— Почему так трудно идет операция? С чем столкнулась наша армия?
— Общее убеждение сложилось, что украинская армия – чуть ли не иракская армия, набитая устаревшим советским вооружением, пацифистами, не желающими воевать, которые дружно разберутся. Это пост-история после больших разгромов 2014-15-го годов, если брать Иловайск и Дебальцево. Но за 8 лет произошли очень большие изменения.
— В сторону увеличения или модернизации?
— ВСУ на момент начала операции – третья армия Европы. Мы были первой, Турция – второй, украинцы — третьей. Там провели очень серьезные реорганизации. Полностью обновили офицерский корпус. Своих нациков, которые прошли боевые действия, они пропустили через военные училища. И этим сделали сразу две вещи.
— Какие именно?
— Первое – получили обстрелянный, мотивированный и опытный комсостав за восемь лет. Многие выросли сейчас до командиров батальонов и бригад. И они полностью растворили те самые ВСУ, которые в 2014-м году не сильно рвались воевать. Качественно – это другая армия.
— Не просто четко мотивированная?
— Там большой контингент людей с сильными националистическими взглядами. Которые эту войну рассматривают для себя как священную войну против своего главного врага.
— Почему именно так?
— Потому, что все 8 лет эта армия накачивалась против единственного противника на планете. Не против марсиан, террористов арабских — а против России. Они методично строили армию, которая должна была выйти на такой уровень примерно через год.
— На какой именно уровень?
— Через год они должны были призвать еще 100 тысяч контрактников. И по численности войск практически подойти вплотную к нам. За следующие полтора-два года они собирались реформировать свои военно-воздушные силы. Для нас везение, что не успели. Это осталось их уязвимой пятой. Денег на ВВС не хватило.
— То есть через год-полтора они должны были выйти на уровень, близкий к паритету с нами?
— На уровень, при котором любой военный конфликт Киева с Москвой делал для России этот конфликт неприемлемым. Для нас выбор был между «плохо» и «очень плохо». Мы понимали, что через год-полтора будем иметь дело с качественно другим противником. И надежд на то, что Украина изменит свою позицию и перестанет на экспрессе мчаться к войне, у нас не было.
— Мы готовились защищаться, не нападать?
— Если Киев не хотел войны, то хотя бы один пункт минских соглашений мог выполнить?
— Украинские войска реорганизовывали под американский стандарт?
— Они с помощью американского финансирования провели реорганизацию. И перешли на организацию в четыре командования. Серьезно перевооружились, особенно их сухопутные войска. Получили современную закрытую связь. Новую систему управления боем. Множество систем, связанных с разведкой и целеуказанием. Современную амуницию и снаряжение. И в последние месяцы к ним потоком пошло оружие поля боя. Различные противотанковые комплексы и переносные зенитно-ракетные комплексы. Все это начали туда закачивать в последние полтора месяца — то, что должны были закачать в следующие полтора года.
— Эту армию натаскивали на нас?
— Она должна была выполнить свою историческую миссию. Если в 2015-м считалось, что у Украины осталось от 150 до 300 танков на ходу, то на сегодня у них было укомплектовано 880 боевых машин.
— То есть, мы подавляем сопротивление мощной армии?
— Мы четко отдавали себе отчет, с кем будем иметь дело, что это за противник. И мы готовились. На то, чтобы сделать украинскую армию не способной к активным боевым действиям, уйдет, минимум, недели две-три.
— Чтобы перемолоть их технику и основной состав?
— Технику, вооружение, и чтобы они больше не могли выйти в поле и что-то сделать. Оборона в городах – отдельная проблема. Но чтобы они утратили все наступательные возможности, на это уйдет не менее 15-20 дней.
— Для деморализации украинской армии какое количество потерь необходимо?
— Стойкость частей и подразделений зависит от процента потерь, она очень резко снижается по мере ухода вниз. Потери стрелковым взводом половины состава убитыми и ранеными не приводит к потере боеспособности взвода. А вот такие потери на уровне дивизии делают ее небоеспособной.
— Их небоеспособность — это сдача Мариуполя?
— Если мы в течении недели закроем вопрос с Мариуполем, и группировкой под Славянском, точнее, в района Дебальцевского котла, где ударный кулак порядка 12 бригад, то это страшно ударит и по настроениям, и по боеспособности всей армии.
— Озвучивать данные о потерях необходимо?
— Украина не знает, сколько она потеряла. В частях ВСУ знают про потери в своем подразделении: вот нас разгромили, потрепали, от моего взвода сколько-то осталось. А что за километр от них? Никто не знает.
— Территориальные батальоны — их роль значительна?
— Это фольксштурм. Появилось жуткое видео, когда этих тербатовцев с бутылками с зажигательной смесью кинули на нашу колонну. И этих гражданских людей, которые ничего не знают о войне, в этом лесу, как им казалось, надежном и удобном для нападения, в считанные минуты разгромили. Они отдали жизни за миф, а те, кто проходил мимо, колонна, этого даже не заметила. Территориальные батальоны – это вещь, которая в современной войне роли не сыграет. В современной войне побеждает вооружение и организация.
— Что нужно сделать, чтобы не гибли гражданские?
— Политические решения украинского руководства, которое вынуждено будет понять, что население гибнет бессмысленно.
