Для понимания происходящего — «ищи, кому выгодно».
Пандемия коронабесия, на наших глазах очищающая человечество от «химеры, именуемой цивилизацией» (не говоря о пресловутой «совести»), лишь на первый взгляд служит интересам «большой фармы».
Да, фармацевтические гиганты и присосавшиеся к одичалым национальным бюрократиям самовлюбленные олигархические карлики, контуженные внезапно свалившимся на них величием, получают бешеные деньги от форсированного разлива экспериментальных жидкостей по тушкам добропорядочных бюргеров либо поставленных перед угрозой голодной (и при том сугубо «добровольной») смерти новых пролетариев, в запоздалом головокружении потребления все еще мнящих себя «средним классом».
Но деньги — не главное: главное — власть, любящая не столько тишину, сколько анонимность и позволяющая среди прочего получать и любые деньги.
Преимущество денег перед властью существует лишь для стороннего наблюдателя: их видно — и потому их можно рассматривать как следы реальной власти.
В этом отношении характерно восстановление рынка после прошлогоднего мартовского обвала (когда нефть несколько часов имела отрицательную цену, то есть за нее «давали даже не в морду»): котировки «большой фармы» выросли эффектно, — но при этом качественно уступив росту котировок «большой цифры». Про рост же остальных (не путать с последующим сырьевым ралли) можно было говорить лишь с большой натяжкой и применительно к отдельным компаниям, но не к целым их категориям.
Таким образом, главный бенефициар происходящего — «цифровики». В частности, поэтому власти большинства стран, вошедших в новых глобальный проект, так бесит поиск логических противоречий в вакцистской пропаганде: рассматривающие заявления оптимизаторов здравозахоронения в самых разных странах с точки зрения медицины просто не понимают, что речь идет не о здоровье (это не более чем политически эффективный повод), а об оцифровке.
Обсуждение действий санитарных властей пресловутых «развитых стран» с точки зрения медицины естественно для врачей и пациентов, но для политиков так же нелепо, как протесты против нарушения норм французской грамматики в японском языке (хотя им разговаривают в принципе такие же люди, что и французы): «это другое (тм)», без всяких шуток.
«Век шествует путем своим железным», технологии совершенствуются и вызывают слабый протест (в ноябре в Госдуму поступило 87 тыс. электронных обращений: невероятно много, если сравнивать с обычным уровнем, и невероятно мало с точки зрения даже активной части населения страны), — в принципе ничего нового. Особенно для помнящих возмущение реформой электроэнергетики, Трудовым и Земельным кодексами, пятью пенсионными реформами подряд и многоступенчатыми реформами образования, здравозахоронения и в целом бюджетных организаций.
Новое — это смена смысла существования человека, смена нашего главного дела: до начала информационной эры (1991 год, когда в США сбыт информационной продукции превысил сбыт материальной) мы меняли окружающий мир, в информационную эру (с 1991 по 2020) — свое восприятие этого мира, а теперь, в эпоху битвы искусственных интеллектов мы производим «цифровые следы» для их обучения.
В идеале эти следы должны быть разнообразны и мощны, то есть чем больше людей и чем более различно они себя ведут — тем лучше.
Но на деле — и это закон — сбор информации всегда опережает возможности ее обработки. Поэтому аналитики отталкивают даже кровью добытые данные «с земли» (классический пример — судьба многочисленных предупреждений о нападении Гитлера на СССР), а врачи «не доверяют» «слишком сложным» приборам. В новой эпохе искусственные интеллекты, особенно формирующиеся, обречены пытаться сократить мощность «цифрового следа» по тем же причинам, по которым школяр пытается сократить число предметов: чтобы было легче осваивать информацию.
На практике это означает инстинктивное сокращение числа включенных в цифровые экосистемы людей: как прямой ликвидацией (через разрушение систем здравоохранения, новые болезни и массовый подрыв иммунитета), так и исключением части людей из этих экосистем, — а значит, и из общественной жизни как таковой в ее новом, электронном виде.
При этом потребность во внутреннем разнообразии «цифрового следа» жестко задается конкуренцией со стороны других искусственных интеллектов. А разнообразие обеспечивается лишь сохранением индивидуальной разумности: «переизобретающие себя раз в полгода» в соответствии с малейшими дуновениями моды хипстеры непредсказуемы поодиночке, но в массе не более разнообразны, чем косяк сельди или рой насекомых.
Потребность искусственного интеллекта в сохранении индивидуального разума (как фактора внутреннего разнообразия «цифрового следа») означает, что в рамках цифрового общества перспективы имеют не беспробудно подчиняющиеся хаотичным указаниям начальства, а сохраняющие разумность и умеренную (то есть совместимую с самосохранением) самостоятельность в условиях административно-информационного террора (не случайно ведь официальная пропаганда в ряде стран интонационно копирует обращение террористов с заложниками).
Характерно, что Россия и в этой сфере сохраняет свое главное для мира качество первого и наиболее полного выразителя всякой прогрессивной глобальной и долгосрочной тенденции. С одной стороны, благодаря колоссальным усилиям правительства мы являемся стратегическими лидерами в процессе цифровизации (не верящие все еще могут попытаться воспользоваться онлайн-услугами европейских банков или поискать даже не бесплатный вай-фай в американском транспорте), с другой (опять-таки благодаря этому же правительству) — избегаем тотального насилия, так красочно демонстрируемого демократическим и либеральным Западом (не говоря о Китае, где оно, впрочем, действительно пользуется всеобщей поддержкой народа).
Безусловно, крайности притягивают, как и всякая пропасть, — но ожидаемое смягчение режима QR-кодов (или «паспортов здоровья», в которые их, вероятно, переименуют), в неявной форме анонсированная президентом возможность расширения сферы их применения на людей с высокими антителами позволяет надеяться на более мягкое (а значит — более полное), чем казалось первоначально, вхождение в мир цифровых экосистем, — а значит, и большую конкурентоспособность российского искусственного интеллекта.
Власть в России последовательно демонстрирует как абсолютную стратегическую приоритетность цифровизации (ибо конкурентоспособность и в целом выживаемость общества в ближайшем будущем будет производной от эффективности его искусственного интеллекта, не говоря уже о его наличии), так и стремление к избеганию разрушающего общества и граничащего с фашизацией насилия, вызывающего массовые протесты и беспорядки в еще недавно сочившейся благополучием Европе.
Разумеется, все изложенное — не более чем гипотеза, в принципе не отличающаяся от других рискованных предположений (вплоть до парадоксальной, но все еще распространенной доктрины имманентной добросовестности демократической власти).
Однако не следует забывать, что стратегия — это не то, что громогласно объявляется «из каждого утюга», а то, что реализуется и на деле меняет жизнь людей. И, как мы многократно имели возможность убедиться, призвано в конечном итоге делать ее лучше и удобней.
