Андрей Иванов: Категории национального духа

Авторский экспертный доклад Андрея Иванова[1]

Абсолютные ценности приобретают национальную содержательную специфику, неповторимо иерархически выстраиваются и словесно фиксируются в так называемых категориях национального духа. Чаще всего та или другая национальная традиция имеет собственную ценностную доминанту, основной ценностный лейтмотив, влияющий на все остальные. Если ценности утрачены и нет воли к их обретению и защите, то такому народу будут навязаны ценности другого народа или другой культурной традиции, и он рискует полностью утратить свое национальное самосознание.

Любопытную, хотя и небесспорную картину этих доминант дал выдающийся немецкий мыслитель Вальтер Шуберт в работе «Европа и душа Востока». Он писал: «…Англичанин смотрит на мир как на фабрику, француз как на салон, немец как на казарму, русский как на храм. Англичанин жаждет добычи, француз – славы, немец – власти, русский – жертвы. Англичанин ждёт от ближнего выгоды, француз стремится вызвать у него симпатию, немец хочет им командовать и только русский не хочет ничего. Он не пытается превратить ближнего в орудие. В этом суть русской идеи братства. Это и есть Евангелие будущего. Это – великая нравственная сила, направленная против латинских идей человека насилия и государства насилия. Русский всечеловек как носитель нового солидаризма – единственный, кто способен избавить человечество от индивидуализма сверхчеловека и от коллективизма массового человека»[2].

Эта оценка, очень лестная для национального духа, да ещё данная представителем другой культуры, – всё же явно завышена. В отечественной досоветской, советской и тем более постсоветской истории этот идеал всечеловеческого братства так никогда и не был полностью воплощён.

Однако специфика содержательного смыслового наполнения базовых категорий национального духа в том и заключается, что они фиксируют не только то, что в бытии данного народа уже реально воплощено, но что должно быть, – те идеалы личного и социального бытия, которые данный народ и его живые представители хотели бы видеть не в единичном, но именно в коллективном воплощении. Категории национального духа – это как бы смысловые якоря, которые заброшены выше по течению, но без которых народ будет неизбежно снесён хаотическим потоком исторических времён. Их также можно уподобить реющим знамёнам, увлекающим народ вперёд, к новым историческим победам и свершениям.

Число, состав и смыслы базовых категорий национального духа дискуссионны и неизбежно вариативны. Они и не могут быть окончательно исчислены и точно логически определены, ибо жизнь динамична и всегда опровергает жёсткие схемы. К тому же смыслы многих категорий не могут быть прояснены без художественных образов и символов, а также без обращения к внерациональным – эмоциональным и интуитивным – способностям человеческой души. Недаром они даже лучше выражаются художественными средствами, нежели научным и философским разумом. Однако их ядро в русской культуре просматривается достаточно отчётливо.

К базовым категориям национального духа, фиксирующим отечественные коренные духовные, социальные и антропологические ценности, могут быть отнесены следующие слова и словосочетания, содержание которых будет раскрыто ниже:

Всеединство

Соборность (общинность, коллективизм, солидарность)

Устремлённость в будущее

Софийность

Правда

Русское странничество

Мир

Нестяжательство

Всемирная отзывчивость

Жертвенное служение

Добросердечие

Гражданственность (патриотизм)

Святость (духовное преображение)

Могут возникнуть вопросы: почему здесь нет категорий Бога, человека, любви, веры, долга, чести, совести? Но Бог и человек – это философские метафизические категории, посредством которых осмысляются всеобщие основания бытия, в том числе и безотносительно всякой ценностной проблематики; а остальные – это всеобщие категории осмысления нравственных проблем (этические категории). Их толкование может приобретать специфическую ценностную этическую трактовку в разных культурных традициях, но эта специфика отразится именно в смыслах категорий национального духа.

С другой стороны, включение в список таких вроде бы сугубо этических, социальных и богословских, категорий, как «добросердечие», «жертвенное служение» и «гражданственность», «святость» и «духовное преображение» объясняется тем, что они несут очень важные для отечественной традиции смыслы, имеющие дополнительные – антропологическое и метафизическое – ценностные измерения

Могут спросить: «А откуда вообще взялись эти категории, претендующие на выражение базовых национальных ценностей? Огромное количество людей в России прожило всю жизнь и даже не слышало ни о какой соборности и софийности!» На это следует ответить, что категории национального духа воплощаются и осмысляются, прежде всего, в творениях так называемой «высокой культуры» – в богословии и философии, литературе и искусстве. Так, соборность – ключевая категория русской религиозной философии, а тема Софии – важнейшая в отечественной архитектуре, иконописи и литературе. На уровне народной культуры идеал соборного единения людей, ощущение софийной красоты и гармонии окружающего мира существовали преимущественно в качестве интуиций коллективного бессознательного, отражаясь в художественных образах и символах народного искусства, в сказках, пословицах и поговорках. Тому, что многие люди ничего не слышали о соборности, всеединстве, софийности и нестяжательстве, мы «обязаны» в первую очередь почти вековому господству западной атеистической идеологии, но сегодня в условиях противостояния с Западом наступило время возвращаться на новом уровне к нашим вековым ценностным устоям. Без этого России не устоять.

Всеединство – важнейшая категория национального духа, магнитом стягивающая вокруг себя смысловые нити всех остальных категорий. Её смысловой стержень – осознание глубинного несовершенства и греховности нынешнего состояния мира. Это проявляется в состоянии вражды между людьми, нациями, религиями и культурами; в разрыве человеческого и природного бытия, а также в расколотости, нецельности души самого современного человека. В частности, И.А. Ильин писал: «…Расколотый и нецельный человек оказывается духовно обессиленным человеком. Он не способен иметь убеждения. В вопросах, требующих исповедания, он немощен и беспомощен… И таким он является во всех областях духовной культуры… Так, например, проблему добра и зла он подменяет вопросом об относительно полезном и сравнительно вредном… А в глубине души он считает, что «умные люди» вообще не занимаются этим пустым и компрометирующим вопросом – о зле и добре… Если ему приходится говорить об отечестве и патриотизме, о правовой свободе, о справедливости, то он и здесь становится на «умную» точку зрения релятивизма, и притом потому, что его патриотизм и его правосознание настолько же расколоты, нецельны, неискренни и ослаблены… Религии он вообще не имеет, и религиозность его мертва, потому что вера требует от человека целостной очевидности сердца…»[3]

Отсюда вытекает и краеугольная задача как отдельного человека и отдельной культуры, так и всего земного человечества – восстановить нарушенную целостность мирового бытия: связь человека с Богом и с высшим ценностями, с природой и с самим собой, носящего в себе глубинное духовное Я (или «образ Божий» в рамках христианского миросозерцания). Идеал всеединства был высказан в конце XIX века тремя очень разными мыслителями, которые оказали серьёзное влияние и друг на друга. Это Н.Ф. Фёдоров, один из основоположников русского космизма, создавший «Философию общего дела»; великий русский писатель Ф.М. Достоевский, увидевший главную задачу русской культуры в том, чтобы объединить разрозненное человечество «по Христову евангельскому закону»; а также В.С. Соловьёв, заложивший основы «метафизики всеединства», одной из самых влиятельных школ отечественной философии.

По каким же линиям следует восстанавливать потерянное греховным человечеством единство мирового бытия?

Во-первых, это восстановление утраченного онтологического единства с незримым смертным оком, более высокими – духовными – уровнями космического существования (с Богом в рамках православного христианского миросозерцания), а также творческое единение человека с природой через отказ от хищнического её уничтожения, охранение всех форм жизни и хозяйственное проявление скрытого эволюционного потенциала биосферы. Человек призван не только в межчеловеческих отношениях повиноваться высшим космическим законам, одним из которых является закон Любви, но и выполнять миссию творческого пастыря природного бытия. Здесь отечественная мысль предсказала будущий глобальный экологический кризис и фактически заложила программу гармоничной коэволюции (совместной эволюции) человека и природы. Позднее это найдёт отражение в концепции ноосферы В.И. Вернадского и в современных эколого-экономических и эколого-социальных моделях развития.

Во-вторых, доктрина всеединства в социальном плане подразумевает соборное братское единение людей, стран, народов, религий и культур на основе общих корней и целей деятельности. Человечество, не утрачивая своего многообразия, должно стать мирным и единым человечеством, где правят не вражда, а любовь; не жажда власти и богатства, а правда, бескорыстие и жертвенное служение, причем именно России суждено сыграть в этом процессе ключевую объединительную роль. В стихотворении «Россия» А.С. Хомяков писал:

Тебе он дал своё призванье,

Тебе он светлый дал удел:

Хранить для мира достоянье

Высоких жертв и чистых дел:

Хранить племён святое братство,

Любви живительный сосуд,

И веры пламенной богатство,

И правду, и бескровный суд[4].

Установка на соборное единение человечества под лозунгами социальной справедливости и братства сохранялась и в советский период отечественной истории, разве что с социалистическим и атеистическим уклоном. Советский Союз возглавлял борьбу стран Азии, Африки и Латинской Америки против диктатуры и хищнической природы западного капитала. Отсюда и сохраняющиеся симпатии к России со стороны стран третьего мира и ощущение подавляющим большинством людей бывшего Советского Союза величайшей трагедии распада единой и некогда великой страны, которая в том или ином обличье вновь должна воссоединиться. Более того, у огромного числа людей сохраняется вера и в мировую объединительную мощь России, бросившей сегодня вызов объединённому Западу, всегда живущему по принципу «разделяй и властвуй».

В-третьих, необходимо осуществить познавательный синтез, где будут не враждовать, а образовывать органическое единство наука и религия, логическое мышление и интуиция, художественное и техническое знание, познавательные достижения Востока и Запада, древней и современной мудрости. Словом, без единства основных видов знания и сфер духовной культуры становление целостного земного человека и человечества невозможно.

Отечественная культура всегда отличалась своим синтетическим характером. Ломоносов был выдающимся организатором науки, философом, учёным и поэтом, заложившим основы отечественного научного и поэтического языка. Толстой и Достоевский были не только великими писателями, но философами, публицистами и общественными деятелями. П.А. Флоренский и архиепископ Лука Войно-Ясенецкий объединяли в одном лице выдающихся учёных и религиозных деятелей. Удивительной широтой мышления и вкладом в самые различные сферы науки и культуры прославились Д.И. Менделеев и В.И. Вернадский. Сегодня именно отечественная философия отличается широчайшей палитрой восточных, западных и русских философских школ и типов мировоззрения, наглядно воплощая свойство «всемирной отзывчивости» национального характера, когда-то подмеченное Ф.М. Достоевским.

В-четвертых, в антропологическом аспекте всеединство подразумевает обретение человеком личной духовной цельности и мира в душе через развитие всех своих познавательных и творческих способностей, а также через телесное, душевное и духовное единение со своей противоположной (мужской или женской) половиной – ведь единство мужского и женского начал, по учению русской религиозной философии, коренится в прообразе, восходящем к божественному бытию.

В-пятых, в этико-практическом плане идея всеединства нацеливает на преодоление разрыва между словом и делом, теоретической истиной и нравственной правдой, сердцем и разумом. Цельное знание должно быть живым и деятельным, а не абстрактным и мёртвым. В русской философии (славянофилы, С.Л. Франк) мы даже встречаемся со специфическим термином «живознание». Опять-таки в Советской России и в марксистской философии практика была главным критерием истины.

В-шестых, человечеству, по учению русских космистов (Н.Ф. Фёдоров, К.Э. Циолковский), суждена не только земная, но и космическая судьба, продолжение своего развития на других планетах и в иных звёздных системах. Учение о космических истоках и космическом будущем человечества – это вообще совершенно оригинальная интуиция отечественной культуры. Советские космические достижения были бы невозможны без этой мощной идейной подпитки.

Нетрудно заметить, что практически все эти линии единения земного человечества сохраняют свою актуальность и сегодня. Более того, можно уверенно говорить, что человечество вступило в эпоху глобального синтеза знаний и культурных достижений разных народов, без чего невозможно будет преодолеть и нынешний глобальный кризис цивилизации. Отечественный идеал всеединства при точном и глубоком его понимании – это не утопия и не абстракция, а реальное руководство к практическому действию.

Соборность (общинность, коллективизм, солидарность) – главная форма социально-политической, культурной и духовной самоорганизации российского общества, а также идеал совместной жизни людей, выработанные Россией за века её исторического развития. Эта категория национального духа столь же многозначна и полифонична, как и категории всеединства, правды и софийности.

Во-первых, это способ совместного решения наиболее важных общественных проблем и справедливого территориально-корпоративного представительства народа в органах государственной власти, сложившийся в виде Земских соборов России в XVI-XVII веках. Несмотря на краткость функционирования Земских соборов, свернутых нараставшей централизацией царской власти ко второй половине XVII века, их влияние на государственно-правовое и нравственное сознание России было огромным. Память о соборах, как бы расширивших соборные демократические традиции местного самоуправления на уровне сословных объединений, сельских общин и хозяйственных артелей до масштабов всего государства, сохранилась в русском народе навсегда. В.О. Ключевский писал: «Слова, малознакомые прежде, – совет всей земли, общий земский совет, всенародное собрание, крепкая дума миром – стали ходячим выражением новых понятий, овладевших умами. Из этих понятий всего глубже врезывалась в общественное сознание мысль об избрании государя “советом всей земли”. Расширяясь, эта мысль захватила все земские дела; о всяком земском деле считали необходимым учинить “крепкий общий совет”, и для этого города устраивали съезды, выбирая из своей среды “лучших людей” от всяких чинов»[5].

Принцип соборного территориально-корпоративного представительства народа в органах государственной власти потом воспроизведется в форме Советов, сформировавшихся в экстремальных условиях Первой мировой войны и всеобщего государственно-политического кризиса. Как верно подметил С.Г. Кара-Мурза, «советы (рабочих, солдатских и крестьянских) депутатов формировались как органы не классово-партийные, а корпоративно-сословные, в которых многопартийность постепенно вообще исчезла. Эсеры и меньшевики, став во главе Петроградского совета, и не предполагали, что под ними поднимается неведомая теориям государственность крестьянской России, для которой монархия стала обузой, а правительство кадетов – недоразумением»[6].

Глубинная правота советской власти была подмечена и ее наиболее объективными критиками. Крупнейший правовед, философ и историк евразийской идейной ориентации Н.Н. Алексеев писал: «В советской системе отправным пунктом является не отдельный человек и не искусственное соединение людей, но органический территориальный член целого – совет, округ, область, город и т.п., или же профессиональные объединения людей в пределах этих территориальных единиц, наконец, национальные части государства. Начала эти и подлежат дальнейшему укреплению, развитию и усовершенствованию в евразийском государстве»[7].

Замена советской государственной системы системой парламентских политических партий в 1993 году вызывает сегодня много вопросов у общества, учитывая, что, по данным директора Федерального научно-исследовательского социологического центра Российской академии наук академика РАН М.К. Горшкова (исследование 2019 г.), политическим партиям доверяют лишь 15% россиян. Это низший показатель по сравнению со всеми другими государственными институтами, где, например, Российской академии наук доверяют 46% граждан[8].

Во-вторых, соборность есть свободное объединение людей в пространстве духовной общности, где никто не теряет индивидуальных черт лица. Такова совместная молитва людей в храме, где все пребывают вместе, но каждый общается с Богом индивидуально. В русском хороводе все объединены единым танцем, но каждый воплощает и переживает его по-своему. В хорошем научном коллективе или конструкторском бюро все объединены общими научно-техническими задачами, но каждый его член ценен в силу своих неповторимых знаний и личностных качеств.

Соборное единение как идеал общежития и коллективного (солидарного) действия исключает и эгоизм, когда целое приносится в жертву части, и тоталитарный коллективизм, когда в жертву целому приносится его отдельная часть.

Идеал соборного единения человечества сегодня кажется обывателю утопией. Но утопией являются как раз попытки решить общие проблемы человечества на основе личного, корпоративного и государственного эгоизма. Без соловьёвской «свободы от своей исключительности» навсегда сохранятся и беспощадная конкуренция, и социальная вражда, и войны между государствами, и эксплуатация человека человеком, и деградация целых стран и регионов, а в конечном счёте, и крах тех, кто построил своё иллюзорное счастье на несчастье других.

Эгоизм как антисоборность и антиобщинность всегда отвергался русской культурой как нравственная порча и одно из самых зримых проявлений раздробленности человеческого бытия.

В-третьих, принцип соборности имеет познавательное и культурное значение, которое было выделено славянофилами. С точки зрения А.С. Хомякова, целостная истина редко достигается усилиями индивидуального ума, но гораздо чаще соборными усилиями, объединёнными любовью.

Можно придать ей исторический характер, как это сделал С.Н. Трубецкой, где только соборному познающему разуму истина постепенно раскрывается в истории во всей своей смысловой полноте и глубине. Методологически это означает сознательно-культурную, лишённую расовых и национальных предрассудков линию на собирание и осмысление всех достижений человеческого гения, чтобы не потерять ни одного из щедро разбросанных по дорогам столетий драгоценных зёрен истины.

Соборность в единстве её исторических и пространственных аспектов может трактоваться исключительно в религиозном ключе, как это и было свойственно славянофилам. Однако соборность может трактоваться и вполне светским образом – как общая укоренённость религиозных деятелей, философов, учёных и художников, миллионов простых людей из самых разных уголков России в её общей многонациональной культурной традиции, как любовь к её общим основополагающим идеям и ценностям, к её истории, к её великим именам и «осевым» творениям.

Важно, чтобы любовь к большой Родине или к родине малой была не эгоистической и нарциссической, а действительно соборной – творческой, критической, открытой не только ближним, но и дальним, всему остальному миру и его культурным достижениям. Через национальное соборное единение народ обретает и своё неповторимое место в человечестве, причём чем более он духовно един – тем больший творческий вклад вносит и в мировое всечеловеческое, по Достоевскому, единение.

Необходимость соборной любви к своим культурным корням, но с устремлённостью к общему лучшему общемировому будущему остро чувствовали русские духовные подвижники, художники и мыслители Серебряного века, и её катастрофически не хватает России сегодня, после столетнего господства западнических, сначала марксистских, а потом и либерально-рыночных, идей.

Устремлённость в будущее – важнейшая черта отечественного национального характера. Её отмечали многие мыслители: Ф.М. Достоевский и Н.А. Бердяев, А.И. Герцен и Н.Ф. Фёдоров, Н.Н. Алексеев и Даниил Андреев. В принципе, тот или иной более или менее ясный, более или менее рациональный образ будущего всегда есть у любого человека и у любого народа. Просто отечественная культурная традиция отличается особо обострённым ощущением нравственного несовершенства настоящего и стремлением преобразовать его в соответствии с тем или иным общественным идеалом, с какой-то высшей общечеловеческой целью. Это может быть христианский идеал тысячелетнего Царства праведников, Царства Духа, Новой Земли и Нового Неба; коммунистический идеал тысячелетнего царства Земного; или достижение Беловодья, уже существующей на земле обители праведников и земного счастья. Всечеловеческая благая цель (Всемирное братство, Царство правды) только и может придать смысл общественному и телесно-биологическому существованию человека, оправдать его приход и неминуемый уход из этого мира.

Удивительно, но грядущий справедливый миропорядок понимается очень сходно и в религиозном, и в коммунистическом идеале: в грядущем Царстве правды люди будут находиться в братских отношениях друг с другом; там будут побеждены эгоизм и вражда (даже смерть, как у Н.Ф. Фёдорова), а все люди получат равные и наиболее благоприятные возможности для всестороннего личного развития.

Вот очень характерный пример совпадения христианского и коммунистического идеала в творчестве Н.А. Клюева в «Песне солнценосца»:

Мы – рать солнценосцев на пупе земном –

Воздвигнем стобашенный пламенный дом:

Китай и Европа, и Север и Юг

Сойдутся в чертог хороводом подруг,

Чтоб бездну с Зенитом в одно сочетать,

Им бог – восприемник. Россия же – мать.

Из пупа Вселенной три дуба растут:

Премудрость, Любовь и волхвующий труд…[9]

В будущем гармоничном обществе одухотворённое соборное миропреобразование будет гармонично сочетаться со свободным личным жизнеустроением. Устремлённость к лучшему будущему подразумевает и правду, и соборность, и софийность, и всеединство, и братство.

Понятно, что при наличии подобного жизненного идеала человек или социально борется за его воплощение в жизнь, или удаляется в монашеский скит для молитвенной борьбы за него, или совмещает оба этих пути. Можно, конечно, эгоистически бежать от ужасов настоящего в сугубо частную жизнь или в какую-нибудь глушь, чтобы там дожидаться лучших исторических времён. Но в двух последних случаях мы видим скорее мещанское и рабское смирение с настоящим, где нет воли ни к миропреобразованию, ни к жизнеустроению в согласии с идеалом.

Но когда мы активно и деятельно устремляемся к будущему, то встаёт один из важнейших и сложнейших вопросов национального существования, до сих пор служащий предметом ожесточённых дискуссий: как правильно отнестись к этой устремлённости, учитывая, что с ней в отечественной истории связаны не только величайшие исторические взлёты, но и тянется кровавый шлейф мятежей и революций?

С одной стороны, без великих проектов, без мечты и без устремления к лучшему будущему в этом мире не совершается ничего прекрасного и ничего великого. Сытые мещане, живущие сегодняшним днем и озабоченные только личным благополучием, не порождают великих идей и не совершают исторически значимых деяний. Они всегда кем-то ведомы и кем-то увлекаемы. Их жизни зависят от мировой Судьбы, иногда щадящей, но гораздо чаще раздавливающей их бытовые и профессиональные раковины, из которых они взирают на мир. Критика мещанства, обывательства и потребительства – одна из сквозных тем, проходящихчерез всю русскую литературу.

С другой стороны, революционный радикализм и насилие всегда идут рука об руку с утопическим желанием здесь и сейчас немедленно воплотить в жизнь какой-нибудь общественный идеал: христианский, коммунистический или капиталистический. Это всегда заканчивается разрушением основ государственности, концлагерями и массовыми трагедиями. Об этом пророчески предупреждали Ф.М. Достоевский в «Бесах» и великий русский консерватор К.Н. Леонтьев.

Тем не менее даже такой ложно направленный импульс говорит о том же самом: жизнь не должна превращаться в застойное болото. И часто через ошибки и, более того, преступления народная воля и народное чутьё как-то прорываются к искомому светлому будущему.

Милый друг мой, не жалей о старом,

Ведь в тысячелетней глубине

Зрело то, что мировым пожаром

В эти дни проходит по стране. 

Вечно то лишь, что нерукотворно.

Смерть – права, ликуя и губя:

Смерть есть долг несовершенной формы,

Не сумевшей выковать себя[10].

В целом же здесь трудно давать общие рецепты: жизнь неповторима, и каждая историческая ситуация уникальна. Но основываясь на фактах русской истории, можно смело утверждать, что наиболее социально и духовно продуктивны в плане выдвижения и воплощения национальных идеалов — великие духовные подвижники (Сергий Радонежский) и великие учёные (Михаил Ломоносов), а наиболее разрушительны – амбициозные политики и безответственная ксенофобствующая или космополитическая интеллигенция. Прав был К.Н. Леонтьев, писавший в работе «Византизм и славянство», что «кто радикал отъявленный, то есть разрушитель, тот пусть любит чистую племенную национальную идею; ибо она есть лишь частное видоизменение космополитической разрушительной идеи»[11].

Софийность – важнейшая характеристика отечественной картины мира, уходящая в глубины истории. Она находит свои проявления и в христианской, и в буддийской, и в исламской, и даже в атеистической картинах мира, ибо связана с переживанием его внутренней красоты, премудрости и совершенства, которые свойственны материнскому – рождающему и хранящему – началу Космоса.

Историко-этнографические исследования показывают, что одним из главных объектов поклонения в славянском язычестве служит Мать-Земля. Пантеон славянских богинь, отражающий различные аспекты материнского культа, чрезвычайно разнообразен: Мокошь, Жива, Лада, Кострома, Дивья. Отголоски этих древнейших представлений, свойственных многим этносам евразийского материка, сохраняются в русских деревнях вплоть до ХIХ в., ибо достаточно органично сочетаются со столь характерным для православия почитанием одухотворённого материнства, бескорыстия и сострадания в лице Богородицы. Нередко Мать-Земля сопрягается в устном народном творчестве и с Богородицей Марией, и с нашей земной матерью, ибо она так же любит своих детей, обеспечивает им материальное благополучие, дарит душевное здоровье, стойкость и веру. На Руси бытовала пословица: «Первая мать – Пресвятая Богородица; вторая мать – сыра земля; третья мать – кая скорбь приняла».

Русские богатыри, припадая к земле, набирались новых сил; крестьянин, обращаясь к ней с молитвой, надеялся на сердечный отклик и щедрый урожай. Здесь можно вспомнить былинный образ Микулы Селяниновича, в суме носящего «тягу земную». Земля благоволит к нему, ибо он знает правду-истину бескорыстного умного труда, физической и душевной гармонии, лада с окружающими людьми и всей огромной живой Вселенной.

Это народное почитание Матери-Земли как живого и разумного организма своеобразно отразилось в русской литературе и философии. Здесь можно вспомнить знаменитые тютчевские строки:

Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик –

В ней есть душа, в ней есть свобода,

в ней есть любовь, в ней есть язык[12].

Позднее этот мотив живой Земли проявится в стихах В.С. Соловьёва, с которого начинается философско-богословская разработка идеи Софии:

Земля-владычица! К тебе чело склонил я,

И сквозь покров благоуханный твой

Родного сердца пламень ощутил я,

Услышал трепет жизни мировой[13].

Культ Земли-кормилицы и тёплый культ Матери Божией – довольно сильно отличающийся от холодного католически-аскетического почитания непорочной Девы Марии –находит библейское основание в учении о Софии — Премудрости Божией как о предвечном Божественном замысле о мире и одновременно незримой смертному оку Душе тварного мира, пронизывающей его токами жизни и любви. Божественная София, имеющая лик Вечной Женственности, трижды являлась великому русскому философу и поэту В.С. Соловьёву, отразившему свой мистический опыт в поэме «Три свидания». Там есть такие строки:

Не веруя обманчивому миру,

Под грубою корою вещества

Я осязал нетленную порфиру

И узнавал сиянье Божества…[14]

Богородица есть как бы полнота Софии в земном творении, т.е. предельная одухотворённость тела и предельно гармоничная телесная жизнь духа. Софийно-богородичные аспекты православного вероучения, делающие упор не на изоляцию человека от греховного земного мира и плоти, а на необходимость их сердечного просветления и одухотворения, с самого начала оказались глубоко органичными для российской культурной почвы. Это проявилось и в зодчестве, где первые храмы на Руси в Киеве и в Новгороде посвящены именно Святой Софии, и в иконописи, и даже в светской литературе. Здесь достаточно указать на проникновенные и возвышенные образы русских женщин, начиная с пушкинской Татьяны и кончая солженицынской Матрёной. Силой софийной женской любви, состраданием и верностью долгу во многом стоит и крепится Русская земля. Более того, современные этнопсихологические исследования свидетельствуют, что женщине на Руси издревле принадлежала и до сих пор принадлежит особая роль в укреплении семьи и в воспитании детей, в отличие от Запада, где ведущее положение занимает мужчина. Наконец, не случайным является, по-видимому, и тот, не раз отмечавшийся в литературе, факт, что сами слова «Россия» и «Русь» – женского (софийно-творящего и софийно-жертвенного) рода и звучания. Вспомним в этой связи знаменитые блоковские строки:

О, Русь моя! Жена моя! До боли

нам ясен долгий путь![15]

Любопытно, что отношение к Земле и Космосу как к своеобразным живым существам полностью не умирало даже в советский атеистический период нашей истории, сохраняясь на уровне бытовых крестьянских верований (обрядовых представлений, сказок, пословиц), а в литературе воплощаясь в проникновенных страницах, посвящённых русской природе, например, у К.С. Паустовского и М.М. Пришвина. Ярким художественным воплощением подобного софийного мироощущения является прекрасный роман В.П. Астафьева «Царь-рыба».

Зримым антиподом софийной полноты и красоты мира выступают безобразие, вульгарность и пошлость в виде воинствующей массовой культуры, играющей на понижение, поощряющей низменный телесный хохот, скабрезности и сальности.

Самое же отвратительное проявление антисофийной деятельности человека – массовое сквернословие, где грязь на устах отражает внутреннюю омрачённость и болезнь человеческой души. Пока Россия не сладит с коллективной матерщиной, особенно в общении противоположных полов, – ни о какой победе софийного начала в мире и речи быть не может. Будут только нарастать культурные недуги и физические болезни, рождаться дети с врождёнными уродствами и усиливаться хаотические процессы в биосфере.

Из уст, как говорил П.А. Флоренский, снова должна зазвучать молитва; а добрая шутка сопутствовать напряжённому и творческому труду. Именно творческий труд на общее благо, который может рассматриваться как особое молитвенное служение, и призван в конечном итоге проявить софийные основания бытия, забытые современным падшим человечеством. Для России это особенно актуально. Тот же П.А. Флоренский писал в письме известному славянофилу Ф.Д. Самарину: «…Мы — народ Софийный, мы — подданные Софии, и должны быть рыцарски верными Своей Царице. Это — залог нашего существования, ибо “Россия” и “русское” без Софии — Contradictio»[16].

Правда – синтетический идеал личного и соборного национального бытия. Выдающийся отечественный мыслитель С.Л. Франк писал об этой категории: «У русских, кроме слова “истина”, которому точно соответствует немецкое слово Wahrheit, имеется еще и другое понятие, ставшее главной и единственной темой их раздумий и поисков. Это понятие выражается непереводимым словом “правда”. “Правда”, с одной стороны, означает истину в смысле теоретически адекватного образа действительности, а с другой – “нравственную правоту”, нравственные основания жизни, ту самую духовную сущность бытия, посредством которой оно становится внутренне единым, освящается и спасается»[17].

Нераздельность истины и нравственности в праведном индивидуальном бытии дополняется в отечественном сознании ещё и требованием установления общественного «царства правды», где бы соблюдалась социальная справедливость, и совместную борьбу людей за его победу над «царством кривды»[18]. Идеал нерасторжимой связи теоретической правды, нравственной правоты и социальной справедливости присущ различным направлениям отечественной мысли. Так, крупный представитель народничества Н.К. Михайловский писал: «Всякий раз, как мне приходит в голову слово “правда”, я не могу не восхищаться его поразительною внутреннею красотой. Такого слова нет, кажется, ни в одном европейском языке. Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое»[19].

Для отечественного сознания истинное знание (Истина с большой буквы) не может быть нравственно неправым и социально несправедливым. Если научная истина подталкивает к аморальным деяниям и ведёт к разрушительным социальным следствиям, то такая истина в лучшем случае будет частичной и противоречащей Истине всеобщей, т.е. основополагающим законам мирового бытия. Так, олигарх, который достигает экономического успеха и личного богатства за счёт безжалостной эксплуатации чужого труда и присвоения природных ресурсов, принадлежащих всему народу, – занимается нравственно неправой и социально несправедливой деятельностью, ибо она противоречит законам гармонии природного и социального целого, вносит зло и хаос в окружающей мир, делает многих людей несчастными и нищими. Праведным богатство может стать только тогда, когда идёт не на личное эгоистическое потребление, а служит общему благу.

Отсюда и традиция отечественной благотворительности, которая призвана хотя бы отчасти компенсировать принесённое обществу зло; и отечественный нестяжательский идеал «государства правды», которое основывалось бы на истинных научных знаниях, на справедливых и касающихся всех государственных законах, на незыблемых нравственных устоях жизни и обеспечивало бы всестороннее развитие всех членов общества. Пусть этот идеал нельзя воплотить в единочасье исторического времени, ибо это, в свою очередь, потребует неправых насильственных средств типа большевистской «экспроприации экспроприаторов», но стремиться к этому Царству Правды в триединстве его аспектов, безусловно, необходимо. Если к целостной Правде не стремиться, тогда и приходит Царство Кривды, где бессовестно лгут; нравственно кривят душой; и царствует социальная несправедливость, ибо богатые и властные обходят закон кривыми путями.

Показательно, что идеал государства правды – но без своей религиозной этической составляющей и с явным упором на уравнительную социальную справедливость – в какой-то мере был присущ и отечественному социализму. Беда, что нравственная правота понималась там как верность делу рабочего класса. Отчасти именно это легло в основу оправдания массовых репрессий, осуществляемых против «буржуев» и «попов» ради рабочего класса и светлого коммунистического завтра.

Забвение живого человека, христианских нравственных идеалов и особенно социальной справедливости оказалось характерным для отечественной истории 90-х годов прошлого века, когда воцарился дикий российский капитализм.

Учитывая эти горькие исторические уроки, необходимо твёрдо двигаться к идеалу государства правды, завещанному нам великими предками.

Русское странничество – это духовная подвижность, готовность сняться с насиженного места и отправиться в неизвестность, куда зовёт тебя софийная воля и манящий, вечно удаляющийся горизонт. Странник − воплощение русской воли во всех её многообразных смыслах. Странник не привязан к миру сему, хотя в большинстве случаев честно исполняет свой семейный, профессиональный и гражданский долг. При этом в сознании своём он радикально отстранён от навязчивых вериг быта, карьерного успеха, жажды славы и богатства, а пуще всего − от психологической безмятежности, бытового комфорта и тяги к плотским удовольствиям − этих главных искусов современного человека. Потому-то он истранен, даже страшен для обывателя, ибо не укладывается в его плоские меры и схемы. Более того, как раз странник воплощает человеческую норму, а странен (если только не безумен!) окружающий его мир с валютными трейдерами и иссохшими от скуки обывателями, прилипшими к экранам компьютеров и телевизоров.

При этом не надо путать странничество с туризмом. Они – во многом антиподы. Нынешний туризм − квинтэссенция мещанской безмятежности и телесного комфорта, или, наоборот, двухнедельная адреналиновая встряска для обывателя, лишённого подлинного зова и дела. Странник же − воплощение внутренней духовной свободы и психологической непривязанности, живой вызов неба обмещанившейся и изболтавшейся земле. Без странников мир был бы мёртв и пресен, как мертва застоявшаяся вода в болоте. Странничество − это ещё и волевое устранение-преодоление как иллюзорных земных границ, так и собственных человеческих пределов.

Подобный вольный зов к переступанию границ и перешагиванию земных пределов сподвигал русских монахов на основание скитов и обителей в северных заволжских землях; крестьян − на освоение чернозёмов Дикого поля с ежедневной угрозой быть взятыми в монгольский полон; казаков Ермака − на преодоление сибирских рек, морозов и евразийской племенной разноголосицы. Вольными странниками по духу были не только Афанасий Никитин и Пржевальский, Крузенштерн и Миклухо-Маклай, но тот же М.В. Ломоносов, дерзнувший покорять столицу и основавший московский университет; и академик М.А. Лаврентьев − основатель Сибирского отделения РАН и новосибирского Академгородка. Советскими странниками освоена в 50–60-е годы целина и проложен БАМ в глухой тайге.

Странникам-нестяжателям, наделённым софийной волей к преображению жизни, мы обязаны образованием нашей страны как великой евразийской державы, занявшей пространство от Балтийского моря до Тихого океана. Именно странниками обнаруживается и строится всё самое лучшее и самое прекрасное в земном мире. Вспомним те же русские сказки и былины: за тридевять земель должен отправиться добрый молодец, чтобы найти и преломить кощееву иглу. Именно калики перехожие приносят живую воду Илье Муромцу, который тридцать лет в избе на лавке сиднем просидел. Русскими странниками были лётчики Чкалов и Громов, а также наши первые космонавты.

Странник − полная противоположность диссиденту, отправившемуся в заморские края в поисках лучшей жизни. Такие − никогда не свои и в чужой стране, и часто самые ярые ненавистники брошенного Отечества. Но подлинный странник возвращается к родному очагу с новым опытом и новыми знаниями, даже если он и задувается злыми ветрами. А если странник и вынужден обрести новый дом, как многие русские люди после революции, то они мучаются от разлуки с Отечеством и детям передают благодарную память об оставленном доме.

У странничества есть ещё одна антиценностная ипостась – человек «без кола и без двора», человек-перекати-поле, случайный гость в любом доме, прохожий на любых землях. Чужеродным странником в своей стране называет Ф.М. Достоевский и своеобразного диссидента XIX века Онегина, который весь эгоистически «загромождён собой» и которому никогда не понять жертвенную и мудрую русскую душу Татьяны, её софийную простоту и полноту.

Но не такие люди освоили огромное евразийское пространство и спаяли воедино многие языки и народы, а странники, послушные пушкинскому «веленью Божьему». О них повествует прекрасная картина Н.К. Рериха «Странник светлого града», и именно о них поётся в прекрасной советской песне В. Лебедева-Кумача «Веселый ветер».

Здесь может возникнуть вопрос: а разве дух странничества не присущ другим народам, например, англичанам, создавшим могущественную Британскую империю? В какой-то мере – несомненно, но британская страсть к открытию и освоению новых земель восходит к греческим и варяжским традициям пиратского разбоя и военного захвата новых территорий. Народы, которые встречает на своем пути британец, должны быть в лучшем случае покорены, если не истреблены, а их природные ресурсы обязаны в первую очередь использоваться для процветания метрополии. Какие-нибудь индийцы или индейцы для англичанина – люди второго сорта, и уж точно не друзья и не братья. К тому же англосаксонское странничество, в отличие от русского, всегда меркантильно и прагматично. К тому же подлинно связывает разных людей и разные народы только общая Мать-Земля, а океан такой связи никогда не даёт.

Поэтому будущее земное всеединение – за отечественным, вольным и софийным, странничеством, во всём противостоящим западному, прежде всего англосаксонскому, неоколониализму в его разных обличьях.

Мир (вселенная) – исключительно важная и многозначная категория отечественной культуры, фиксирующая её базовые мировоззренческие смыслы и установки.

Во-первых, под миром (вселенной) понимается вся внешняя и внутренняя реальность, которая доступна нашему разуму и чувствам. Мы говорим: «внешний мир» и «внутренний мир», — подчеркивая этим, что наша психическая жизнь так же беспредельна и многогранна, как и внешняя. Но эти смыслы есть и в других языках. Любопытно другое: в русском слове «вселенная», в отличие от других языков, подчеркивается, что это место, куда мы «вселены» на правах её важных поселенцев, а сама вселенная – вовсе не мёртвая физическая пустыня, как это рисовалось атеистическому сознанию недавнего прошлого, а живое пространство (село), ведь в безжизненном физическом пространстве живые существа не селятся. Язык действительно подчас мудрее нас, его суетных носителей, и он несёт в своих глубинах такие скрытые смыслы, которые открываются только в свой срок. Фактически в русском слове «вселенная» всегда неявно присутствовали и идея о «всюдности жизни» В.И. Вернадского, и так называемый антропный космологический принцип в его сильной версии, который гласит: «Наша Вселенная устроена так, чтобы на определённом витке её эволюции появился наблюдатель».

Во-вторых, русское слово мир (мiр) означало ещё и общину, т.е. социальную целостность, основанную на кровном родстве и соседстве, – реальное человеческое село как своеобразное отражение большой Вселенной.

В-третьих, слово мир (правда, в другом написании в дореволюционной орфографии, через «и», а не i) фиксирует отсутствие вражды и войны между людьми и народами, а также мир в душе, мир с самим собой.

Нестяжательство – система этических и социально-политических идей, выдвинутых на рубеже XV–XVI веков заволжскими старцами во главе с Нилом Сорским. Его видными представителями были также Вассиан Патрикеев и Максим Грек. Идейная программа нестяжателей подчёркивала приоритет внутренней духовной жизни монашества, критиковала пышный церковный культ и обрядоверие, отрицала монастырское земельное владение и эксплуатацию чужого труда. В отношении государства нестяжатели отстаивали духовную независимость церкви и её право нравственного суда над государственной властью. В сфере культуры нестяжатели были поборниками религиозного просвещения. Важной чертой мировоззрения заволжских старцев был принцип убеждения, а не насилия над инакомыслящими, что стало особенно актуальным в условиях распространения в то время на Руси так называемой «ереси жидовствующих». Важнейший нравственный принцип нестяжательства касался материальных условий жизни и был сформулирован Нилом Сорским следующим образом: «И не только обладания золотом и серебром подобает нам избегать, но и всяких вещей сверх нужной потребности…»[20]. В более простой формулировке применительно к личному потреблению он звучит следующим образом: «Все, что лишнее, – то не моё».

По мнению Н.Н. Алексеева, нестяжатели заложили целую идейную программу, получившую название государства правды. «В личном, нравственном смысле правда эта требовала не внешней обрядности, но внутренней работы над собою… В социально-экономическом… согласования фактического уклада жизни с требованиями евангельской любви… В политическом смысле она … требовала преобразования московской монархии в государство правовое»[21].

Зримо нестяжательские идеалы проявляются в жизни и творчестве многих выдающихся деятелей русской истории и культуры вроде выдающегося религиозного подвижника и просветителя Паисия Величковского и старцев Оптиной пустыни, путешественников Н.Н. Миклухо-Маклая и Г.Н. Потанина, учёных М.В. Ломоносова и Д.И. Менделеева, полководцев Александра Невского и А.В. Суворова, писателей Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского, философов В.С. Соловьёва и П.А. Флоренского, предпринимателей П.М. Третьякова, основателя национальной Третьяковской галереи, и С.И. Мамонтова, проложившего железные дороги на север до Архангельска и к Донецкому угольному бассейну, основавшему первую русскую частную оперу.

При всем различии жизненных путей этих людей объединяет главное: бескорыстное служение своему народу, а не стяжание личной власти, богатства или славы; верность высоким нравственным устоям личного и социального бытия; понимание необходимости приоритетного развития науки и культуры по сравнению с экономикой и материальными условиями жизни; внутренняя свобода и неприятие неправой власти, тем более физического и духовного насилия над людьми; вера в лучшее будущее своей страны и понимание её всемирного значения.

В русской истории никогда, увы, не было более или менее целостного воплощения нестяжательского идеала «государства правды» и широкого распространения нестяжательского личного идеала жизни, хотя в советский период мы сталкиваемся с массовыми примерами своеобразного этически праведного жития.

Показательно, что крушение отечественного социализма было связано с «торжеством» сугубо стяжательских идей и ценностей, чуждых России. Принцип общественного служения и труда на благо Отечества был заменён культом личного обогащения любой ценой с разрушительными лозунгами «стыдно быть бедным» и «разрешено всё, что не запрещено законом». Высокая культура, наука и образование были принесены в жертву массовой коммерческой культуре и проникновением стяжательских идей туда, где им вообще нет места – в сферу образования, которое по природе своей есть бескорыстное дарение и получение знаний. Братству народов и единству государства были противопоставлены анархия с ельцинским лозунгом «берите власти, сколько сможете», где расцвели и мирно ужились крайности национализма и либерального космополитизма. Во вроде бы возродившейся Православной церкви широкое распространение получили обрядоверие и готовность обслуживать интересы нового господствующего класса. Идеологические гонения в 90-е годы обрушились уже на коммунистов и почвенников с откровенным искажением и поруганием советской истории.

Сегодня необходимо сознательно и системно возвращаться к нестяжательским идеям, ценностям и практикам русской истории, которые вовсе не являются ни историческим архивом, ни утопией. Напротив, они органично ложатся в основу новой духовно-экологической цивилизации, идущей на смену нынешней техногенно-потребительской цивилизации, стяжательской по самой своей сути и олицетворяемой странами объединённого Запада. Живые нестяжательские традиции России позволяют надеяться на её фундаментальный вклад в процесс цивилизационной трансформации человечества к более справедливому и разумному мироустройству.

Всемирная отзывчивость – способность русского народа и других евразийских народов быть открытыми для культурных достижений и созидательных идей других культур и народов, а также готовность, в свою очередь, щедро делиться с ними собственными достижениями и открытиями. Впервые на эту нашу национальную особенность указал Ф.М. Достоевский в своей знаменитой речи на пушкинском юбилее: «…В европейских литературах были громадной величины художественные гении – Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин. И эту-то способность, главнейшую способность нашей национальности он именно разделяет с народом нашим… Пушкин лишь один изо всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность»[22].

Дух всемирной отзывчивости, абсолютно точно схваченный одним великим русским писателем в творчестве другого великого русского писателя, проявляется не только в способности как бы изнутри вживаться в мир идей и ценностей других народов, становясь на время русским немцем[23] или русским индийцем[24], но и в даре творчески усваивать чужие высшие культурные достижения, делая их органической частью собственной культуры. Так, русская храмовая архитектура развивается на основе византийского крестово-купольного храма, но потом приобретает глубочайшую самобытность через неповторимое северное деревянное зодчество, луковичные купола, а потом и шатровый стиль с гениальной церковью Вознесения в Коломенском. Славянофилы и В.С. Соловьёв испытывали огромное влияние со стороны немецкой классической философии, особенно Шеллинга, но это отнюдь не помешало им стать создателями своеобразных русских философских творений. Такие примеры можно найти в самых разных культурных, экономических и научных сферах. Мудрое ученичество никогда не приводит к утрате культурной самобытности, и часто ученики превосходят своих учителей.

Россия всегда щедро делилась с другими народами культурными дарами. Так, многие евразийские народы через русскую культуру получили письменность, школьное и вузовское образование, а через это и доступ к мировым художественным и научно-техническим достижениям. Это касается, например, северных и сибирских народов. Да и европейские народы многим обязаны именно отечественным культурным и научным завоеваниям, учитывая, как легко русский человек становится своим среди чужих стран и народов.

Однако этот отечественный дар всемирной отзывчивости и бескорыстного даяния имеет свой тёмный нижний полюс, который Ф.М. Достоевский удачно назвал «духовным лакейством»[25] и художественно вывел в образе Смердякова из «Братьев Карамазовых». Русское «духовное лакейство» – это раболепное преклонение перед чужой, преимущественно европейской (западной), культурой и циничное глумление над собственным народом, его историей, традицией и ценностями. «Смердяковщина» очень часто оборачивается предательством национальных интересов, как это случилось в годы Великой Отечественной войны и в так называемую перестройку. Рабское, недостойное свободного и разумного человека преклонение перед Западом никогда при этом не ведёт к тому, чтобы хулителя собственной культуры и предателя уважали на самом Западе. Таким платят деньги и цинично пользуются их услугами, но в глубине души презирают.

Всемирная отзывчивость исключает всякий культурный изоляционизм. По-настоящему творчески отзываться на чужие культурные достижения и в ответ дарить свои могут только личности и народы, обладающие личным и национальным достоинством. На Востоке существует легенда, что мудрецы поднесли Чингисхану чашу, наполненную разноцветными платками. На дне чаши было написано: «Пей из одной чаши, но укрывайся платами всех народов!»

Жертвенное служение – важнейшая черта (атрибут), которая отличает подлинную национальную элиту (политическую, военную, церковную, культурную и научную) от псевдоэлиты (или антиэлиты). Последняя нацелена не на служение, а на самоценное властвование; не на жертву во имя интересов целого, а на получение от этого целого личных благ и достижение частных интересов. Служение обществу, жертвенное исполнение своего профессионального и гражданского долга присущи всем национальным элитам, и это было чётко зафиксировано во многих древних текстах. Например, в древнекитайском трактате Конфуция «Лунь юй» сказано: «Благородный муж знает только долг, низкий человек знает только выгоду»[26]. Немного по-другому этот важнейший критерий отбора подлинной элиты формулирует Платон. Для него власть надо доверять только тем людям, у которых есть ценности, превышающие ценность властвования. Отсюда и платоновский идеал элиты, состоящий из мудрецов, для которых высшей ценностью является истинное знание и идея Блага.

В русской культуре идеал служения своей земле и народу присутствует уже в древнейших образцах устного народного творчества и в дальнейшем получает многогранное – жизненное и художественное – воплощение. С военной точки зрения ландшафт России таков, что на нём практически нет надёжных природных границ. Он открыт для вражеских вторжений со всех сторон. Без готовности военной элиты самоотверженно защищать свою землю до последней капли крови сохранить свою культуру и государственность просто невозможно. Этот мотив отчётливо звучит уже в знаменитой былине о трёх поездках богатыря Ильи-Муромца, сюжет которой уходит в глубокую славянскую древность. Русский богатырь сначала выбирает ту дорогу, «где убитому быть», т.е. стезю не богатства, не семейного довольства, а именно жертвенного воинского служения. Впоследствии этот воинский идеал будет многократно воплощён в героических событиях русской истории, начиная с легендарной защиты Козельска от татаро-монголов и заканчивая современным военным противостоянием наших воинов на Украине объединённому Западу[27].

Русский идеал православного религиозного подвижничества также обретает, как известно, глубоко своеобразные национальные черты. Помимо молитвенного и литургического служения[28] он подразумевает личный физический труд, а также нравственное и социальное служение. Уже Феодосий Печерский каждый день лично трудится. Двери его монастыря открыты для духовно алчущих и физически страждущих, и он мужественно обличает в неправедности князя Святослава, незаконно изгнавшего своего брата и захватившего власть в Киеве. Прав был Г.П. Федотов, написавший, что «игумен Феодосий не только не изолировал своего монастыря от мира, но и поставил его в самую тесную связь с мирским обществом. В этом состоял его завет русскому монашеству»[29].

Ещё более явственно мотив социального христианского служения присутствует в деятельности двух величайших русских святых XIV века – Стефана Пермского и Сергия Радонежского. Очень показателен миссионерский подвиг Стефана Пермского, столь явно отличающийся от кровавого католического миссионерства в Новом Свете: «Не только святым крещением просветил Стефан пермяков, но и грамоте их сподобил, и книжный им разум даровал, и Писание передал им, поскольку сам новую грамоту сложил, неизвестную ранее азбуку пермскую сочинил»[30].

Что касается преподобного Сергия, то его труды символизируют начало возрождения Руси как независимой и самобытной державы, и он впервые целостно воплощает русский идеал праведника, как «земного ангела и небесного человека», закладывая культурные и социальные традиции России. В его жертвенном служении как бы воплотился дух народа на великом переломе его исторических эпох. О Сергии Радонежском проникновенно написал наш великий историк В.О. Ключевский в работе «Значение преподобного Сергия для русского народа и государства»: «Одним из отличительных признаков великого народа служит его способность подниматься на ноги после падения. Как бы ни было тяжко его унижение, но пробьёт урочный час, он соберёт свои растерянные нравственные силы и воплотит их в одном великом человеке или в нескольких великих людях, которые и выведут его на покинутую им временно прямую историческую дорогу»[31].

Однако примеры высокого жертвенного служения мы встречаем в истории России и средигосударственных чиновников людей вроде бы сугубо светских, прагматичных. Таково служение Н.Н. Муравьёва-Амурского, генерала-губернатора Восточной Сибири с 1847 по 1861 год. Заняв должность, он повел беспощадную борьбу с казнокрадством и взяточничеством, облегчил участь декабристов, приняв некоторых из них на государственную службу. Муравьёв-Амурский внёс огромный вклад в исследование тихоокеанского побережья, добился того, что левобережье и устье Амура осталось за Россией в спорах с Китаем, организовал Амурское казачье войско. При его поддержке были заложены такие города, как Благовещенск и Хабаровск, предложены проекты дальнейшего освоения российского Дальнего Востока, которые были реализованы позднее. Муравьев-Амурский присоединил к России огромные территории без всяких войн и конфликтов с местным населением, успешно отразив при этом агрессию англо-французского флота в ходе Крымской войны[32].

Образцы бескорыстного служения Отечеству мы можем найти и среди российских предпринимателей. Одному из них, энтузиасту освоения Севера Михаилу Константиновичу Сидорову, посвятил прекрасный очерк Валентин Пикуль. Сидоров самым непосредственным образом причастен к открытию на севере нефтяных и угольных месторождений, организации навигации по Северному морскому пути, изучению и сохранению быта северных народов. Он даже капиталы свои завещал не детям, а направил их на нужды изучения и освоения Севера и на организацию школ для его коренных жителей. Именно о таких русских предпринимателях-подвижниках В. Пикуль очень точно написал: «Сейчас нам уже трудно представить капиталистами П.М. Третьякова, основавшего картинную галерею, «канительного» фабриканта К.С. Станиславского, создавшего знаменитый МХАТ, московского купца А.А. Бахрушина, растратившего свои богатства на устройство музея театрального искусства, – для нас имена этих людей связаны уже не с миллионами, …а с тем, во что они эти миллионы вложили»[33].

Однако жертвенно служить и быть человеком долга можно и в повседневной жизни, и на семейном поприще. Здесь можно сослаться на целомудренно-жертвенные образы женщины в русской истории и литературе начиная с легендарной Февронии, св. Юлиании Лазаревской и пушкинской Татьяны[34]. Русская история сохранила память о потрясающих образцах женской верности и самоотверженности.

Таких людей, способных к жертвенному служению, всегда не очень много. Но их влияние на окружающий мир огромно. Они подобны свече в темном помещении, которую видно изо всех углов. Благодаря им стоит страна, развиваются её наука, искусство и культура, предлагаются новые технические и экономические решения и в конце концов одерживаются победы сил света, добра и порядка над хаосом и злом. О таких людях проникновенно сказал Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя»: «…Без этих-то единиц никогда не соберете всего числа, сейчас все рассыплется, а вот эти-то всё соединят. Эти мысль дают, эти веру дают, живой опыт собою представляют, а стало быть, и доказательство. И вовсе нечего ждать, пока все станут такими же хорошими, как и они, или очень многие: нужно очень немного таких, чтоб спасти мир, до того они сильны. А если так, то как же не надеяться?»[35].

Добросердечие – важнейшее нравственно-психологическое качество истинных носителей культурных традиций России, которое проявляется в отношении к другому человеку не как к чужому существу, с которым тебе поневоле приходится иметь дело (сосуществовать); а как к другу, с которым тебя связывают общие жизненные ценности и задачи и который обладает безусловной ценностью. В отличие от европейского конкурентно-конфликтного сознания, когда другой человек и другой народ воспринимаются как реальные или потенциальные конкуренты, для настоящего русского человека это потенциальные братья и братские народы.

Сердце у человека, как говорит вся религиозно-православная традиция, сходясь в этом пункте с другими религиозными традициями, обладает своим особым разумом (или чувствознанием), превосходящими познавательные способности наших обычных чувств и интеллекта. В рамках русской религиозно-философской традиции была развита целая философия сердца, восходящая к славянофилам. Сердце − не только важнейший физиологический орган, энергетически и информационно обеспечивающий скоординированность работы всего нашего организма, но и центральный орган бого- и самопознания. Это, одновременно, и самое тонкое средство «вчувствования», как бы мистического вхождения во внутренний мир других людей. Чистое сердце является также нашим поводырём по тропам добра и зла, обладая способностью помогать делать правильный нравственный выбор в каждый раз конкретной и неповторимой жизненной ситуации. Отсюда и словосочетания типа «сердце-вещун», и поговорки «послушай свое сердце». Сердце в целом является синтезатором различных видов знания и познавательных способностей сознания, образуя центр всей человеческой душевной и духовной жизни, являясь буквально «органом всеединства». Подлинная молитва всегда осуществляется именно через очищение и просветление сердца.

К сожалению, современный мир совсем забыл о сердце. И.А. Ильин писал в этой связи: «Человек должен забыть ложный стыд и не стыдиться своего сердца… Тогда рассудок научится взирать и видеть и станет разумом, а созерцающий разум станет повиноваться сердцу, так что все пути будут вести к сердцу и исходить из сердца. Ибо сердечное созерцание, совестная воля и верующая мысль суть три великих силы нашего будущего, которые справятся со всеми проблемами, неразрешимыми как для бессердечной свободы, так и противосердечного тоталитаризма. Для разрешения их нужен цельный, целостный, исцеленный человек…»[36]

Но чтобы обрести сердечную целостность бытия и знания, важно предварительно развить такую важнейшую нравственную способность, как сострадание (милосердие), заповеданную нам предками. Важно, что даже враг воспринимается при такой внутренней установке на сострадание и добросердечие как несчастный, падший, заблудший человек, сделавший ложный жизненный выбор. Со злыми делами следует решительно и твёрдо бороться и ни в коем случае не потакать и не потворствовать злу; но поверженный носитель зла заслуживает именно милосердия. Это предельно чётко выразил А.С. Пушкин в «Памятнике»:

 И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал[37].

Или, еще чётче, сказано у Н.С. Гумилёва:

Но тому, о Господи, и силы

И победы царский час даруй,

Кто поверженному скажет: «Милый,

На, прими мой братский поцелуй»[38].

Именно эта – добросердечная – установка сознания сделала возможным объединение огромного числа евразийских народов и культур в рамках исторической России. Благодаря ей вчерашние враги становились друзьями, а прежнее непонимание и недоверие сменялись волей к общему делу. Добросердечие неотделимо также от умения прощать и не пестовать исторические обиды. Жестокосердие всегда злопамятно, а злопамятство рано или поздно приводит к новой крови. С.Л. Франк писал, и его слова как никогда актуальны сегодня: «В ужасающей бойне, хаосе и бесчеловечности, царящих ныне в мире, победит в конечном счете тот, кто первым начнёт прощать. Это и значит: победит Бог»[39].

Противоположным полюсом добросердечия является не только жестокосердие, что очевидно, но мягкотелая обывательская сентиментальность, маскирующая равнодушие и душевную чёрствость. Добросердечие же неотделимо от мужества в исполнении своего гражданского и профессионального долга, а также от воли к единению с ближними и дальними. Показательна великая картина В.И. Сурикова «Покорение Сибири Ермаком». Её иногда трактуют совершенно превратно – как гимн колониальной политике царизма. На самом деле — это гимн братскому сердечному единению людей, следующих велению воинского долга. На лицах казаков Ермака нигде нет жестокосердия и ненависти. Есть спокойствие и сознание важности осуществляемого исторического дела. Нет ненависти и на лицах представителей сибирских народов, насильственно согнанных колонизатором Кучумом для отпора русским первопроходцам. Скорее там вычитывается восхищенное изумление мужеством и единством казаков, их техническим оснащением и воинским мастерством. Эти народы завтра неизбежно примирятся и побратаются. Им нечего делить в бескрайней суровой и малонаселённой Сибири. Каждый из народов здесь найдёт или сохранит привычный образ жизни. Без другого, как друга, здесь в одиночку не выжить и не встать на путь процветания.

Не может быть никакого примирения только с эксплуататорской верхушкой хана Кучума, которая мечется в ужасе на высоком берегу Иртыша, отделённая от простого народа. Показательна и одна из ключевых деталей картины. У казака на переднем плане, который целится из ружья, сзади торчит рабочий топор, совершенно лишний в условиях сражения. Эта деталь говорит о том, что русские пришли в Сибирь не эксплуатировать местные народы, а для совместного созидания и строительства. Фактически самым парадоксальным образом через видимую брань и кровь В.И. Суриков поёт здесь гимн воле к преображению жизни и человеческому добросердечию, которые оказываются сильнее всех сиюминутных конфликтов и войн и всегда, в конечном итоге, одерживают победу над мещанской бесплодной слезливой сентиментальностью и властным жестокосердием.

Патриотизм (гражданственность) – деятельная и зрячая любовь к своему Отечеству, когда гордятся его историческими завоеваниями и культурными достижениями, служат его высшим идеалам и национальным интересам, но при этом борются с недостатками и злоупотреблениями.

Русская литература создала много произведений, воспевающих любовь к Родине. Вот прекрасные есенинские строки:

Если кликнет рать святая:

“Кинь ты Русь, живи в раю!”

Я скажу: “Не надо рая,

Дайте родину мою”[40].

Здесь подчеркнут очень важный момент, связанный с истинным патриотизмом: родину не выбирают, и её любят в самые суровые и трудные для нее исторические времена. Легко любить отечество, когда оно преуспевает и пребывает в мире; но подлинная любовь проявляется именно тогда, когда родина болеет и страдает, когда ей надо бескорыстно помогать и беззаветно служить её интересам, жертвуя интересами частными и личными. Жертвенное служение –важнейшее свойство истинного патриотизма, особенно во времена войн, социальных потрясений и стихийных бедствий.

Патриот любит своё отечество, но уважает любовь к своей родине других народов. При этом у патриота любовь к своему отечеству никогда не соседствует с ненавистью к другим народам. В этом плане русский патриотизм сильно отличается от английского или польского патриотизма. Англичанин и поляк, без сомнения, любят свои страны и культуры, но их любовь – это эгоистическая любовь именно к своим странам с «культурно» санкционированной ненавистью к тем народам, которые отказываются безропотно разделять их ценности или политически противостоят им. Настоящий русский не может ненавидеть поляка, турка или англичанина. Тем более нельзя ненавидеть созданные ими культурные творения. Такая ненависть всегда осуждалась в России и считалась нравственно недостойной. Однако со стороны англичан и поляков мы видим сегодня именно русофобию с попытками запрета русского языка, культуры и даже спорта.

Отсюда и простое объяснение того факта, что именно русские, а не поляки, объединили сотни народов на евразийском пространстве, а Британская и Османская империи, поддерживаемые силой оружия, рухнули в единочасье исторического времени. Эта же способность русского народа, любя свою страну и культуру, переступать через своё «национальное Я» и искренне уважать чужие «национальные Я», дает основание надеяться, что мы одолеем безумный украинский национализм и вернём братский народ обратно в единое лоно.

Здесь полезно обратиться к идейному наследию выдающегося мыслителя-евразийца Н.С. Трубецкого. Он в своё время выделил три формы национализма: воинствующий шовинизм, возвеличивающий язык и культуру своей нации и стремящийся насильственно навязать их другим народам; культурный консерватизм, «который искусственно отождествляет национальную самобытность с какими-нибудь уже созданными в прошлом культурными ценностями или формами быта и не допускает изменения их»[41]; а также государственный национализм, ставящий цель любыми средствами создать национальное государство. «Однако следует всегда помнить, – предупреждает в этой связи Н.С. Трубецкой, – что такое стремление правомерно именно в том случае, когда оно появляется во имя самобытной национальной культуры, ибо государственная самостоятельность как самоцель – бессмысленна. А между тем у националистов… государственная самостоятельность… обращается именно в самоцель. Мало того, ради этой самоцели приносится в жертву самобытная национальная культура. Ибо националисты рассматриваемого типа, для того чтобы их народ был вполне похож на “настоящих европейцев”, стараются навязать этому народу не только часто совершенно чуждые ему по духу формы романо-германского государства, права и хозяйственной жизни, но и романо-германские идеологии, искусство и материальный быт»[42].

Практически все эти разрушительные разновидности национализма, выделенные Н.С. Трубецким, можно встретить на нынешнем постсоветском пространстве. Замечательно наблюдение князя Трубецкого, касающееся идеологов национализма во всех трёх его ипостасях. Носителем идей национализма и государственного сепаратизма является вовсе не простой народ, а национальная интеллигенция, и прежде всего – интеллигенция гуманитарная.Национальное самосознание такого интеллигента Н.С. Трубецкой называет «изуродованным». «Такое изуродованное самосознание, – пишет он, – характерно для галицийской[43]интеллигенции, которая в силу исторических причин не только не сознаёт общерусского единства, но просто не знает России или, что ещё хуже, имеет о ней самое превратное представление»[44]. В своей полемике с украинским учёным Д.И. Дорошенко, заражённым вирусом украинского национализма, он далёк от того, чтобы отрицать своеобразие украинской культуры. Более того, именно в ущемлении национального украинского чувства со стороны царского самодержавия Н.С. Трубецкой видит один из истоков украинского национализма, вспыхнувшего в годы Гражданской войны. Слова великого евразийца могут и сегодня многое объяснить из того, что происходит на Украине. «В так называемой Великой Украине, – пишет Н.С. Трубецкой, – сознание общерусскости было до сих пор присуще огромному большинству интеллигенции, но зато у очень многих ущерблено было сознание специфического украинства»[45]. В 90-е годы прошлого века национальное самосознание украинцев, «разогретое» всё той же украинской гуманитарной «интеллигенцией» и западной пропагандой, вновь качнулось в сторону воинствующего шовинизма и русофобии. В этих условиях не нашлось ни авторитетного национального лидера, ни эффективной консолидирующей национально-политической идеи, чтобы направить украинское национальное самосознание в конструктивное русло[46].

Однако как же органично и бесконфликтно совместить национальное своеобразие и подлинный патриотизм со сверхэтническим единством народов Евразии? Такую объединяющую функцию, по мысли Н.С. Трубецкого, призван сыграть истинный, по его мнению, «общеевразийский национализм»[47].

Общеевразийский национализм не отрицает значения национального своеобразия евразийских этносов, но лишь утверждает наличие общих глубинных целей и ценностей, способных объединять народы поверх национальных, культурных и религиозных различий. Важно, что эти евразийские ценности (правды, всеединства, соборности и софийности) не навязываются народам извне, подобно пресловутым западным «общечеловеческим ценностям»[48], а органически прорастают из глубин их общей истории и культуры, специфически и творчески преломляясь сквозь коренные национальные ценности народов России-Евразии. Сверхнациональное не отрицает здесь национального и не противоречит ему, а, напротив, придаёт этому национальному не только всеевразийское, но и вселенское измерение. «Нужно, чтобы братство народов Евразии, – писал в этой связи Н.С. Трубецкой, –стало фактом сознания, и притом существенным фактом. Нужно, чтобы каждый из народов Евразии, сознавая самого себя, сознавал себя… как члена этого братства, занимающего в этом братстве определённое место. И нужно, чтобы… сознание своей принадлежности именно к евразийскому братству народов стало для каждого из этих народов сильнее и ярче, чем сознание его принадлежности к какой бы то ни было другой группе народов»[49].

Разве не является эта консолидирующая идея евразийцев абсолютно актуальной в свете активно циркулирующих ныне на постсоветском политическом пространстве Евразии панисламистских, пантюркистских, панславистских, а теперь уже и пан-угорских и других сепаратистских мифов? Именно в синтезе противоположностей, где национальный патриотизм органически соседствует с патриотизмом общероссийским и общеевразийским, Н.С. Трубецкой видел магистральный путь развития и России, и всей многонациональной Евразии.

Отметим ещё одну важнейшую черту истинного патриотизма – его непримиримость к недостаткам в своём отечестве и готовность бороться с этими недостатками, даже если это угрожает личному благополучию. Таким был патриотизм лучших людей России во все исторические времена, не мирившихся с властным и экономическим произволом, социальной несправедливостью, посягательствами на свободу и достоинство человека.

Антиподами патриотизма помимо всех форм агрессивного национализма являются космополитизм, провозглашающий, что «отечество там, где мне лучше живётся»; а также показной или «квасной патриотизм», когда родиной только гордятся и которую бесконечно славословят, невзирая ни на какие её недостатки. Такой патриотизм, во-первых, ссылками на величие народа и его достижения часто лишь прикрывает личное убожество человека; и, во-вторых, наносит прямой ущерб отечеству, поскольку или не замечает, или скрывает недостатки, подлежащие устранению. Понятно, что плохой государственной власти, которая служит не народу, а обслуживает исключительно самоё себя, нужен именно «квасной», а не истинный патриотизм.

Истинный же патриот, любя свою страну, её язык и культуру, делает всё, чтобы она стала лучше – более безопасной, справедливой, просвещённой, духовной, экологически благополучной и богатой. Он и сам служит отечеству, и справедливо требует служения от того, у кого это входит в профессиональные обязанности, т.е. от чиновников различного уровня. И ещё патриот стремится к личному совершенствованию (нравственному, культурному, профессиональному), ибо лицо страны формируют не столько её прошлые достижения, сколько ныне живущие люди.

Святость (духовное преображение) – отечественный православно-религиозный идеал человека, подвигами бескорыстной любви и молитвами достигшего качественно иного состояния души и тела, когда преображенная благой мыслью плоть становится прозрачной для энергий горнего мира, а душе, которая обрела цельность, открываются божественные знания, недоступные для простых смертных. Такое благодатное преображение, если исходить из христианской традиции, возможно благодаря стяжанию Фаворского света, которое явил Христос ученикам на горе Фавор.

Своим антиподом духовное преображение имеет хаос, тьму и зло дольнего мира, максимальное телесное оплотянивание и помрачение человеческой души, погрязшей в грехах и неправде. В рамках отечественной православной культуры именно с духовным преображением человека и человечества только и можно связывать надежды на спасение всего нашего расколотого греховного мира. В русской литературе и изобразительном искусстве представлена целая галерея художественных образов или уже достигших просветления и святости (старец Зосима в «Братьях Карамазовых», образы святых из повестей Н.С. Лескова, с картин Н.В. Нестерова), или в той или иной мере являющих черты этого преображённого идеала (пушкинская Татьяна, Соня Мармеладова у Достоевского, Платон Каратаев у Толстого, доктор Дымов у Чехова).

В этой связи религиозный философ Е.Н. Трубецкой писал: «Наше творчество, художественное и философское, всегда жаждало истины не отвлечённой, а действенной; величайшее, что есть в нашей литературе, было создано во имя идеала целостной жизни. Сознательно или бессознательно, величайшие представители русского народного гения всегда искали этого света, изнутри исцеляющего и преображающего жизнь как духовную, так и телесную. Всеобщее исцеление во всеобщем преображении — в разных видоизменениях мы находим эту мысль у великих наших художников, у Гоголя, Достоевского, даже, хотя и в искажённом, рационализированном виде, — у Толстого, а из мыслителей — у славянофилов, у Фёдорова, у Соловьёва и у многих продолжателей последнего»[50].

Однако своеобразный идеал святого, личным подвигом преображающего жизнь, мы находим и в социалистическом искусстве. В литературе – это Павел Корчагин из романа «Как закалялась сталь» Н.А. Островского, учёный Дронов из фильма «Всё остаётся людям», картина «Александр Невский» П.Д. Корина. Всё это – образы жертвенного служения своему Отечеству и высоким жизненным идеалам. Здесь нет религиозного измерения святости, но есть своя глубокая духовность и светлая софийная воля к преображению жизни, которые противостоят мещанскому личному благополучию, самодовольству и эгоизму.

Русская культура в её высоких образцах знала: человек и его сердце – всегда поле борьбы света и тьмы, высоких идеалов и плотских потребностей, долга и сиюминутных прихотей, общего блага и личной корысти, служения и самопотакания, святости и мещанства. Русский религиозный философ С.Н. Булгаков писал: «В человеке непрестанно борются два начала, из которых одно влечёт его к активной деятельности духа, к работе духовной во имя идеала (в чём бы она ни состояла), а другое стремится парализовать эту деятельность, заглушить высшие потребности духа, сделать существование плотским, скудным, низменным. Это второе состояние и есть истинное мещанство; мещанин сидит в каждом человеке, всегда готовый наложить на него свою омертвляющую руку, как только слабеет его духовная энергия»[51].

Мещанский идеал существования рано или поздно оборачивается личной интеллектуальной и духовной деградацией, а также открывает простор для манипуляций сознанием, ведь у мещанина нет ни твёрдой системы ценностей, ни навыков критического систематического мышления, ни ответственности перед обществом. Он – щепка, носимая историческими ветрами, материал для социальных экспериментов, но отнюдь не субъект общественной жизни.

Воля к личному духовному преображению и служению миру – это трудная человеческая стезя. Падать и деградировать – намного легче. Но без святых праведников и подвижников, героев и людей долга, бескорыстных творцов и тружеников ничего великого и благородного в мире не создаётся. Здесь уместно привести слова В.С. Соловьёва, сказанные о Ф.М. Достоевском: «Но в том-то и заслуга, в том-то и всё значение таких людей, как Достоевский, что они не преклоняются пред силой факта и не служат ей. Против этой грубой силы того, что существует, у них есть духовная сила веры в истину и добро – в то, что должно быть. Не искушаться видимым господством зла и не отрекаться ради него от невидимого добра есть подвиг веры. В нём вся сила человека. Кто не способен на этот подвиг, тот ничего не сделает и ничего не скажет человечеству. Люди факта живут чужой жизнью, но не они творят жизнь. Творят жизнь люди веры. Это те, которые называются мечтателями, утопистами, юродивыми, – они же пророки, истинно лучшие люди и вожди человечества»[52].

***

В завершение анализа категорий национального духа подчеркнём: в них задан очень высокий жизненный идеал, который может показаться недостижимым для простого человека, погружённого в мир своих повседневных жизненных, семейных и профессиональных забот, когда даже времени порой не остаётся подумать о вечном и духовном. Но никто не может и не должен требовать от человека больше, чем он может вместить и сделать. У каждого своя судьба и своё – большое или малое – служение в мире. Категории национального духа указывают на белоснежную вершину, которая зовёт к восхождению и преображению жизни, но каждый сам определяет приемлемые для него пути и сроки подобного восхождения, а возможно, по тем или иным причинам временно отказывается от него. Лишь бы эти вершины были признаны, а не отрицались и не осмеивались самоуверенным, но неизбежно ограниченным и плоским обывательским сознанием. Его якобы реализм — на самом деле типичная духовная слепота, прозябание в платоновской пещере среди пляшущих виртуальных теней.

Важно помнить и ещё об одном очень важном моменте: то, что сегодня кажется мистикой и утопией, завтра вполне может открыться как истинная явь. И если человек лично не видит и не чувствует вершины, это ещё не означает, что её не видят и не чувствуют другие. Если духовные вершины, задаваемые категориями национального духа, массово отрицаются, а тем более подвергаются кощунственному осмеянию, то у такого народа не просто не будет никакого личного и коллективного восхождения, но ему грозит неминуемое падение в пропасть неверия и предательства, сомнения и морального разложения, и в конце концов его ждёт национальное небытие.

Но пока мы хотя бы верим в вершину и сознательно противостоим глумлению над ней, до той поры – прав Ф.М. Достоевский – у народа сохраняется надежда на социальное, культурное и духовное возрождение.

---

[1] Андрей Владимирович Иванов, доктор философских наук, профессор Алтайского государственного аграрного университета.

[2] Шубарт Вальтер. Европа и душа Востока. — М.: Альманах «Русская идея», 2000. — С. 308.

[3] Ильин И.А. Путь к очевидности. – М.: Республика, 1993. – С. 313.

[4] Хомяков А.С. Россия. // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. Антология. — М.: Наука, 1993. — С. 232.

[5] Ключевский В.О. Сочинения. В 9 т. Т. 3. Курс русской истории. Ч. 3. — М.: Мысль, 1988. — С. 79.

[6] Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация. Книга 1. От начала до Великой Победы. — М.: Издательство «Алгоритм», 2001. — С. 79–80.

[7] Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. — М.: «Аграф», 1998. —  С. 180.

[8] Почему россияне не доверяют парламенту и политическим партиям: выводы академика. URL: https://www.mk.ru/social/2019/02/21/pochemu-rossiyane-ne-doveryayut-parlamentu-i-politicheskim-partiyam-vyvody-akademika.html

[9] Клюев Н.А. Стихотворения и поэмы. — Архангельск: Северо-Западное книжное издательство, 1985. — С. 122.

[10] Даниил Андреев. Стихотворения. Поэмы. — М.: Современник, 1989. — С. 18.

[11] Леонтьев К.Н. Избранное. — М.: Рарог, 1993. — С. 42.

[12] Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников. — М.: Правда, 1988. — С. 65.

[13] Соловьёв В.С. «Неподвижно лишь солнце любви…». Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников. — М.: Московский рабочий, 1990. — С. 43.

[14] Соловьёв В.С. Там же, с. 118.

[15] Блок А.А. Сочинения в двух томах. Т. 1. Стихотворения. Поэмы. Театр.  — М.: Изд-во худ. лит-ры, 1955. — С. 284.

[16] Переписка Ф.Д. Самарина и свящ. П.А. Флоренского. // Вестник РХД. 1978. № 125, с. 258–259.

[17] Франк С.Л. Сущность и ведущие мотивы русской философии. //Философские науки. 1990. № 5. С. 85.

[18] Мотив борьбы Правды и Кривды отчётливо звучит в русской Голубиной книге. — Голубиная книга. Русские народные духовные стихи XI-XIX веков. — М.: Моск. рабочий, 1991. — С. 41–42.

[19] Михайловский Н.К. Сочинения. Т. I. Предисловие к сочинениям. — СПб: типография Б.М. Вольфа, 1896 г. — С. V.

[20] Устав Нила Сорского. // Преподобные Нил Сорский и Иннокентий Комельский. Сочинения. — СПб: «Издательство Олега Обышко», 2008. — С. 145.

[21] Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. — М.: «Аграф», 1998. — С. 93.

[22] Достоевский Ф.М. Пушкин – в сб.: Русская идея. / Сост. М. А. Маслин. — М., 1992. — С. 143.

[23] Известно, что Ф.М. Тютчева, который большую часть своей дипломатической карьеры провел в Германии, немцы принимали за своего не просто из-за блестящего знания немецкого языка, но и за способность чувствовать и думать, как немец. При этом великий русский поэт всегда оставался русским патриотом и был глубочайшим выразителем ценностей именно национального духа.

[24] Крупнейших русских индологов и знатоков санскрита ХХ века Ф.И. Щербатского индийские ученые-пандиты принимали за своего, а В.С. Семенцова называли «человеком Бхагавадгиты». Творчество художника С.Н. Рериха, сына Н.К. Рериха, принадлежит одновременно и русской, и индийской художественным традициям.

[25] Достоевский Ф.М. Пушкин, с. 139.

[26] Древнекитайская философия. Собрание текстов в двух томах. Т. 1. — М.: «Мысль», 1972. — С. 149.

[27] Любопытно, что русские былинные богатыри совершают свои подвиги в том же регионе южнорусских степей (так называемом Диком Поле), что и нынешние российские войска.

[28] Которые тоже можно осуществлять по-разному: сугубо формально и механически или же личностно проживая в них жертвенный путь Христа Спасителя.

[29] Федотов Г.П. Святые Древней Руси. — М.: Московский рабочий, 1990. — С. 64.

[30] Древнерусские предания (XI–XVI вв.). — М.: Советская Россия, 1982. — С. 220.

[31] Ключевский В.О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. — М.: Правда, 1990. — С. 65.

[32] Героической обороне Петропавловска-Камчатского посвящён роман А.И. Мусатова «Костры на сопках».

[33] Пикуль В.С. Живая связь времен. — М.: Профиздат, 1989. — С. 375.

[34] См. блестящий анализ этого пушкинского образа у Ф.М. Достоевского в очерке «Пушкин». — Указ. соч.

[35] Достоевский Ф.М. «Человек есть тайна…». — М.: Известия, 2003. — С. 340.

[36] Ильин И.А. Путь к очевидности.  — М.: «Республика», 1993. — С. 316.

[37] Пушкин А.С. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». // Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. Сказки. — М.: Вагриус, 2006. — С. 134.

[38] Гумилёв Н.А. Война. // Николай Гумилёв. Стихотворения и поэмы. — Л.: Советский писатель, 1988. — С. 214.

[39] Франк С.Л. Непрочитанное…: Статьи, письма, воспоминания. – Москва: Московская школа политических исследований, 2001. – С. 347.

[40] Есенин С.А. Собрание сочинений в трёх томах. Т. 1. — М.: Изд-во «Правда», 1970. — С. 64.

[41]Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. – М.: Аграф, 1999. – С. 114.

[42] Там же, с. 112.

[43] Т.е. западноукраинской.

[44] Там же, с. 468.

[45] Там же, С.468

[46] Надо сказать и об откровенно провальной политике России в сфере российско-украинских отношений, где в течение многих лет в Киеве её представлял В.С. Черномырдин, внесший вместе с Б.Н. Ельциным огромный вклад в уничтожение СССР и завоеваний советской власти. Надо также принимать во внимание, что Западная Украина – это вечно беспокойное западное порубежье Евразии, где еще начиная со времен Даниила Галицкого всегда существовал европейский вектор культурно-политической ориентации, и позднее всегда было мощное европейское – польское, австрийское и венгерское – культурное и политическое влияние.

[47] С нашей точки зрения, лучше называть его более точным термином «общеевразийский патриотизм».

[48] Рынка, частной собственности, прав человека, толерантности, партийной демократии, которые являются сугубо относительными социально-политическими ценностями, причём именно западной национально-культурной традиции. Показательно, что объединённый Запад так и не смог предложить России ни одной духовной ценности наподобие тех, что обсуждаются на данных страницах.

[49] Трубецкой Н.С., с. 502.

[50] Трубецкой Е.Н. Свет Фаворский и преображение ума. По поводу книги священника П.А. Флоренского «Столп и утверждение истины». — URL: https://studylib.ru/doc/2595504/e.-n.-trubeckoj.-svet-favorskij-i-preobrazhenie-uma

[51] Булгаков С.Н. Соч. в двух томах, т. 2. Избранные статьи. — М.: Изд-во «Наука», 1999. — С. 126–127.

[52] Соловьёв В.С. Соч. в двух томах, т. 2. — М.: Мысль, 1988. — С. 303–304.