У меня одна позиция – российская
Захар Прилепин
Захар Прилепин сейчас безумно популярен. И не только как писатель. Его именуют голосом поколения, любой поступок вызывает резонанс, любое высказывание разбирается на цитаты. Так что уж говорить о новой книге? Тем более что называется она «Не чужая смута», и речь в ней идет, естественно, об Украине. Не просто же так Захар помогает Донбассу…
— Захар, когда выходил роман «Обитель», на Украине уже шла война. И тогда вы говорили, что об украинских событиях писать не будете…
— Я говорил, что на эту тему не буду писать ничего художественного, о публицистике речь не шла. И на тот момент я уже такие тексты писал. Что-то — параллельно событиям, что-то было написано до майдана: за полгода, за год. Есть ряд интервью с моими украинскими товарищами. Когда все это перечитал, я поразился, насколько точно, подетально и поименно там предсказано все то, что потом произошло на Украине. Но эта книжка не только про украинские события и про события в Новороссии. Это такой большой филологически-исторический отчет о том, что я осознал и понял по этой теме, перечитывая свод русской классики — поэзию, прозу, философию, исторические тексты.
Вот там еще более ясно и четко видна предопределенность украинских событий. Мои заметки за полгода до майдана при всей точности прогноза просто смешны на фоне того, что, например, Николай Васильевич Гоголь уже написал в повести «Тарас Бульба». Отсюда и ощущение, что удивляться тут нечему и уж тем более нечего валить вину за все происходящее на действие украинской или российской пропаганды, на 23 года разжигания ненависти к России или на Путина. Это все достаточно поверхностно. У сегодняшних событий куда более глубинные, куда более сложные и разветвленные корни.
— Захар, когда-то вы были командиром подразделения ОМОНа и воевали в Чечне, теперь ездите в Донбасс. Это как-то взаимосвязано?
— Что вы имеете в виду? Что я был в Чечне, а потом раскаялся и занялся гуманитарной деятельностью? Нет, так не связано. Мною движет просто личное чувственное убеждение, что в такие моменты мне жизненно важно находиться именно там. Мне было необходимо все это видеть своими глазами. Но улавливать здесь какие-то рифмы с Чечней не вижу оснований. Один из моих оппонентов написал: мол, в Чечне ты боролся против сепаратистов, а теперь в Донбассе ты за сепаратистов — какой же это странный парадокс!
А я говорю: вообще нет никакого парадокса — в Чечне я боролся за интересы России, и в Донбассе я тоже борюсь за интересы России. И тут у меня все правильно. А вот у тебя все наоборот: в Чечне тебе нравились чеченские сепаратисты, а здесь тебе нравится целостность украинского государства. Поэтому у нас у обоих глубоко последовательная позиция: у меня — российская, а у тебя — антироссийская.
— Для вас все так однозначно? Знаете рецепт, как в этот непростой период оказаться на стороне правды, как не ошибиться?
— Страшные слова скажу. Для меня, например, правда Яроша понятна. Но это не моя правда. Она для меня чужая. Мало того, она мне отвратительна. Но если бы я, условно говоря, родился и вырос на Украине и воспринимал так свою историю, как они ее воспринимают, то, скорее всего, понимал бы это как собственную правду. Вообще, говорить о наличии какой-то общечеловеческой правды тут достаточно сложно и даже не нужно.
Но есть другой вопрос. Например, понять, когда и как в России возникли симпатии к майданному движению, еще можно. Но вот как понять россиян, которые уехали воевать на Украину в батальон «Азов»? Эти люди не просто симпатизируют майдану как свободолюбивому движению, они едут стрелять в русских людей за интересы какого-то там «белого, славянского, единого». Я ничего в этом не понимаю. По-моему, они просто дегенераты. И другого объяснения даже придумывать не хочу.
— А как вы относитесь к мнению, что, присоединив Крым, мы потеряли Украину?
— В словах «мы потеряли Украину» есть что-то имперское. Что значит «потеряли»? Это отдельная страна, как можно ее потерять? Она уже 23 года отдельная. Да еще с историей, которая не подтверждается никакими источниками. Мне недавно звонили из Германии и спросили: мол, почему вы так скептически относитесь к украинской истории? Я ответил: а вы что-нибудь вообще знаете об украинской истории?
Они: у вас в России тоже много белых пятен. Я говорю: у нас белые пятна, о которых мы можем спорить. Мы можем спорить о роли Сталина или Петра Первого. А то, что украинцы написали в своих учебниках, — об этом вы ничего не знаете, потому что этого нет в реальности. Это есть только в их отдельном мире, где они — древнейшая нация, которая давно находится в составе Европы.
— В ЛНР и ДНР немало российских добровольцев. Кто-то опасается: вот вернутся эти люди, привыкшие к оружию, и…
— Это одна из постоянных провокаций моих оппонентов: мол, ополченцы вернутся, они держали в руках оружие, устроят здесь резню, их уже никто никогда не успокоит. Это ложные опасения. У нас такое количество людей прошло через Чечню! Я лично знаю 100-150 ветеранов чеченской кампании, они все — нормальные вменяемые люди. Все живут в своих семьях, никто не хочет взять оружие. И все наши представления о том, что люди, однажды пострелявшие из автомата, потом приходят и бросаются на всех, это чушь.
Вообще, тут такая глубокая подмена понятий. Сам по себе факт наличия людей, которые, руководствуясь не меркантильными соображениями, поехали туда, — показательный. Достоевский, когда провожал русских солдат в Сербию, сказал: «Думаете, они идут убивать? Они идут жертвовать собой!»
А этот момент действительно важен. Человек, отправляющийся на войну, знает прекрасно, что его могут убить, что он может больше не увидеть близких — это всегда, так или иначе, принесение себя в жертву. При этом в России такое количество мужиков совершили этот шаг! А в Донбасс ведь едут не только ополченцы. Туда едут врачи и там живут, непонятно на какие средства; туда едут наши замечательные военкоры, гуманитарные службы… Кого там только нет! Я на этих людей, на этот народ смотрю с чувством большой сердечной радости.
— Нет ли желания написать что-нибудь для будущего этого народа — для детей?
— Для детей — нет. Вопрос не в том, чтобы написать. Можно написать для кого угодно. Вопрос в том, что все, что ты пишешь, должно содержать некий элемент чего-то такого, что больше, чем ты. Какого-то волшебства. Я в принципе могу, конечно, за 12 минут написать хорошее детское стихотворение или песенку. Иногда даже сочиняю дочке своей младшей. Но это, конечно, не то. А плохо я писать не хочу.
— Есть ли у вас в семье запреты? И от каких русских слабостей вы бы хотели оградить своих сыновей?
— Сложно как-то оградить детей, когда у их папы имеются все пресловутые русские слабости (смеется). Но есть вещи, которые в нашей семье действительно не допускаются. Например, дети никогда не говорят, что им скучно. С ранних лет мы воспитываем их так, что они все время должны быть чем-то заняты… То есть лично я, честно говоря, детей вообще никак не воспитываю. Иногда жена меня за это порицает, но в целом она, конечно, со мной согласна. Потому что нет никакого другого воспитания, кроме, собственно, модели поведения родителей. Меня периодически спрашивают про разнообразные и сложные отношения с алкоголем. Типа вот вы так много в книжках про это написали, и самого мы вас встречали в состоянии несколько возбужденном…
Я стал, конечно, об этом думать. И вспомнил тот образец поведения, который мне продемонстрировали мои деды — Николай Егорович Нисифоров и Семен Захарович Прилепин, которые были фронтовиками. Вспомнил эти застолья, большие семейные праздники, когда дед мог позволить себе весомое количество разнообразных напитков. Но это никогда не мешало ему утром встать и отправиться на покос, то есть всегда находилось в контексте суровой крестьянской жизни. Так или иначе, в моей жизни это тоже воспроизвелось. Надеюсь. И надеюсь, что мои дети это тоже заметили. За всю жизнь не было ни разу, чтобы я не поднялся утром на какую-то работу. Хотя случаев, когда мы засиживались за столом до 5-7 утра, было множество.
— Сейчас вы что-то пишете?
— Дописываю книжку, в которой будут три короткие и, как мне кажется, любопытные биографии советских поэтов: Луговского, Корнилова и Мариенгофа. В контексте того времени — 30-х годов. Это не столько рассказ о поэтах, сколько попытка понять, как человек, любящий Россию, одаренный, талантливый, ведет себя, попав в страшнейшие жернова времени. Луговской — это такой патентованный советский поэт. Корнилов был репрессирован, расстрелян, раздавлен. Мариенгоф ушел во внутреннюю эмиграцию. Три разные модели человеческого поведения. Поэтому это не столько литературоведческая книжка, сколько книга психологического толка. И еще одну книжку рассказов придумал. Так что надолго я не замолчу…
