В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ РОССИИ НЕТ МЕСТА РАВЕНСТВУ И БРАТСТВУ

Александр Дугин

Эти понятия несовместимы с основными ценностями русских – монархией, православием и народностью, считает философ

Если мы русские и утверждаем свою русскость, мы сразу же приобретаем огромное наследие культурной идентичности. Мы становимся в поток времени, причём очень специфического времени. Мы становимся в одну из рек. Представим себе, что мы определяем себя как христиане. Река становится шире. Теперь мы говорим, что мы, например, татары. Если мы татары или чеченцы, у нас будет другая река, и её извилистые повороты составляют нашу идентичность. В 90е годы нам пытались предложить такую идентичность, что мы – часть западно-европейской культуры, часть глобального запада или глобального мира. Это ещё один океан, который нас чуть было не смыл. Потом мы сделали шаг назад, в сторону нашего русского моря, или русского континента.

И вот эти пространства самоидентичности, которые, казалось бы, самого обычного человека с его насущными проблемами не так сильно волнуют, на самом деле предопределяют всю нашу жизнь, всё наше содержание. Это самый принципиальный вопрос, поэтому он действительно, как вы говорите, стоит остро всегда, и даже более остро, чем всегда, он стоит сегодня.

Бенедикт Андерсон, один из крупных специалистов по проблемам национализма, говорил, что нация это imagined community, то есть, воображаемое сообщество. Прежде чем создаётся нация, появляются националисты. Это очень интересное замечание. Это можно воспринимать критически, это можно воспринимать нейтрально, но сам он имел в виду лишь одно: нация, во-первых, это современное явление, оно связано с политической самоорганизацией общества в эпоху буржуазных революций и после. Наций до буржуазных революций, с точки зрения социологии, не существует. Существуют другие средневековые формы объединения, которые более сложны, чем нации. Вот этим нациям, которые формируются в новое время, в эпоху просвещения в буржуазном мире с буржуазными революциями, предшествует появление националистических доктрин.

Например, что такое итальянская нация? Её не было. Были итальянские политии: были Савойя, Пьемонт, Сардиния, Венета, Милан, была Папская область, была Неаполитания, Сицилия. Но они не были никаким итальянцами, не было никакой нации. И вот появляется Ковур, Гарибальди, Мадзини, которые придумывают imagine community, они воображают эту итальянскую нацию. Они говорят «мы все итальянцы», обращаясь к неаполитанцам, сардинцам, корсиканцам, которые вообще мыслили себя иначе. Было множество разных форм идентичности. И вот начинаются буржуазные процессы в Италии, возникает идея национализма.

Поэтому всё зависит, и в случае нашей национальной солидарности, от той формы национализма, которую мы предпочтём. Именно в социологическом смысле.

Это этап к их преодолению и переходу к индивидуальной идентичности в гражданском обществе. Западное общество так и развивалось: они разрушили органическую, или сословную солидарность средневековья, создали искусственное национально-буржуазное общество именно на основе национализма. На это ушло лет триста европейской истории, вот этих кровавых националистических войн между imagined community Франции, Германии, Италии, и весь XX век. И потом на западе, после того, как исчерпался потенциал буржуазных наций, начался переход к наднациональным государствам типа Евросоюза.

Мы находимся в каком-то смысле в стороне от этого процесса, поэтому сейчас у нас в России нет буржуазной нации. Сейчас мы стоим перед очень интересной развилкой: либо вообще не идти по пути этого национализма, проскочить его, и сразу войти в гражданское общество в 90-е годы, просто раствориться в глобальном мире, который свёрстан по западному образцу – это одна версия, так считают либералы. Эта форма – некоторое решение. Национальная солидарность по сути дела отрицается как национальная, утверждается общечеловеческая, глобальная, либо такая частичная, общеевропейская, общезападная солидарность. Это ответ на национальную проблему либералов. Есть вариант создания буржуазной нации. Это наш, современный, имеющий разные версии, русский национализм, который утверждает российскую нацию. Он может быть и российским, он может быть и еще более агрессивным – русским – но это искусственная конструкция, потому что нации как таковой в политическом смысле в России нет.

У нас было довольно средневековое общество до 17-го года, которое сразу же перешло в совершенно новую индустриальную фазу при большевиках, где опять же нация считалась до этого позади, до 17-го года национальное строительство было впереди, после 17-го – позади. У нас толком нация существовала в эпоху февраля, её пытались построить с февраля 1917 по октябрь. До этого её ещё не было, а после 1917 объявили, что уже буржуазных наций нет. Поэтому мы не видим этой нации, и сейчас наши националисты предлагают её строить. Российскую нацию, русскую нацию, которой просто исторически не было. Были народы, были различные этнические группы. И вот строительство нации – это ещё одна версия. Кто-то предлагает, в частности я больше склоняюсь к этой модели, евразийскую идею построения некоей новой империи. Здесь мы не пытаемся уйти от средневековья, а наоборот утверждаем, как говорит, например, Бердяев, новое средневековье. То есть мы сохраняем этнос, народ, и утверждаем великую политическую державу, империю.