Историк, политолог, политический деятель, специалист по США и международным отношениям Наталия Нарочницкая выступала в Казани на конференции Фонда содействия возрождению традиций милосердия и благотворительности «Елисаветинско-Сергиевского просветительского общества» с докладом о династии Романовых. В интервью «Казанским ведомостям» она рассказала об исторической роли города, статусе «столицы» и особенностях международных связей в период пандемии.
— Какую роль сыграла Казань во время трехвекового правления династии Романовых и каким символом сейчас является восстановленный собор Казанской иконы Божией Матери?
— Казань — это один из столпов, который подготовили к избранию на царство Романовых. Дело в том, что перед этим был величайший национально-государственный акт избрания, закончивший смуту.
В Казани же были еще живы правители, которые помнили жестокое покорение Иоанном Грозным, и они могли прекрасно отделиться от московского удела — они собрали деньги и ополчение и помогли Минину и Пожарскому. Это такой символ соработничества, государствостроительства наших народов.
Здесь была обретена икона, одна из самых почитаемых на Руси. И то, что здесь создан храм, который соседствует с яркими мечетями, и в самом Кремле наслоение культур, эпох — это и есть историческая жизнь. И Россия этим своеобразна и уникальна.
Я очень много изучала западную историю. И при европоцентрическом образовании, которое было в советское время, я знаю, что западно-европейская история — это кладбище европейских народов. Все государства меняли свои границы, занимали другие территории, это общий процесс в мире, здесь нет ничего необычного. Но там треть населения истреблялась, треть населения изгонялась, а треть насильственно ассимилировалась. И высшим таким символом был Аугсбургский религиозный мир 1555 года (договор, закреплявший конфессиональное равноправие католиков и протестантов — прим. Ред.) во время войн католиков и протестантов: «Чья страна — того и вера». То есть власть первична — территория и народ вторичны, вера вторична.
В нашей истории было не так. Может, у нас не так было с какими-то правами буржуазными, но насилие над внутренним миром человека было немыслимым посягательством на его право как создания божия выбирать свой путь.
Я впервые в жизни в Казани, была в Кремле — закат и мечеть такая элегантная, такая красивая. Она мне больше нравится, чем построенная в Москве мечеть, — в ней есть какая-то гармония. Тут же православный храм, тут же башня с легендой. Для меня это как сложный кружевной узор нашей истории.
Я много слышали о Казани, что это чистый, хорошо организованный, зеленый, красивый город, но это поверхностный взгляд. Я счастлива, что я не только не разочарована, а возвращаюсь очень вдохновленной.
— Татарстан участвует в туристическом проекте «Императорский маршрут». На ваш взгляд, как этот проект отражает историческую действительность и насколько он актуален для сохранения истории?
— Без восстановления исторического сознания и уважения к своей истории — будущего просто не может быть. Вообще, история — это питомник идеалов человека и кузница его мировоззрения. Нельзя вычеркивать ни одной страницы. Нельзя по-большевистски уничтожать великое достижение нашего народа, когда из Руси мы за четыре века превратились в огромную империю.
Даже Карл Маркс, который ненавидел Россию — поэтому не все произведения его опубликованы, чтобы не было раздвоения, — говорил о том, что «Европа изумленная увидела у себя на востоке империю, равную которой по величию и величине с эпохи Рима не было». Потом в 91 году начинали глумиться точно также над всем советским прошлым — переворачивать страницу, даже если она исчерпала себя и прочитана, нужно с достоинством, не глумясь над жизнью. Я по-карамзински считаю, что все это нами сотворено — значит, наше.
— Про попирание истории — насколько было необходимо создавать Комиссию по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России?
— Комиссия выполнила свою роль и давно уже распущена. Я участвовала в ней с первых дней. И должна сказать, что очень много мифов вокруг комиссии. Либералы шипели и злорадствовали, что она будет назначать, какие книги сжигать, какие нет — вообще ничего подобного не было. Почему там были из разных ведомств — потому что архивы были у этих ведомств.
Был очень большой стимул к публикации как можно большего количества документов, раскрытию архивов. Архивы не всегда раскрывают — не потому что там до сих пор что-то секретное, а просто нет возможности сделать орфографическую обработку.
Был анализ того, через какие носители информации нынешний молодой человек получает сведения об истории. Мы анализировали, на каком месте книги, на каком аудиокниги, телевизионные передачи, комиксы и так далее и как это воздействует на людей. Это теоретическая работа, плюс очень много было стимулировано серьезных исследований, в том числе наш фонд сделал «партитуру» Второй мировой — кто начал войну, о Мюнхенском сговоре.
Комиссия, скорее, выполняла функцию координации, объединяя МГИМО, наш фонд, Институт всеобщей истории, архив МИД, архив внешней политики Российской Империи, Государственный архив, архив внешней разведки тоже очень много опубликовал, хотя это всегда затруднено.
Я ни разу не помню, чтобы хоть на одном издании обсуждали выход книги и требовали ее сжечь, изъять тираж, заказать кому-то разгромные рецензии — ничего подобного. Работа была не против чего-то, а за что-то.
— Казань называют третьей столицей России. Как вы считаете, город по праву носит это звание?
— Я побывала в Казанском Кремле и, безусловно, это столичный, державный размах. Действительно, Казань можно назвать столицей соработничества разных народов России, соединенных общей ценностью, принадлежностью к единому отечеству при сохранении и приумножении собственного достояния. В мире не так много таких успешных симбиозов соработничества.
Вообще, опыт России нужно изучать. Это уникальный опыт. Понятно, не без грехов, но в историческом сравнении это уникальный опыт. Сцена присяги полка в «Поединке» Куприна: православный священник приводит к присяге православных, ксендз — католиков, за неимением пастора штабс-капитан Диц приводит [протестантов], мулла — мусульман и даже черемисы, марийцы по-новому, язычники — все равно подают на кончике шпаги хлеб и соль.
Где вы найдете в армиях демократических стран такое уважение ко всем составляющим империи? Не случайно поэтому вместе били Наполеона, вместе били нацистов. Я считаю, что тот, кто не ценит и не любит свое наследие, никогда не поймет такие же чувства других. Поэтому бойтесь не тех, кто возводит храмы, а тех, кто уничтожает. Он и до мечетей доберется, как это уже было.
— Как вы считаете, насколько пандемия коронавируса изменила взаимоотношения России с иностранными государствами, и какую вы можете выделить главную ошибку в этих взаимоотношениях?
— Это не ошибка. К сожалению, на всем протяжении взаимоотношений в русской истории независимо даже от реальных конфликтов Запад всегда относился с какой-то пристрастной ревностью. Полагаю, что их пугает наша огромность, наша способность восстанавливаться и возрождаться после таких кровопусканий и катаклизмов, после которых не каждый народ бы оправился. Мы для них по-прежнему чужды. Они чувствуют, что мы вышли из одного апостольского христианства, но по-своему ответили на главные вопросы бытия, отношения к власти и хлебу, и это их очень раздражает.
Сейчас Запад ступил в полосу самой непредсказуемой трансформации. И к сожалению, он в упадке — микрочип важнее, чем гении человеческой культуры Платон и Аристотель, Данте, Достоевский. Над всем этим возвышается абсолютно извращенная теория прав человека — на самом деле, это право плоти торжествовать над духом, а настоящий человек именно там, где дух выше плоти. Именно человек и встал над природой. Оставаясь животным, следуя зову своей плоти, он никогда бы без когтей и клыков не возвысился, стал бы более мощным зверем.
Вот это отсутствие ценностей, провозглашение главной ценностью нигилизм: красота равна уродству, грех — добродетели, все и ничего, никакой свободы… Никогда уже не родится великая культура. И Россия сейчас в глазах европейских консерваторов — это надежда. Я это знаю. У нас же либеральная пресса пишет о том, какие мы плохие. В чем плохие?
Я столько уже слышала от своих знакомых — консерваторов, не маргиналов, а серьезных людей, профессуры, что надежда на Россию как на оплот традиционных ценностей. И в будущем эта привлекательность будет возрастать.
Но пандемия… Я не хочу, конечно, быть конспирологом: вирус есть, он действительно плохо предсказуемый, ведет себя не по протоколу и этим пугает всех — и врачей, и правительство. Но то, что глобалисты используют это для обнуления всех прежних ролей, — это тоже совершенно очевидно, это уже не скрыть. Такое ощущение, как будто идет репетиция к биологической войне и государства проверяют свои мобилизационные возможности.
Проверять-то, может быть, и надо, но идти по этому пути лучше не стоит. Потому что это конец свободы. Подлинной свободы, не свободы плоти, а подлинной. Надо, конечно, стараться быть здоровыми, оградить себя максимально от этого. Нужно перестать оптимизировать нашу медицину, а наоборот: российская медицина была недостаточно в материальном смысле оснащена, но она была организована как медицина катастроф, эпидемий и войн. И благодаря этому мы еще справляемся.
Меня тревожат многие тенденции, но тем не менее, у меня нет апокалиптических настроений. Мир будет таким, каким будем мы внутри.
