пример Китая, и это другая система, наши системы нельзя сравнивать. Дэн Сяо Пин начал как Горбачев, а оказался в итоге сильнее. Он больше поверил силовикам. Хотя он тоже колебался. Понятно, что реформы тогда в СССР назрели, но проводить их надо было не как Горбачев, и, возможно, даже не как Дэн Сяо Пин. Надо было поменять идеологию и сохранить Империю, государство, народ. Для этого подходило только евразийство. И сейчас только оно подходит для – уже намного более трудного и мучительного – возрождения нашей цивилизации.
В Китае же ситуацию спасла глубинная традиция китайского народа, которая оказалась намного сильнее, чем русская. Эти связи китайцев с древними традициями и обрядами, которые были не затронуты коммунизмом, внутренний традиционализм китайского общества, оказались надежной опорой. И когда агентов влияния Запада перебили и пересажали, то китайский народ согласился с этим. Он поддержал эту чистку. А дальше пошел процесс втягивания Китая в западный либерализм и глобализацию, но при этом он проходил с жестким учетом китайских интересов. Китайцы брали у глобализации только то, что им было выгодно, что делало их сильнее. Они тщательно следили за этим. Хотя и там есть глобалистское, либеральное лобби, и олигархические кланы. И там есть глубокие внутренние противоречия и ожесточенные позиционные войны – патриотов и глобалистов. Но конечно Компартия стала тем инструментом, той средой, которая сохранив власть, обеспечила стране суверенитет и вывела Китай на тот высочайший мировой уровень, который только сейчас стал действительно заметен. Именно сейчас мы видим субъектный Китай, который прошел сложнейшие этапы и сегодня утверждает себя как абсолютно суверенный полюс. Но тому предшествовали многие маневры и колебания. Было очень много ловушек на этом пути, которые Китай, благодаря партии, преодолел. Это история, которой нам надо учиться, осмыслять — как китайцы в таких сложных условиях умудряются отстоять и еще больше укрепить свою идентичность. Мы в этом им проигрываем.
Я преподаю в Шанхайском университете и могу сказать, что я восхищен их системой. Если у нас главное достижение — это Путин, то в Китае — это система. И она работает на разных уровнях. А у нас все зависит от одного человека, который оказался совестливым и деятельным.
Но когда я говорю, что у Путина есть обратная сторона, что он неспособен совершить еще более великие деяния — это как раз созвучно с историей о Моисее. Разве Моисей сам не хотел бы ступить на землю обетованную, к которой он с таким упорством вел свой народ?! Но было нечто в логике священной истории, что этому препятствовало.
Я думаю что Путин тоже понимает границы своей миссии. Эти границы не связаны с его возрастом, с тем, что чего-то не знает, не хочет, но скорее с тем, что он выходец из той системы, которая сама по себе, кроме гнили, разложения и слабоумия ничего не могла породить ни в 80-е, ни в 90-е. Да, все эти недостатки, ментальные блоки, он их унаследовал социально, культурно, генетически. Моисей занимал высокий пост в системе Египта, а для иудеев это был символ анти-царства, государства сатаны.
Я думаю Путин ищет Исуса Навина.
При этом он не делает ставку на русский народ. В этом, возможно, его ограниченность. И в Церкви он видит, скорее, институт, чем духовно-мистическое начало. Но при этом одновременно он внутренне влечётся и к народу, и к православию, и к Империи.
Но это только первые шаги. Явно, что он подыскивает того, кто выведет Россию из этого тупика. Но это будет уже не он. Вот что важно. Он не может этого сделать. Его функция, историческая миссия – в другом.
Однако при определенных обстоятельствах он даже может стать преградой на пути грядущего русского Исуса Навина. Потому что ему же придется тогда сказать: «я сделал свое, но ты сделаешь больше». Это очень трудный момент, ведь Путин добился огромных результатов. Очень трудно сказать преемнику «я сделал много, но ты должен сделать еще больше, стать более умным и более великим». Это очень трудно для лидера, это трудно для мужчины. Мужчина существо горделивое. Отсюда династические коллизии. В истории мы наблюдаем сплошь и рядом, когда во имя власти и славы дети убивают своих родителей, отцы сыновей, брат брата. Этот кошмар непрерывной агрессии связан с мыслью о том, что тот, кто придет после тебя, окажется лучше тебя.
Преемник не сможет сказать Путину: «Да не волнуйтесь вы, Владимир Владимирович, я буду хуже Вас». Ну тогда зачем такой нужен… Нет! Надо волноваться. Путин думает, что кто-то придет лучше меня и на его фоне я буду сереньким, а это обидно. Ведь я вытянул страну из полной гибели, я ее почти оживил, почти воскресил. На мой взгляд, это состояние чрезвычайно драматичное, с психологической точки зрения.
А в нынешней ситуации с такими партиями как «Единая Россия», с этим чиновничьим пустым фасадом идти дальше некуда. Это — тупик. Конечно, у нее есть и хорошие стороны. Она никому не мешает. Путин свистнул — и они построились. И это хорошо. Пусть сидят на скамьях. В костюмах, с мало привлекательными невыразительными лицами, иногда разбавляемыми легкомысленной улыбкой хоккеистки или угрожающим лбом тяжелоатлета. Их особо и не показывают.
Но что касается реальной передачи власти, то в нашей истории модель династическая: по большому счету все зависит от того, на кого укажет Путин. Если надо в рай, он укажет на Исуса Навина. Но вдруг он дрогнет и укажет на путь в ад. И тогда будет путь в ад.
И окажется, что последние 20 лет — это был период заморозки перед окончательным уничтожением.
Чисто теоретически он и на это тоже может пойти. Он – суверенен. По сути, в этом и состоит его свобода. Никто не запретит ему сделать какой угодно выбор.
Это тоже интересная – подчас трагическая – сторона русского монархизма. Никто Путину не может воспрепятствовать совершить и самый великий, и самый идиотский фатальный поступок. Никто и ничто. У нас в отличие от Китая нет системы, нет партии.
В этом момент абсолютной свободы русского монарха. Вот почему наше время столь насыщенно смыслом, является столь напряженным, столь экзистенциально нагруженным.
Мы живем в тени этого трудного и практически непредсказуемого решения одного человека. Решения, которое еще не принято.
Путин, при том объеме власти, которое он имеет, как первое лицо в России, который приближается к абсолютной власти, должен выбирать между добром и злом, тьмой и светом, между бытием и небытием.
И конечно, такой жуткий выбор становится поистине разрывающим для самой личности, которая призвана его совершить. Тем более, что тьма иногда кажется светом, а бытие корнями уходит в бездну небытия.
