С некоторой тревогой подступаешься к книге, которую автор писал почти сорок лет. Да, видишь внушительный объём, предчувствуешь грандиозность замысла, сложность сюжета, предвидишь десятки глубоких образов, но всё же почему такой долгий путь? Наверняка что-то томило, тяготило, рождало сомнения. Может быть, книга не получалась и в итоге не получилась: автор спорил с собой, с собственными идеями и перегорел, за эти сорок лет прожил целую жизнь, начинал работу одним человеком, а завершал уже другим, в ином возрасте и, став зрелым, не узнал себя самого прежнего, не согласился с самим собой. А может быть, получалось, но в результате не получилось: шло хорошо, затягивало, замысел разрастался, сюжет разветвлялся, но, так бывает, написал последнюю страницу, последнее предложение, поставил точку, отошёл на некоторое расстояние от сделанного, посмотрел отстранённо, по-читательски – и увидел, что ничего не вышло, всё рассыпается, разбегается.
С такими опасениями открывал я роман Михаила Чванова «Вышедший из бурана. Книга Бытия» (М.: Вече, 2020 — 768 с.) Но, прочитав, с радостным сердцем понял: книга получалась и получилась. Автор с полным творческим правом обнародовал её. Объёмная, долгая, потому что, действительно, «Книга Бытия», новая эпопея в русской литературе: человек в водовороте истории. Вся жизнь автора, все его мысли, всё прежде написанное им стремилось к этой книге, вливалось в неё, как реки в море. Верю, что Михаил Чванов напишет ещё многое, но всё это теперь будет с оглядкой на «Книгу Бытия», как на вершину, которую покорил. Но после вершины путь продолжается, по-прежнему влечёт горизонт.
Роман-эссе – так определил жанр книги сам автор. Если поэтов года клонят «к суровой прозе», то прозаиков – к публицистике. Даже в художественном всегда будет нескрываемое публицистическое. Так, «Дневник писателя» проникал в романы Достоевского. Так, в «Жизни Клима Самгина» Горького говорили не люди, а идеи. Так, последние повести Валентина Распутина похожи на философские размышления, скреплённые сюжетом. Зрелый прозаик не гонится, как в молодости, за яркой метафорой, за словом, преображающим повседневный язык – это приходит уже само собой, от мастерства, от неутраченного наития. Главное в зрелости – идея, высказанная порой лобово, без старательной сюжетной подводки, но чётко, плотно, густо, без воды и тумана.
Роман Чванова – это преимущественно монологи и диалоги. В них спор зеков советских лагерей превращается в учёный диспут, разговор влюблённых может обратиться в лекцию по русской истории, беседа с монахом или странником — в притчу. Герои будут по памяти цитировать объёмные фрагменты из философских трактов и древнерусских рукописей. Читатель, хорошо знакомый с творчеством Чванова, узнает в романе его прежние эссе об Аксакове, о Табынской иконе Божьей Матери, ушедшей в изгнание в Гражданскую войну с атаманом Дутовым в Китай, где ее следы затерялись в так называемую «культурную революцию». На страницах романа присутствуют Януш Корчак, директор детского дома в Варшаве, добровольно пошедший в газовую камеру вместе со своими воспитанниками; немецкий философ Вальтер Шубарт, беззаветно любящий Россию, предсказывающий её особую духовную роль в будущем мироустройстве планеты и сгинувший без вести в советском концлагере; вторящий Вальтеру Шубарту великий норвежский ученый Фритьоф Нансен; замечательный русский поэт Василий Наседкин, расстрелянный на Лубянке в 1938 году. В романе всё это сплотится в особую вселенную, расцветёт «садом ослепительных планет», каждая судьба будет нанизана на единую ось времени. И читатель примет такой принцип повествования: в нынешнюю, изголодавшуюся по идеям, пору мысль для него важнее и нужнее эстетики.
Главный герой романа – Иван. Он проходит через весь русский ХХ век: от Гражданской войны через лагеря, Великую Отечественную, снова лагеря, Афганистан, Перестройку, убийство красной империи к присоединению Крыма, с которого начинается не календарный, но фактический ХХI век. На пути Ивану встречаются зеки и вертухаи, крестьяне и профессора философии, бюрократы и мечтатели, предатели и герои, грешники и святые. Иван осилил этот путь в столетие, потому что был многолик. Иван Лыков – узник фашистских и советских лагерей, колымский пленник, в трагической безысходности во время окружения Второй Ударной армии в страшном Мясном бору сменивший фамилию, но не предавший первородства, ставший Надеждиным, даровавший надежду грядущим поколениям своего рода. Иван-сын Ивана, покинувший Колыму, родительские могилы ради восстановления родового села близ Великого Новгорода. Другой Иван, ставший в постриге монахом Зосимой: ещё живя в миру, еще в детстве он уже был неотмирным, был «иванопланетянином», художником с извечной русской тоской по Высокому Небу, в конце романа он уходит в Китай смертным путем Табынской иконы вместе с умирающими в пути десятками тысяч беженцев, в надежде найти её и вернуть тем же смертным путем, потому как считает, что, пока она не вернётся в Россию, Россия будет метаться в поисках своего будущего. Другой русский Иван — митрополит Петербуржский и Ладожский Иоанн (Снычёв) – русский утешитель среди непрестанных скорбей, русский проводник и воитель в непроглядном мороке 90-х годов, тот, кто собрал на себя все силы тьмы, принял на себя их удар, заслонив Отечество. Книга посвящена известному лагерному сидельцу золотоискателю и предпринимателю Вадиму Иванову-сыну Туманову – не тонущему в воде, не горящему в огне, поправшему льва и змия, одолевшему блеск золотого тельца сиянием золотых куполов, за колючей проволокой возродившему древнюю форму отечественного хозяйствования — русскую старательскую артель, что невозможно было сделать на воле. Он готов на переломе судьбы России проложить её новый путь, взвалить на свои плечи её заботы, за что его снова попытались загнать за колючую проволоку. Когда на него было заведено очередное уголовное дело уже при новой «демократической», ельцинско-гайдаровской власти, на пути которой он встал, на вопрос журналиста следователю, ведшему его дело: «Вы хоть знаете, кого снова пытаетесь загнать за колючую проволоку?», тот ответил: «Знаю. Ему быть бы премьер-министром, он вытянул бы страну из болота, в которое её завели. Но у меня заказ…».
Эти Иваны, порой идя одновременно, рядом друг с другом, чаще же передавая друг другу эстафету истории, осилили путь длинною в столетие. В их лицах и ликах явлен извечный русский Иван – тот, что был, есть и пребудет в бесконечном русском времени. Он и Апостол, и Предтеча, и Златоуст, и Богослов, и Лествичник. Он предрекает грядущее, ведает концы и начала, созидает лестницу от Земли к Небу. Он ищет оправдание России.
Есть такое богословское понятие: «теодицея» — «оправдание Бога». Через него пытаются объяснить, как при всеблагой Божественной воле в мире возможно зло. Так вот роман Михаила Чванова – это «Россия-дицея»: размышление над тем, почему спасительница всего мира Россия так часто попирает саму себя. Почему русский человек – душа, совесть, сила всего мироздания – порой неудержимо срывается в бездну? Почему мы, всегда сплочённые перед внешним врагом, бываем так разобщены в собственном доме, и вместо того, чтобы наконец навести в нём порядок, раскалываемся на партии и секты, не знаем удержу, если брат пошёл на брата? В чём разгадка, оправдание, вселенская необходимость русского человека, русской души, русской истории?
Дьявол с Богом борется, а поле битвы – Россия. «Русские – это не национальность, это – судьба» — вслед за русскими мыслителями прошлого утверждает Михаил Чванов. Русский всечеловек противостоит сверхчеловеку и античеловеку. Смысл русской земной истории – «преобладание добра над злом». И только когда добро торжествует, возможно стяжание Царствия Небесного. В этом и есть смысл России, а значит, и смысл каждого русского человека: «Временное торжество зла Бог попускает, чтобы люди на личном опыте узнавали пагубность отклонения от Истины и сознательно возвращались к ней».
Борьба со злом – всегда путь. Священник и учёный Павел Флоренский, — который в жизни и на страницах книги даже после расстрельной пули продолжал поддерживать людей, оказавшихся на краю бездны — однажды сказал: «Надо идти впереди века, даже если век идёт назад». Только тогда есть возможность выправить лукавый путь. Россия — одновременно разведка, авангард и щит мира.
А дорогу торит Иван. Им движет сретенье, жажда встречи, надежда на то, что из непроглядного бурана выйдет незнакомец, укажет, может быть, не самый лёгкий и короткий, но верный путь, уймёт буран, развеет ненастье. Кто этот незнакомец? Быть может, ты сам, только в ином возрасте? Ты думал, что юность ушла навсегда, но нет. Оказывается, она по-прежнему длится, оказывается, существует одновременность жизни и ничто в ней не умирает, не растворяется в небытии. Где-то в разных концах земли живут одновременно твои и детство, и старость; в назначенный срок они сойдутся, чтобы ты обрёл вечность.
Может быть, незнакомец – твой пращур: он старше тебя на столетие или даже несколько столетий. Он так долго искал тебя, скитался по всем русским временам и пространствам, так долго ждал твоего рождения. И вот дождался. И теперь, как Симеон Богоприимец, может почить со спокойным сердцем.
Может быть, вышедший из бурана – Адам, изгнанный из Рая. Когда в мир прокрался грех – померкло солнце, вымерз райский сад, сковало льдом живоносные источники, весь мир превратился в студёную Колыму. Но по Адамовым следам ты найдешь путь к потерянному раю, любовью и надеждой, жертвенным искуплением растопишь его, наполнишь теплом.
Может быть, навстречу движется волхв с золотом, ладаном и смирной. Он отстал от своих спутников – и теперь торопится, нагоняет. В мглистом небе он указывает тебе путеводную звезду – ты не заплутаешь, не погибнешь.
А может быть, встречный — Он Сам. Тот, Кто и в буране невидим, и «от пули невредим». Поступь Его – надснежная: спеши за ним, не потеряй из виду Проводника. Вон уже и солнце проглянуло.
