— Прежде всего, с новой книгой вас, Захар! Очень она неожиданная для вас (с учетом всего произошедшего с мая). Ждала, что новая будет — про ярость, гнев, про чувство Родины. А она — про собак, про любовь, про очень простых людей, не героев совсем, Родину спасающих, линию фронта держащих. Почему такой выбор — и темы, и тональности?
— Увы, оригинального ответа не дам: книжка эта была закончена за день до последней командировки в зону СВО. То есть еще зимой. Поставил финальную точку ночью, и с утра в боевой колонне пересек ленточку. Просто новая книжка моя «Собаки и другие люди» издается с отличными иллюстрациями, чтоб и дети могли читать, — а это более сложная работа, поэтому подготовка книжки затянулась на полгода.
Хотя оказалось, что книжкой этой я напророчил себе определенные вещи. Говорю это с улыбкой, без печали. Дело в том, что финальный рассказ там называется «Дом инвалидов»: я описываю в нем своих собак и кота, получивших на жизненных путях и в боях те или иные непростые травмы. И вот я подробно рассказываю: у кота такая-то старая рана, у пса — другая, еще у одного пса — здесь вот все переломано, «…а четвертый среди них — я, призрак».
Ну, так в итоге и получилось. В другой раз надо аккуратнее с предсказаниями.
— Выходит она с посвящением Саше «Злому» — вашему другу и соратнику.
— Посвящение как раз поставил в больнице. А прозу, не хочу нагонять пафоса, в больнице с такими травмами писать нельзя. Когда у тебя всё болит круглые сутки — можно только песни петь и писать короткие злые посты в социальные сети. Проза — это в первую очередь усидчивость. А когда позвоночник сломан и грудина — тут непонятно, куда ноутбук поставить, не то что печатать на нем. Уж извините за такие подробности. А то ко мне, помню, на второй день после взрыва явилась молодая журналистка, вся такая бодрая, и говорит: «У вас теперь много времени, над чем работать будете? Над новым романом?» А у меня товарища еще не извлекли из взорванной машины, так сильно его перекрутило от взрыва, и я сам то ли встану, то ли нет — еще не ясно. Ну, короче, я покивал с улыбкой и ничего не ответил ей. Работаю, мол, работаю, жаль костылём до тебя не дотянусь.
— А дальше — еще одно поздравление: теперь уже с новым званием. Пока вопрос задавала, поймала себя на том, как много нового у вас. Сами это количество нового чувствуете? И в какое качество оно перейдет?
— Когда долго над чем-то беззаветно работаешь, вложенные усилия дают плоды. Не знаю, всегда ли, но иногда дают. Мы с товарищами 8 лет работали в Донбассе, имели свои боевые подразделения, научились понимать местную специфику, весьма непростую, ну и много других вещей, о которых рассказывать долго. В России на эту работу конкретно меня никто не уполномочивал, это было личной инициативой. Скорей, даже косо смотрели. А когда началась СВО — выяснилось, что этот наш накопленный опыт важен, нужен, востребован. И когда мы с легендарным донецким командиром первой волны Сергеем «Французом» Завдовеевым предложили собрать свой батальон в составе Росгвардии — где костяк будет состоять из ополченцев 2014 года, — нам сразу же пошли навстречу. А теперь, спустя год, у нас уже полк особого назначения с приданным тяжелым вооружением. И ряд других военных структур обратился к нашей команде с предложением создать подразделения для их специальных задач. Потому что доверяют нам. И мы этим доверием горды.
— Звание обмывать будете? И вообще ваши связи с внешним миром потихоньку восстанавливаются? Гостей пускают?
— Гостей не очень пускают, но я и не стремлюсь: с командирами моими я связь и так поддерживаю, по текущим делам каждый день держим совет, а от всей остальной суеты я с удовольствием спрятался. Жену и детей пускают, и достаточно.
— А как дети на все случившееся с вами отреагировали?
— Старший сын родился, когда я еще в ОМОНе работал и ездил в командировки на Кавказ. Поэтому как он может отреагировать? Папа по первой профессии — государев военный человек, так что все варианты развития его судьбы заложены как вероятные. Второй сын — в армии служит, ему тоже ничего объяснять не надо. Дочки обе боевые, и нервная система у них устойчивая. Вся моя семья, напомню, в 2016-17 годах жила со мной в Донецке, чем их удивишь. Дочек Захарченко на коленях держал, они его помнят. И знают, как он погиб. И на могилах Моторолы и Гиви тоже были.
— Вы же, по сути, сейчас снова учитесь владеть собственным телом. Тяжело эти уроки даются?
— Да нормально даются. Я с интересом в это состояние перешел. Восхищаюсь не своими, но в принципе человеческими возможностями (и моими великими лекарями, конечно). Вот у меня ноги были такие — словно по ним, без преувеличения, трактор проехал, и вот я уже, как в детстве, делаю первые шаги на ходунках, заново учусь стоять и так далее. И весело думаю: живучую скотину создал Господь.
Мне вообще нравится в больнице, признаюсь. Это сродни, не знаю, монастырю. Встаю в 5 утра, читаю Библию. В еде никаких излишеств. На коленях не постоишь, молясь, потому что аппарат Илизарова мешает — но в целом ощущение преодоления человеческого — оно постоянно присутствует. Как бабушка моя повторяла: «Бог страдал и нам сказал, Бог терпел и нам велел». В мирской жизни чтоб себя к такому принудить — надо превеликие усилия предпринять. А тут есть идеальная возможность не суетиться, поменьше разговаривать с живыми и почаще — с павшими. Иногда это нелишне.
— Эти месяцы вынужденной паузы — какой это опыт? Что-то новое узнали? О жизни? О себе? Мягче стали? Или наоборот, железа еще больше в душе добавилось?
— Сегодня 4 месяца. Не скажу, что какие-то изменения в себе разглядел. Все это было предсказуемо, и все я принял как данность, и более того — как дар. Как дар и как науку. Здесь я, конечно, о себе говорю.
Просто живу дальше и делаю, что делал и что должен.
А если про Сашу «Злого» — то здесь у меня нет никаких соразмерных этому горю слов. Он садился на водительское место уже, а я говорю: «Сань, давай я за рулем до города доеду, а там поменяемся…» Через 2 минуты противотанковая мина разорвалась с его, пассажирской стороны, и умер он мгновенно…
Ни железа в душе, ни укола милосердия в сердце — нет, ничего этого я в итоге не получил. Такая только, знаете, огромная пустота, даже без сквозняка. Пустота, в которой ничего не растет. Почти все лучшие мои товарищи, с которыми мы начинали эту историю в 2014 году, — они уже там, а не здесь. А из лучших — Саша был самым близким.
Но все есть, как оно есть, и если дарована жизнь, надо ее тратить еще щедрее, а не наоборот.
— Актер Павел Устинов, ушедший на СВО, рассказывал в одном из интервью, как они, сами раненные, кинулись спасать бойцов, которых завалило в подвале соседнего дома. «Экстремальные ситуации помогают людям понять, на что они способны», — сказал он. А на что вообще способны люди в экстремальной ситуации?
— Русские люди, которых я все эти годы наблюдаю, способны на подвиг, жертвенность и служение в ежечасном режиме. В зоне СВО и девчонок золотых много, но основной контингент — мужики, конечно.
Так вот, мы даже не представляем, какие у нас мужики в России. Впрочем, и по той еще причине, что нам отборных «дудаков» показывали и навязывали в качестве образцов год за годом.
— Самое большое удивление за эти дни начиная с 6 мая — чему?
— Какое огромное количество родни по всей стране. Какое бессчетное количество храмов по всей стране и за ее пределами, где молились за упокой Сани и за мое здравие.
— «Страна пересобирает и осознает себя заново», — сказали вы в недавнем интервью. Эта пересборка в чем выражается? А осознание? И сколько времени понадобится, чтобы пересобрать и осознать полностью?
— Это, знаете, процесс, который завершения не может иметь. Это как взращивание детей или своего сада, или своей души. Это нельзя взять и закончить.
Пересборка же заключается в первую очередь в том, что для огромной части страны вдруг стало ясно: человеческое — это не основное и не главное. Нам же другое внушали 33 года: индивид и его желания — наивысшая ценность. Но это не так. Никто не отменяет прав человека. Но наивысшая ценность — это подняться хоть раз над своей суетностью, над глиной человеческой природы, и обрести хоть на миг, хоть на год иное зрение, которое дает нам увидеть, что мы не венец творения — а носители беспрецедентного, тысячелетнего исторического, культурного, военного опыта — и обязаны заново его воспроизвести, и честь предков не уронить, а если возможно — и приумножить.
По сути, все мы — огромный бессмертный полк, просто мы помним и знаем только тех предков, что воевали в Отечественную, и в тех конфликтах, что были после нее. Но вообразите на миг: это ведь наши, конкретно наши, а не чьи-то еще предки гнали Наполеона, ломали шведов, гнали поляков, и на Куликовом поле — тоже были наши предки, и в дружинах Святослава. Когда зажмуришься и вообразишь это — голова кружиться начинает.
— С удовольствием читаю в Телеграме ваши очерки про советских поэтов и композиторов. И вспоминаю вашу антологию «Воскресшие на Третьей мировой». Что-то из той, советской, полузабытой часто поэзии звучит сегодня по-другому? Мимо кого мы в нашей прежней сытой жизни пробежали?
— Все великое, созданное в нашей литературе, звучит, как с утра написанное. Все великие песни Отечественной войны, дневники Достоевского, «Севастопольские рассказы» и батальные страницы «Войны и мира» Льва Толстого, и Пушкин, конечно же, и те, о ком мы мало вспоминаем, — скажем, Денис Давыдов, оставивший не только блистательную военную лирику, но и глубочайшие записки о русско-польской войне 1830-31 годов, когда поляки, между прочим, претендовали на земли Украины и конкретно на Киев. Когда недавний союзник России — Англия — тут же начала поддерживать поляков, а Париж, который мы взяли в 1814 году, за смешные 16 лет до этого — готов был вводить войска в поддержку все тех же поляков. Когда вся европейская пресса писала про «русских варваров» — при том, что та же самая Европа, во-первых, беспощадно давила в своих колониях восстание за восстанием, а во-вторых, отлично знала, кому на самом деле исторически принадлежат земли Украины. Не полякам.
Но особая история — это, конечно, литература Гражданской войны. В минувшие десятилетия мы вовсе об этом забыли, но и в советское время как-то не слишком фиксировались на том, что Павка Корчагин из романа «Как закалялась сталь» первую половину романа воюет вовсе не с белыми, а с самостийными украинскими бандами. Что про самостийников писал не только Булгаков в «Белой гвардии», но и, например, Паустовский, и Шолохов тоже. Что Гришка Мелехов из «Тихого Дона» под впечатлением отделения Украины сам становится на какое-то время сепаратистом, а потом сам же все это исправляет, воюя на советско-польской войне за земли все той же Украины. Что и Аркадий Гайдар начинал воевать именно на Украине против все того же противника, что в основном против самостийников воевали персонажи огромного количества советских книг и фильмов — Щорс, Котовский и даже Махно. У нас вся эта база, увы, не отложилась в сознании. А зря.
— Пользователи Сети, обсуждая какой-нибудь очередной перл Смольянинова**, Назарова*, Макаревича* и иже с ними, искренне недоумевают: как можно так про свою страну, которая тебе все дала? Ладно про страну — но про Родину как можно?! У вас есть объяснение — что с ними произошло, с этими людьми? Ведь неплохие актеры такую дичь несут — волосы дыбом встают.
— Неплохие актеры, увы, простите, в большинстве своем — выкормыши либеральной среды и либерального воспитания, где априори очевидно: Россия — зло, никак не придет в Европу, и прошлое наше — ужасно, поэтому нам надо каяться и платить, и слушаться старших. А старшие — это США. И чтоб внутри нашей кино- и театральной среды этому противостоять — у тебя должна быть фамилия Михалков, или фамилия Охлобыстин, или бесстрашная фамилия — Агуреева Полина. А в ином случае тебя могут сожрать свои. Причем не «поуехавшие», а как раз оставшиеся. Вы посмотрите, кто играет главные роли в 95 из 100 теле- и кинопроектах этого года? Пока упомянутый вами Паша Устинов воевал, а актер Георгий Тесля-Герасимов — воюет, а Шагин Антон возил гуманитарку — в статусе главных звезд пребывает все то же поколение, что заняло 24 февраля прошлого года радикально антивоенную позицию. Мне скажут: ты что, хочешь их сместить — по причине наличия собственного мнения? Нет, не хочу. Ответ звучит иначе: почему? только? они? Почему, как и год назад, в первых нерушимых рядах — только они? Может быть, хотя бы ради конкуренции мы подпустим еще кого-нибудь? Кому не западло в Донбасс доехать хоть раз в жизни? Между прочим, и в Донецке, и в Луганске — сильнейшие театральные школы. И практически все артисты до 50 лет оттуда — ушли на фронт. Они — ветераны. Они знают войну. Может, у нас в очередном «военном блокбастере», которые наверняка уже готовят к 2025 году, — они будут сниматься, а не те, кто 24 февраля заменил аватарку на черный квадрат и за два года СВО ни одного доброго слова в адрес собственной армии не нашел?
— Еще такой вопрос, от блондинки… Почему у нашего оружия названия такие, мягко говоря, неожиданные? Ладно, «Буратино» или «Енот». Но «Балеринка» и «Упырь»? Это военные шутят так?
— Чувство юмора на войне — огромная и неиссякаемая тема. Без этого чувства не выжить, не победить. Юмор там, конечно, специфический и порой мрачноватый. Такой, на грани, юмор — но как по мне, ужасно смешной. Вы, что ли, про «Катюшу» забыли? А противника, «небратьев», теперь зовут «немцем». Раньше «хохлами» звали, а теперь все чаще «немцем». Память рода сработала, и ее уже не отменить.
А оружие… Оружие — лучший друг, к нему надо ласково.
* Физическое лицо, исполняющее функции иностранного агента
** Внесен Минюстом РФ в список экстремистов и террористов, иноагент
