Современному человеку сложно понять, как в истории культуры было возможно такое: язык есть, речь есть, а записать, зафиксировать их нечем. Современному человеку кажется, будто письменность, славянская азбука, досталась нашим предкам даром, будто она была всегда, с первого произнесенного слова. Но в действительности это духовный подвиг святых равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия, это прозрение, позволившее соединить звук и смысл в знаке, в букве, это то, что лингвисты называют идеографией, алфавитным письмом.
Славянская азбука — это нечто большее, чем система, фиксирующая словесную информацию. Это культурное ядро, которое с веками обрастало охранительными оболочками. Мало было только записать, важно было записать правильно, по выработанным нормам — так возникла орфография. Мало было написать разборчиво, важно было написать красиво — так возникла каллиграфия. Письмо оказалось творчеством, требующим дара художника: известно, что Феофан Грек был не только вдохновенным иконописцем, но и книжным оформителем, искусным изографом. Письменность стала священна: до поры надписание имени на иконе мог делать только архиерей, и это являлось элементом освящения.
Азбука — русло истории, мерило мудрости, силы и смирения каждого поколения. В грозовое время письменность из области языкознания неминуемо перемещается в область социологии и политики. Вопросы, связанные с письменностью, в эпоху перемен охватывают и Россию, и славянский мир, касаются нашего извечного противостояния с Западом. На протяжении последних ста лет подобные вопросы вставали и продолжают вставать особенно остро.
«Революционное кривописание», нанесшее русскому языку множество «орфографических ран», — так оценивал Иван Ильин уже из эмиграции Реформу русской орфографии 1918 года, которую, задуманную еще при Николае II, не вполне объективно теперь называют «большевистской». Русская эмиграция и сегодня часто сохраняет в своем правописании «ять», «фиту» и «i» десятеричное.
Священник Павел Флоренский в 1933 году в трактате «Предполагаемое государственное устройство в будущем» размышлял в том числе и о языковой политике, о наднациональном, объединяющем статусе русского литературного языка, уделяя при этом особое внимание «церковнославянскому шрифту»: «специфическим русским шрифтом может считаться не гражданский, а церковнославянский, причем для [этого] следует в РСФСР названия железнодорожных станций писать не только по-русски, но и по-церковнославянски».
Кириллица — то немногое, что продолжает единить православные славянские народы, сегодня с усилием сдерживает натиск латиницы. О Солунских братьях вспоминают лишь в дни их памяти. В официальных документах и книгах сербы, болгары и македонцы не изменяют общей азбуке, но на торговых вывесках и в гостиницах латиница все же основательно ее потеснила. Такова цена пресловутой глобализации. До недавнего времени подобное было и у нас, но СВО с ее главными символами — V, Z — наполнила иным смыслом эти латинские буквы, почти заставила западный мир отречься от них. И эта уже не та латиница, что шла крестовым походом на кириллицу, а интербригада, воюющая в наших языковых рядах.
И все же сейчас обозначилось еще более острое противостояние письменной и бесписьменной (а точнее, безалфавитной) цивилизации. Это не футурология или конспирология: все явно и явственно. Мы пренебрегли всеми культурными достижениями, что обороняли нашу письменность веками.
Мы уже давно не осознаем кириллицу как эстетический феномен: искусство осталось в далеком прошлом: в рукописных книгах, на кончике пера древнего летописца и изографа. Мы отказались в школе от уроков каллиграфии: чистописание якобы пережиток прошлого, по поводу которого теперь всегда готовы сказать «у компьютера почерк хороший». Художники, много лет занимающиеся наставничеством, говорят, что из-за этого потеряно уже не одно поколение живописцев и графиков, потому что главная изобразительная тренировка для юной руки — образцовое написание букв.
Грамотные корректоры по нынешним временам стали редкостью. А те из них, кто трудятся в газетах, поражаются количеству орфографических правок, которое приходится вносить в тексты журналистов, казалось бы, тоже словесников, убежденных в том, что, прежде всего, не оперативность, а грамотность — это изыск и роскошь.
И что самое страшное — под угрозой уже ядро письменности: та самая идеография, ради которой и создается любой алфавит. На наших глазах происходит цивилизационный откат к пиктографии, к изъяснению с помощью картинок. Картинка стала доминировать над текстом. Поэтому был так популярен теперь запрещенный в России Инстаграм. Поэтому любой мессенджер, не успеешь еще набрать слово, выдает картинку. Экран смартфона все сильнее уподобляется пещере с наскальными рисунками эпохи первобытности.
В такой ситуации подвижнических усилий школьных учителей и вузовских преподавателей недостаточно. Нужна государственная воля, государственная политика. И если уж на этом уровне привыкли мыслить национальными проектами, то пусть возникнет долгосрочный нацпроект «Славянская письменность», в рамках которого в первую очередь надо осуществить три действия: организовать периодическую орфографическую переаттестацию для тех, чья работа связана со словом; вернуть в школы, и не только в начальные классы, уроки каллиграфии; ввести на гуманитарных факультетах дисциплину, связанную с искусством книги и историей славянской азбуки.
Несколько лет назад в беседе академика Олега Николаевича Трубачева и писателя Юрия Михайловича Лощица прозвучала мысль, что «алфавит — такой же символ государственности, как герб, гимн, знамя; алфавит — святыня державного значения». Сбережение святыни алфавита требует от нас теперь особой мобилизации.
