Почему русская культура всечеловечна
Максим Хрусталев
«Русская культура является едва ли не единственной культурой современного мира, априори воспринимающей как человека в социальном смысле слова любого, являющегося человеком биологически. Именно в этом наиболее выпукло и полно выражается ее всеобщий, всеохватывающий, космический характер».
Это – цитата из доклада о всечеловечности русской культуры, с которым выступил известный экономист и политолог Михаил Делягин на семинаре «Сильные и слабые стороны русскости», прошедшем недавно в Институте динамического консерватизма. Об этом сообщает сайт «Русский обозреватель».
Подчеркнув с самого начала, что не является профессиональным культурологом, Михаил Делягин объяснил, что тема русскости заинтересовала его в сугубо практической сфере, т. к. реакция именно русской среды на различные вызовы никак не соответствует стандартным теориям.
«В различных культурах граница между теми, кого носитель данной культуры признает людьми, равными ему самому, и всеми остальными, не признаваемыми людьми в социальном смысле этого слова, различна, но, как правило, она существует», – отмечает Делягин. Он подробно иллюстрирует свою мысль следующим образом: «Хорошо известны и подробно описаны культуры, считающие людьми в полном смысле слова лишь кровных родственников. Интеллигенция обычно умиляется многочасовым выяснениям наличия или отсутствия исчезающе дальнего кровного родства, происходящим при встречах носителей таких культур, не понимая, что причиной этого трогательного ритуала часто является не сентиментальность, а жесткий прагматизм.
Выясняя вопрос о кровном родстве, носители этой культуры прилагают огромные усилия не для того, чтобы при случае передать троюродной бабушке привет от внучатого племянника, но чтобы выяснить, кто сидит перед ними – человек или же биологический объект, которого можно без зазрения совести обмануть, а то и убить».
Делягин напоминает, что «общеизвестны культуры, не считающие людьми в полном смысле этого слова представителей другого народа, другой расы или другого вероисповедания. Последовательный кальвинизм отказывал и отказывает в праве быть полноправными людьми беднякам (и во многих, в т. ч. даже и не кальвинистских странах бедняки долгое время не имели политических прав), а культура диктатуры пролетариата – богачам и священникам, а иногда – и «буржуазной интеллигенции».
Современная американская политическая культура, насколько можно судить, считает полноценными людьми лишь три категории: живущих в условиях признаваемой США демократии, искренне (с точки зрения самих американцев) стремящихся к ней или же являющихся политическими союзниками США. Всех остальных можно произвольно объявлять врагами и «вбомбливать в каменный век».
История человеческой цивилизации до настоящего времени была связана с расширением круга признаваемых людьми; собственно, это медленное и сопровождающееся откатами, но неуклонное расширение и стало основным содержанием социального прогресса». В то же время, подчеркивает Делягин, «русская культура является едва ли не единственной культурой современного мира, априори воспринимающей как человека в социальном смысле слова любого, являющегося человеком биологически. Именно в этом наиболее выпукло и полно выражается ее всеобщий, всеохватывающий, космический характер.
Вероятно, данная особенность связана с многоплеменным, а по мере расширения и многонациональным характером русской культуры, а затем – и самого русского этноса.
Именно всечеловечность русской культуры делает недопустимым вновь активизировавшиеся попытки урезать границы России до территории «чисто-русских», населенных этническими русскими регионов. Порочность этой идеи, интенсивно продвигаемой именно либеральными фундаменталистами и профессиональными «западниками», заключается даже не только в практических вопросах вроде того, к югу или к северу от Мурманска лежит граница Северного Кавказа и зачем России отдавать свою нефть и газ китайцам (которые неминуемо освоят азиатскую часть России при таком подходе).
Фундаментальная порочность идеи сжатия России до этнических границ (т. е. уже много раньше границ XVI века) заключается в ее полном отрицании русской культуры, ее всечеловеческой сущности, не позволяющей, но прямо требующей считать «своим» любого, кто осознанной подлостью не доказал обратное».
Именно поэтому одной из высших добродетелей русский национальный характер, в отличие от прочих, почитает справедливость в широком смысле этого слова. Она – высшая, абстрактная, отделенная от практических интересов отдельной личности ценность.
При этом носитель русской культуры готов внутренне примириться с практически любым ущербом для себя (вплоть до лишения самой жизни), если по тем или иным причинам будет считать это справедливым. Важным проявлением справедливости является требовательность к себе (размываемая ленью, тем не менее отмечает Делягин) и ближайшим окружающим.
Отсюда – и своеобразие русской культуры права: человек, не выполняющий свои обязанности перед обществом, в моральном плане теряет (по крайней мере, частично) и право считаться полноценным человеком. Парадоксальным образом из этого правила выпадает «начальство», воспринимаемое как существующее отдельно от обычных людей «явление природы».
Другим выражением всечеловечности русской культуры служит, как представляется Делягину, принципиальное отсутствие в ней понятия абсолютного зла.
«У нас любое зло относительно, и даже с Бабой-Ягой в сказках добрый молодец прекрасно договаривается (и в итоге обманывает ее). Именно поэтому таким страшным потрясением стала Великая Отечественная война, в которой наша культура столкнулась именно с абсолютным по отношению к себе злом, самой возможности которого она попросту не предусматривала», – считает он.
Человечное отношение к представителям других культур и народов и отсутствие представления об абсолютном зле обеспечивает носителям русской культуры высокую гибкость и способность не только вести плодотворные переговоры, но и вызывать к себе долговременную симпатию (особенно по контрасту с носителями качественно иных культур). В то же время, отмечает Делягин, в критических ситуациях (а они возникают постоянно) эта черта влечет повышенную уязвимость.
Помимо всечеловечности, особенностью русской культуры Делягин считает сплетение в ней черт, которые обычно считают традиционными, исключительно либо для европейской культуры, либо для азиатской.
«Наиболее интересна в этом отношении борьба европейских «культурных» элементов, в первую очередь индивидуализма (а русские – значительно большие индивидуалисты, чем даже американцы), – утверждает Делягин, – и азиатского «варварства»; в первую очередь – привычки к насильственному внешнему объединению и, более того, органической потребности в нем».
Все это обуславливает постоянную внутреннюю борьбу противоположных начал, причем победа одного из них может быть только временной. Эта борьба, делает вывод Делягин, является постоянной особенностью русской культуры и, вероятно, одной из фундаментальных движущих сил развития как ее, так и всего российского общества.
Происхождение этой борьбы внутри русского общества и каждого его представителя в отдельности, по мнению Делягина, формировалось в связи с историческими и географическими условиями, в которых создавалась русская общность. Каждый ее представитель мог бы сам вести свое хозяйство, достаточное для обеспечения жизнедеятельности, но внешние угрозы постоянно вынуждали его объединяться в борьбе за само выживание. Отсюда он и выводит формулу российского общества, в которую укладываются отмеченные выше противоречия, как раздирающие его, так и обуславливающие развитие – принудительное внешнее объединение полностью свободных внутренне элементов.
«Исключительно интересным и важным с практической точки зрения, хотя и, безусловно, частным проявлением этой особенности русской культуры является органическое, хотя и противоречивое сочетание ценностей конкуренции с солидарностью и коллективизмом как в группах, так и в отдельных личностях», – говорит в этой связи Делягин.
Каждая организация, каждый коллектив, каждая неоформленная группа в российском обществе одновременно раздираются изнутри острейшей конкуренцией и являются скрепленным солидарностью монолитом в конкуренции с другими организациями, коллективами и группами. В этом отношении исключительно интересна артель, являющаяся продуктом переноса в иные хозяйственные условия принципов крестьянской общины и представляющаяся органически соответствующей русской культуре исторической формой самоорганизации русского трудового процесса и российского общества в целом.
Ситуация дополнительно усложняется тем, что один и тот же человек, как правило, является членом нескольких групп, которые конкурируют между собой как минимум за его силы и время. Это пространство сложно переплетенных и разнородных обязанностей, сфер ответственностей и конфликтов и образует социальную ткань российского общества, требующую от его члена постоянного принятия решений в условиях высокой неопределенности. Правда, напоминает Делягин, решения эти принимаются, как правило, неосознанно и случайно, т. к. к осмысленному принятию и сознательной реализации своих собственных решений носитель русской культуры не приспособлен: ему значительно комфортнее плыть по течению, ситуативно реагируя, а лучше пассивно подчиняясь объективным обстоятельствам или, в крайнем случае, внешней воле.
Поэтому, делает вывод Михаил Делягин, российское общество, органично сочетая внутри себя конкуренцию и солидарность, имеет все предпосылки для невиданной эффективности. Загвоздка только одна – оно требует высокого качества управления. Именно государственное руководство, в зависимости от уровня его компетенции и способностей, способно или вывести российское общество к величайшим свершениям, или низвергнуть его в кошмарную катастрофу.
К сожалению, опыт не одного столетия отечественной истории делает такой вывод очень даже правдоподобным.
