Сижу в Рижской центральной тюрьме в связи с тем, что высказался в ходе научной дискуссии о том, что русские имеют право на сохранение своей коллективной идентичности посредством использования родного языка в публичном общении и в процессе обучения детей. Поддерживаю духовное равновесие молитвами и чтением трудов Отцов церкви.
Сегодня поутру, как обычно, стал поминать в молитве память усопших родственников, друзей и знакомых. Вспомнил об отце Владимире Гордеевиче и дяде Викторе Гордеевиче, прошедших всю Великую Отечественную войну и выживших благодаря молитвам их матери, моей бабушки Марьи Ивановны. О дедушке — Станиславе Тадеуше, погибшем при защите Ленинграда. О втором дедушке — Гордее Кононовиче, защищавшем Родину и всех нас во время “Германской войны”, как он ее называл.
Окончил молитву, перекрестился на образки из бумаги, прикрепленные к стойкам тюремной койки, лег на свое убогое ложе и стал размышлять.
А должен ли я поминать друзей отца, его военачальников, погибших во время войны, друзей и военачальник дедов? Несомненно, должен. Поскольку их вклад в сохранение русской нации, к которой я принадлежу, столь же велик. А воинов Александра Невского, Дмитрия Донского, царя Ивана Васильевича, и прочая, и прочая, и прочая? Конечно, должен. Поскольку без их самопожертвования не было бы меня, моих детей, внуков.
Православная церковь предполагает особую процедуру публичного поминания тех, кого мы хотим помянуть — подачу записал за упокой души и поминания их имен в молитве священников. Существуют специальные дни поминания погибших воинов. Часть из них наделена статусом святых, их мощам верующие поклоняются, в их славу в храмах возносятся молитвы, в их честь пишутся жития, иконы.
С помощью этих средств духовного воздействия формируется коллективная общность этноса. Этнос представляется таким образом совокупностью живших ранее поколений, ныне живущих и будущих поколений.
Позднее к сакральным средствам поддержания коллективной идентичности добавляются светские. Возводятся памятники в честь выдающихся деятелей этнической истории, в их память нарекают улицы и площади города. Про героев пишут поэмы и романы. Про них сочиняют песни и оперы, создают полотнища, открывают музеи. Наконец, им посвящают радио и телевизионные передачи, статьи в периодической прессе, снимают кинофильмы.
Однако, целью всех этих светских инструментов воздействия на человека по-прежнему является поддержание убеждения в том, что он есть всего лишь малая капля в бескрайнем море бывших, настоящих и будущих поколений коллективного этноса.
Отказ от принадлежности к этносу, к вере ведет к разрушению индивида, превращению его в каплю, которая обособляет себя от моря общей жизни, а потому обреченную на быстрое “высыхание” — утрату смысла жизни, а затем и самой жизни.
В Евангелие эту судьбу олицетворяет Иуда Искариот, бывший одним из учеников Иисуса Христа, но предавшего его за 30 сребреников. Он от духовных мучений за отречение от веры, которой обладал, покончил с жизнью — повесился. Не перенес духовных мук. Христос не помиловал его, как разбойника и душегуба Варавву, уверовавшего в Спасителя, находясь радом с ним на кресте.
В истории Иуды есть социологическая сторона — он покончил с собой, поскольку отрекся от принадлежности к еще только становящейся Христианской общине, которая была надэтнической и еще не имела предков в обычном смысле этого слова.
Поминовение усопших членов религиозной общности оказалось настолько сильным средством, что сплачивало христианские общины, расширяло их число на протяжении трех столетий, пока они подвергались гонениям со стороны властей Римской империи.
Потом христианство стало государственной религией, власти стали использовать ее для собственных нужд. В частности, оно стало средством формирования “малых” коллективных общностей, живших в рамках государственных границ. Со временем появились национальные церкви, которые приняли участие в формировании этнических — обособленных общностей…
На этом мои размышления были прерваны внешними обстоятельствами. Надо было идти на “прогулку”, час заниматься зарядкой в тесном и грязном тюремном дворике. Можно было и не выходить наружу, сидеть в камере, как и поступали многие заключенные, сидящие длительное время и утратившие вкус к жизни. Однако, я понял, чтобы поддержать, хоть зарядкой, уровень физического здоровья, подрываемого тюрьмой, надо встать и идти.
После прогулки и протирания тела влажным полотенцем, вернулся к размышлениям над затронувшей душу проблемой. Лежал на койке с закрытыми глазами и с вставленными в уши “берушами”, поскольку сокамерники слушали громкую американскую и разрушающую сознание электронную музыку. Это было их средство достижения духовного равновесия — убиение собственного самосознания. Проповедовать Христово учения в их среде не выходило по причине того, что даром обращения атеистов Господь не наделил.
Итак, личный и исторический опыт говорит, что индивид должен в своей жизни исходить из того, что он всего лишь мельчайшая и ничтожная часть коллективной общности. У русских она имеет более, чем тысячелетнюю письменную историю, прослеживается по материальным следам полторы тысячи лет.
За это время русские накопили огромный духовный потенциал, создали уникальную материальную культуру, в которой этот опыт зафиксирован. Этот духовный потенциал подвергается постоянным нападкам со стороны конкурирующих этносов, их собственных религий и светских идеологических концепций.
Рассмотрим только один пример. В 1917 г. в Российской империи, построенной усилиями русского народа, произошла революция. В результате этой революции к власти первоначально пришли большевистские элиты, которые были воодушевлены западной коммунистической идеологией. Она предполагала отказ от православной веры, отстранение от власти русского дворянства и буржуазии. В политической сфере большевики пошли на предоставление эксклюзивных возможностей для развития этническим меньшинствам. Эти меньшинства позволили большевикам разделить на части и установить контроль над русским большинством.
В этом сложном и противоречивом процессе нас интересует вопрос о том, как большевики управляли исторической памятью русского народа, который во многих отношениях уже приобрел черты нации — более высокой социальной общности.
Вся история страны до октября 1917 г. объявлялась предысторией и была отвергнута. Довод был один: старая история — это сплошь история эксплуатации дворянами и буржуазии крестьян и наемных рабочих. Церковь, которая была институтом воспроизводства русского коллективного самосознания, отделили от государства, ограничили ее деятельность стенами храмов, а потом стали ее уничтожать. Уроки истории в школах и университетах отменили. Старые церковные и государственные праздники заменили на новые — коммунистические, в которых не было упоминаний о прошлых поколениях. Символика государства была заменена на ту, которая соответствовала коммунистическим идеям. Памятники старым героям снесли и на их месте возвели новые — коммунистическим героям. Соответственным образом было изменено содержание периодических изданий, книг.
Большевики вели формирование с помощью всех этих светских инструментов нового — советского человека. Моральной основой его была готовность принести жертву ради будущих поколений, создать для них материально-техническую базу высокого уровня потребления и комфорта. Поскольку лишения терпели не только массы, но и элиты, самопожертвование всеми членами общества принималось с экономической точки зрения. Шло накопление общественного капитала, которым управляло государство. К инструменту мобилизации масс за счет обращения к памяти о предках обратились только после возникновения внешней угрозы — нападению фашистских войск во главе с немцами.
В официальной пропаганде стали вспоминать Александра Невского, Александра Суворова и даже Ивана Грозного. Вышло послабление для Православной церкви. После смерти И. Сталина эта линия прервалась, но отчасти ее заменило почитание героев Великой Отечественной войны. Но только светскими инструментами. РПЦ этих героев в свой синодик (список имён умерших для поминовения в церкви) не включала, хотя, по-моему мнению, вполне могла бы это сделать. Это позволило бы чуть уменьшить зияющий разрыв между индивидуальным и общественным сознанием, который образовался.
До осознания этого разрыва и молитв об упокоении душ всех русских, погибших во время Великой Отечественной войны, я самостоятельно дошел только сейчас, ко восьми десятилетий после ее окончания.
Много ли таких же осознавших и молящихся, я не знаю. Полагаю, что не много. Это, не говоря о тех, кто поминает павших в борьбе с половцами, печенегами, хазарами, татаро-монголами, татарами, поляками, литовцами, немцами, шведами, французами, турками, персами, японцами, финнами — всех не перечислить.
Потребность же в таком средстве воспроизводства этнической идентичности существует. Сужу об этом опять-таки по личному опыту организации шествий “Бессмертный полк” в Латвии. На один призыв выйти на шествие с портретами родственников, погибших во время войны и уже ушедших из жизни, ее участников в Риге вышло около 10 тыс. человек. На следующие шествия собиралось уже в два-три-четыре раза больше участников. Шествия были внешним проявление внутренней связи десятков тысяч людей с их предками, давало возможность почувствовать себя составной частью ушедших, настоящего и будущих поколений единой общности.
Шествие “Бессмертного полка” не имело религиозной составляющей, но было сакральным. Сейчас оно запрещено в республике. Однако, поминовения павших членов этноса в борьбе за его существование в молитвах запретить нельзя. Как и поминать их имена в храмах. Пока православные храмы открыты и от церкви не отпали верующие, не пошли путем Иуды Искариота…
Александр Гапоненко, узник Рижской центральной тюрьмы
Август 2025 г.
Опубликовано в Тюрвестнике 23.08.2025
