Александр Дугин: Русский народ и русское государство в будущем (в логике Гегеля)

В политической философии Гегеля [1] есть один принципиально важный переход, где речь идёт об учреждении государства (der Staat). Хайдеггер в своих набросках к курсу о Гегеле [2] останавливается на самой терминологии Staat — stato — status. В основе латинский корень stare — стоять, ставить, устанавливать. Государство в русском языке от слова «государь», то есть господин, господь. Если в латыни и её производных акцент падает на акт установления — государство есть нечто (искусственно) установленное, учреждённое, построенное, созданное, водружённое, то в славянских языках оно указывает только на факт высшей — господской — власти. А так как властелин был в славянской традиции одновременно и судьёй, то в слове наличествует отсылка и к суду — го-суд-арь, что явно видно в производном от государь вежливом русском обращении — «сударь». Власть судит, тот кто судит — тот власть. Государство — это область его владений, то что находится в его власти, то, что он как самодержец удерживает и поддерживает. Отсюда — держава.

Само различие понятий соответствует различию, намного более глубокому, которое у Гегеля есть между «старым государством» («несовершенным — unvolkommene — государством») и «новым государством», «подлинным государством». Старое государство — это как раз владение, господство, в негативном пределе — тирания. Она и строится вокруг фактической стихии власти, вокруг вертикальной оси приказание-подчинение. Хотя здесь есть определённые нюансы.

Среди «старых государств» он выделяет несколько типов:

1. восточный тип (жёсткая деспотия, окаменение);
2. греческий тип (первая попытка придать власти в Империи Александра философский объединяющий смысл, но всё равно, приходящая к деспотии);
3. римский тип (предельная формализация частного права, разделение властей, и смена циклов деспотизма властей и деспотизма толпы).

Staat в собственном смысле — это уже нечто другое. Это — «новое государство». В нём принципиальным является факт его учреждения, его конституирования, его создания. Staat есть момент Духа, причём полностью осознанного и осознающего самого себя. Другое определение — «государство есть шествие Бога в мире» [3] (der Gang Gottes in der Welt). Или

Государство в гегелевской системе мыслится как продукт самосознания. Государство как Staat есть выражение степени концентрации осознания, то есть явление философское. Здесь можно увидеть созвучие с «Государством» Платона. Staat — это платоновская πολιτεία, но не cовсем Res Publica, хотя и в этом переводе есть нечто важное для Гегеля. Государство учреждается только философами, то есть теми, в ком самосознание общества достигает своей кульминации. Но философы выражают само движение Бога в мире, проявляющееся через серию диалектических звеньев, в том числе и через моменты самосознания народа.

Государство, по Гегелю, относится к сфере нравственности (Sittlichkeit). Эта сфера в целом распадается на две серии диалектических моментов:

Государство — общий элемент для обеих серий, их центр. В первой серии оно соответствует синтезу, во второй тезису. А синтезом второй серии становится сверхгосударство — Империя, где Дух достигает стадии Абсолюта (общечеловеческая, всемирная Идея). На этом история — как последовательность раскрытия Духа и становления имя для-себя — заканчивается. Таким образом государство — средний член между семьёй и «концом истории».

В «Философии права» этому предшествуют ещё две серии — абстрактного права и морали. Право устанавливает представление об индивидууме, а мораль о субъекте. Духом же человек становится только в области нравственного.

Духовный субъект реализует себя через теорию и практику семьи. В семье осознанный Дух впервые становится самим собой. Человек в семье открывается как выражение конкретной Идеи. Он больше чем индивидуум, а его мораль (Гегель понимает под этим способность критического дистанциирования от формального права) выражается на практике в заботе о целом, которым является семья.

Но общество, которое живёт на основании семьи (аграрное, патриархальное), это ещё не народ и не государство в гегелевском смысле. Семья не может быть линейно масштабирована на семью семей, то есть государство, пока она не пройдёт весь путь диалектики. Только в «старом государстве» (не в Staat) существует общество семей. Обычно оно представляет собой низшие сословия, пребывающие в условиях жизненного мира. Но этот жизненный мир не животный, а нравственный, поскольку семьёй движет Дух, и в ней он себя выражает. Власть же принадлежит не проекции семей вверх, но представителям элиты, которая оказалась в своём положении по совершенно иной логике. Людвиг Гумплович [4] описывает это как результат «расовой борьбы», понимая под «расами» носителей различных этнических культур. Более сильные подчиняют более слабых. Так складываются старые государства, деспотии, тирании, княжества (не Staat). В таких системах семьи и правители живут в параллельных мирах, не понимая друг друга, не осознавая ясно характер их связи и природу того, что их объединяет.

На практике такое различие между семьями и властью особенно характерно для Восточной Европы и, в ещё большей степени, для царской России. Эрнест Геллнер [5] обобщил такой тип обществ именем условной страны «Агрария». В Западной Европе в Новое время баланс начинает меняться. Гегель обобщает характер изменений термином «Просвещение» (Aufklärung). Это важнейший момент в его диалектике.

В эпоху Просвещения в Западной Европе складывается новая форма — гражданское общество (bürgerliche Gesellschaft). Это явление соответствует буржуазной демократии и капитализму. Геллнер называет обобщённо эту страну «Индустрия». По Гегелю, главное, что служит основанием для этого явления — распад семьи, индивидуализм и обретение острого социального самосознания. Это фаза антитезиса, снятия семьи. Само по себе гражданское общество — это зло, но оно необходимо в диалектической структуре развёртывания Духа. Дух должен пройти через эту стадию, чтобы выйти на новый уровень. Семья распадается как коллективная единица, уступая место гражданину. В нём и лицо абстрактного права, и моральный субъект, и семьянин присутствуют, но в снятом виде. Они его не определяют. А определяют его его социально-политические права и свободы. Это и есть либерализм.

И только теперь мы подходим к «новому государству», то есть к Staat, как понимал его Гегель.

Самое главное: по Гегелю, государство есть момент преодоления, снятия гражданского общества. Настоящее государство не может быть буржуазным, но всегда сверхбуржуазно. Его целью не должно быть служение индвидуумам гражданского общества, обеспечение или охранение их благосостояния или свобод. Гегель пишет:

В свободе надо исходить не из единичности, не из единичного самосознания, а лишь из его сущности, ибо эта сущность, независимо от того, знает ли человек об этом или нет, реализуется в качестве самостоятельной силы, в которой отдельные индивиды не более чем моменты [6].

Государство становится самим собой, когда полностью преодолевается гражданское общество (оказывается снятым), а гражданин (Bürger) окончательно и необратимо упраздняется, превращается в нечто иное. Исторически государство создавалось не семьями и не буржуазией (промышленной или торговой или её прообразами), но особым сословием — сословием храбрости [7] (der Stand der Tapferkeit), как называет его Гегель.

В отличие от возникновения старых государств, это происходит не в силу того, что один более могущественный и воинственный народ подчиняет себе другой, более слабый и миролюбивый, или в результате какого-то иного способа узурпации власти тираном или олигархической группой, а в силу того, что члены гражданского общества, в которых пройдёт движение самопознающего Духа, осознают тупиковость либерализма, но не просто вернуться к семье (к тезису), а преодолеют антитезис (самих себя как либералов) через синтез. Таким синтезом и является учреждение государства как Staat. Здесь как и в семье человек жертвует своей формальной и моральной свободой во имя высшей нравственности. Но только теперь он един не просто с семьёй, а с государством, которая и есть его миссия, его бытие и его судьба.

В этом моменте гражданское общество превращается в народ (Volk). Множественность семей — это ещё не народ. Не народ и гражданское общество, состоящее из индивидуумов (это демос). Народом общество становится тогда, когда Дух в нём достигает момента преодоления либерализма и готово учредить государство (Staat).

Важно, что в таком понимании Гегеля категория народа (Volk) очень близка к термину λαός, который я использую в «Этносоциологии» [8]. Volk — это народ, построенный в разумный порядок. Это не толпа, это армия. Отсюда славянское слово «полк», образованное как раз от немецкого Volk. Гражданское общество перестаёт быть хаотическим движением буржуа, ищущих индивидуальной выгоды. Общество торговцев превращается в общество героев (по Зомбарту [9]), в «сословие храбрости». Народ как общество героев и создаёт государство. Гегель специально подчёркивает «право героев основывать государство» [10] (das Heroenrecht zur Stiftung von Staaten).

Если строго следовать за Гегелем, то мы придём к интересному выводу о том, что пока ещё по-настоящему государства в его понимании (как Staat) вообще никогда не было создано. Всё, с чем мы имели дело в истории, лишь в разной степени приближения к Staat, а чаще всего именно государства как тирании или деспотии, или напротив хаотические республики, распыляемые гражданским обществом, демомосом, ничего не сообщающее о духовной природе власти.

Значит, государство принадлежит будущему.

Применим эту модель к русской истории. Очевидно, что в строго гегелевском смысле у русских государства (в смысле Staat) никогда по сути не было. Исторически был славянский «мир семей», с одной стороны, и политическая элита (почти всегда преимущественно инородная — сарматская, скифская, варяжская, монгольская, европейская, еврейская и т.д.), с другой, которая и осуществляла власть над «семьями» славян. Не было у русских толком и гражданского общества.

Но тем не менее, с XIX века мы видим определённые попытки такое гражданское общество построить. Это проект начался по мере проникновения в Россию европейского Просвещения, но до XIX века оно затрагивало лишь элиты. В XIX веке и западники, и славянофилы включились в этот проект. Славянофилы во многом ориентировались как раз на Гегеля, впрочем как и русские западники — и марксисты, и либералы. Отсюда «гражданственность». При этом при переводе на русский немецкое Bürgrlichkeit перестало прочно ассоциироваться с буржуазностью, что одно и то же по смыслу и этимологии, а приобрело более «возвышенный», но менее правильный смысл. Цель Просвещения превратить мир семей в отчуждённых индивидуалистических капиталистов, в создании общества торговцев. Семьи и крестьянство, как территорию семей (и общин) надо было разрушить, превратив в атомизированный пролетариат. Так считали гегельянцы-марксисты. Русские либералы считали, что освобождение крестьян превратит население России в средний класс. А славянофилы полагали, что русский народ должен заявить о своей целостности и о своём духовно-нравственном самосознании. Это тоже Просвещение, но русское.

По гегелевской схеме:

• русские марксисты стремились к гражданскому обществу с поправкой на классовую интерпретацию;
• русские либералы просто к гражданскому обществу;
• а славянофилы сразу к следующей фазе — к статусу народа (Volk), тому самому, где и должно происходить создание государства как Staat (причём некоторые славянофилы — Голохвастов с Аксаковым — для этой цели предлагали Александру II, а затем Александру III переучредить Российское Государство через созыв Земского собора).

Либералы стремились к классическому антитезису Гегеля — разрушению семей (общин) и содействие капитализму. Марксисты считали, что капитализм уже есть и его надо преодолеть через пролетарскую революцию. А славянофилы считали, что антитезис должен быть сразу же соотнесён с синтезом, и русский народ — уже достаточно обработанный либеральными идеями Просвещения — должен перейти как можно скорее к третьей фазе — к созданию Staat.

Мы знаем, как всё произошло в русской истории. Либеральные идеи долго не задержались в чистом виде, но вместо их преодоления в народе (Volk) случилась Октябрьская революция, что поначалу рассматривалось как первая фаза перехода к мировому коммунизму — то есть к «концу истории» в марксистском (лево-гегельянском) понимании — без государства, в чистом пролетарском интернационализме.

Когда революция состоялась в одной стране, да и ещё в аграрной недокапиталистической России (с минимальным гражданским обществом), Ленин и Троцкий приняли это, а западные марксисты, стремясь оставаться ортодоксами Маркса, нет.

А вот далее следует интересный поворот. Одно дело провести пролетарскую революцию в стране, где особо и пролетариата не было, чтобы затем начать с отвоёванных позиций поддержку рабочего движения в Европе и во всём мире, к чему склонялись Ленин и Троцкий, а совсем другое дело, строить социализм в одной стране — это уже совсем противоречило марксизму, как его ни истолковывай. Но Сталин встал именно на этот путь. И тут он оказался весьма созвучен именно Гегелю, причём самому Гегелю, а не его марксисткой интерпретации. По практике Сталин стал строить русское государство на преодолении гражданского общества (существовавшего, правда, номинально). И совпал этот момент истории с появлением новой сущности — не столько крестьянских семей и общин, сколько советского народа, который мыслился в тесном единении с государством. По Марксу, нового государства Гегеля (Staat) вообще не должно существовать, а если оно и есть, то только как субпродукт ранне-капиталистических обществ, создающих временные нации в рамках «Индустрии» (Геллнера). Ленин тоже считал, что буржуазные государства переходят в стадию империализма и обречены на исчезновение. Капитализм — явление общечеловеческое и планетарное. И конец истории как победа коммунизма во всём мире произойдёт помимо создания государств и возникновения между ними международных отношений, что не имеет большого значения и является лишь ничего не значащими деталями.

В этом коммунисты были согласны с либералами с той лишь разницей, что либералы были убеждены, что на стадии глобального капитализма всё и закончится, а коммунисты считали, что за этим последует мировая пролетарская революция, которая на основании буржуазного интернационализма и утвердит интернационализм пролетарский.

А вот Сталин и построенное им советское государство выпадал из этой схемы (как коммунистической, так и либеральной). По сути СССР был чем-то подобным гегелевскому Staat, тогда как советский народ (именно советский, а не русский — как мир семей) — гегелевскому Volk. В СССР как в государстве, действительно, считалось, что гражданское общество (буржуазная идентичность) преодолено.

И международные отношения в таком случае приобретали по-настоящему гегелевский характер, так как именно от противостояния СССР и стран Запада зависело то, какой будет Мировая Империя (Reich) — коммунистическим, нацистским или либеральным.

Гегелевская подоплёка ещё более наглядна в итальянском фашизме, где она была осмыслена одним из его теоретиков Джованни Джентиле [11], и в германском национал-социализме (Юлиус Биндер [12], Карл Ларенц [13], Герхардт Дулкейт [14]). Именно через призму «Философии права» Гегеля осмыслял национал-социализм Мартин Хайдеггер.

В либеральном лагере государство появляется вместе с влиянием идей Кейнса и в американском опыте политики Рузвельта — New Deal, но теоретического развития не получает (британские фашисты Освальда Мосли не в счёт). Позднее в эпоху «холодной войны» о «конце истории» как победы мирового гражданского общества теоретизирует либеральный гегельянец Александр Кожев [15]. А после распада СССР американский политический философ Фрэнсис Фукуяма [16], развивая идеи Кожева, пишет программный манифест о «конце истории» и планетарной победе либерализма. Но никакого отношения к государству Гегеля, которое должен быть основано на преодолении гражданского общества, то есть капитализма, это не имеет.

Важно проследить судьбу советского общества, где, по Сталину, гражданское общество должно быть полностью преодолено. В этом и состоял смысл советского государства (если рассматривать его в гегелевской оптике). Но распад СССР и отказ от коммунистической идеологии показал, что это преодоление было иллюзией. Сталин, с одной стороны, действительно способствовал становлению в СССР гражданского общества в пролетарской оболочке (мир крестьянства и эйкумена семей были фундаментально подорваны, а большинство населения перемещено в города — то есть стали «горожанами», «гражданами»), а с другой, это гражданское общество, которого до революции почти не было в царской России, не было преодолено в государстве. Это должно произойти (по Гегелю) на следующем витке. Пока же советское общество рухнуло именно в капитализм, государство максимально ослабло и почти исчезло в 90-е годы, и либеральные идеи восторжествовали в пост-советской России.

Именно потому, что сталинское государство не было настоящим преодолением капитализма, оно было вынуждено вернуться к предшествующей — чисто нигилистической, либеральной — фазе, чтобы отталкиваясь от либерального дна всё начать сначала.

Но — и это принципиально важно! — включение постсоветской России в общелиберальный глобалистский контекст и превращение её в постсоветское гражданское общество стали важнейшим элементом реализации именно гегелевского сценария. Только теперь российское общество стало по-настоящему буржуазным, а значит, именно сейчас исторический момент преодоления буржуазии в пользу учреждения Staat и наступает.

При этом Россия вопреки всему сохранила свой политический суверенитет, который Германия, например, ранее претендовавшая и с не меньшими, а то и большими основаниями на создание полноценного гегелевского государства, после Второй мировой войны утратила.

Из такого анализа следует, что в полном смысле слова русский народ как гегелевский Volk может стать реальностью только в будущем, к которому мы вплотную и подошли. А оппозиция либеральному Западу, который и не собирается становиться (пока по крайней мере) государством и народом, разлагая в предельной стадии семьи в экстремальной версии глобалистского гражданского общества, добавляет русским внутренней духовной энергии.

Сам Гегель полагал, что в «конце истории» миссия стать выражением общечеловеческой идеи, то есть Мировой Империи принадлежит германцам. Он предвосхищал создание немецкой конституционной монархии на основе Прусского государства, что и произошло при Бисмарке и Гогенцоллернах. А затем, через систему международных отношений с другими Staat и скорее всего через метафизику войны, германцам суждено стать «всемирно-историческим народом», замыкающим цепочку четырёх исторических Империй (о которых уже была речь — восточной, греческой и римской). Эту идею о всемирно-историческом значении Германии и её духа, её географического и антропологического места в мировой истории, позднее в ХХ веке развивали консервативные революционеры Артур Мюллер ван ден Брук [17] и Фридрих Хильшер [18]. Однако эта перспектива после поражения нацисткой Германии во Второй мировой войне была снята с повестки дня или отложена на неопределённо долгий срок. После 1945 года немцы были снова сброшены в гражданское общество, по сути, без права заниматься политикой. Ни о каком героическом учреждении государства в их случае больше речь идти не могла. Значит, Германия вышла из гегелевского горизонта борьбы за всемирно-исторический смысл, за ход Бога в мире.

Очевидно, что страны либерального Запада уже в силу их радикальной преданности буржуазной идеологии, капитализму и гражданскому обществу также никаких предпосылок для учреждения Staat и воплощение Духа не содержат.

Поэтому среди претендентов на эту роль в мировом масштабе в настоящее время могут фигурировать лишь Россия и Китай. Причём и Россия — особенно в последние годы — и Китай уже сделали в этом направлении определённые шаги. Решающей будет воля к полному преодолению гражданского общества в этих странах, осознание необходимости нового учреждения государства (Staat), а также способности сделать это, и наличие критической массы «сословия храбрости». Общество становится народом, перерастая буржуазные нормы, структуры обыденного сознания, превращаясь в армию, в полк (Volk).

У китайского общества идейной опорой этого может выступать конфуцианская традиция этического государства и маоизм с его отвержением капитализма. У России предпосылкой становления великим народом можно считать метафизику катехонической Империи и определённый опыт советского сталинизма, построения солидарного небуржуазного и нелиберального государства. Тот, кому удастся сделать это, имеет уникальную историческую возможность стать сосудом всемирного Духа. Русские всегда подозревали, что и являются моментом «прохождения Бога по миру». Поэтому и возникла идея русских как «народа-богоносца». Сейчас самое время в полной мере осознать это и поступать соответствующим образом.