Исламский мир — это не территориальная совокупность стран и государств, например, входящих в Организацию исламского сотрудничества (57 стран). И это не арифметическая совокупность племён, сообществ, народов, наций, которых называют мусульманскими.

Поскольку главным компонентом в данном определении является религиозный, то Исламский мир, прежде всего, — это совокупность джамаатов (локальных мусульманских сообществ) во всём мире, которые:

• во-первых, самоидентифицируют себя как неотъемлемые части единой глобальной уммы;

• во-вторых, неукоснительно придерживаются разделяемых базовых принципов и норм ислама;

• в-третьих, обладают основными компонентами исламского мышления и сознания;

• в-четвёртых, исповедуют ислам как всеобъемлющий образ жизни.

Таким образом, Исламский мир — это в первую очередь особое религиозное, цивилизационное, историческое, хронологическое и культурное сообщество верующих, то есть то глобальное социально-культурное пространство, где доминирует ислам как живая вера, как живое исламское сознание. Поэтому отнюдь не все полтора миллиарда мусульман, проживающих на нашей планете, могут быть причислены к исламскому миру. И даже не большинство.

Почему?

Общества практически всех стран и государств, которые привычно относят к мусульманским, расколоты и фрагментированы. Основная линия конфронтации проходит между собственно религиозным и секуляристским компонентами социума. Но эта картина на самом деле гораздо сложнее и запутаннее, включая в себя группы людей с формально мусульманским бэкграундом, но которые открыто признаются в своём агрессивном секуляризме, и заканчивая фанатичными такфиристами, которые вопреки шариату и сунне пророка Мухаммада присваивают себе право убивать тех, кого они сами же объявляют еретиками.

Поэтому и всё мусульманское население нашей планеты представляет собой глубоко двойственный феномен. С одной стороны, мусульмане признают Коран, шариат, пророка Мухаммада, основные столпы ислама. С другой стороны, вся глобальная мусульманская умма объективно и сложным образом расколота. На образ жизни, образ мышления и сознания мусульман, их каждодневное поведение воздействуют социально-экономические, классовые и политические факторы, национально-этнические традиции и обычаи, родовые и племенные связи, включённость в иные культурно-цивилизационные ойкумены, различный уровень интеграции в глобальное или региональное медийное пространство и т. д.

На политической поверхности после 2010 года особое внимание уделяется конфессионально-сектантской фрагментации: между шиитами и суннитами, между умеренными и экстремистскими суннитскими группировками и т. д. Однако почему-то практически не задаётся вопрос: а почему именно в последние годы эта конфронтация приобрела такой размах и такие масштабы с десятками и сотнями тысяч зверских убийств? Почему внутриисламское противостояние не проявлялось так остро, например, еще двадцать или тридцать лет назад?

Резко обострившееся кровавое конфессионально-сектантское противостояние стало следствием и проявлением множества более глубинных геополитических, классовых, экономических, идеологических, клановых противоречий, которые постепенно вызревали на протяжении последних десятилетий.

Например, курды — один из наиболее многочисленных мусульманских народов. Свыше 90 % курдов — формальные сунниты. Но говорить о каком-либо, даже относительном единстве курдского народа, в принципе, нельзя. Глубокие социально-классовые изменения внутри курдского населения в Сирии, Турции, Ираке, Иране приводят к тому, что значительная часть курдской буржуазии придерживается всё более секуляристского образа жизни. В то же время значительная часть обездоленной курдской молодёжи в той же Турции выбирает иной путь, присоединяясь к «Исламскому государству».

Важной предпосылкой обострения глубокого духовного раскола в глобальном исламском сообществе становятся обостряющиеся идеологические противоречия. Практически все мировоззренческие доктрины, которые в течение последних шести или семи десятилетий так или иначе определяли идеологическую панораму в Исламском мире: панарабизм, «евроислам», баасизм, арабский социализм, национальный корпоративизм и т. д., — к первому десятилетию нового века в той или иной мере исчерпали себя или окончательно одряхлели.

Всё более заметный идеологический вакуум, с одной стороны, стал заполняться традиционными племенными, родовыми и клановыми представлениями, традициями и «картинами мира», а с другой стороны, привёл к подъёму политического ислама, выходу на авансцену исламского политического проекта, постепенной политической радикализации многих мусульманских движений и организаций.

Определить численность сообществ, движений, джамаатов и т. д., так или иначе относящихся собственно к Исламскому миру, — весьма непростая задача. Например, в Кувейте это, по некоторым оценкам, свыше 45–50 % всего населения; в Египте — около 35–40 %. В Великобритании, по некоторым оценкам, таких мусульман от 15 до 20 %. В России из примерно 25-миллионного мусульманского сообщества строго к Исламскому миру можно отнести в лучшем случае порядка 5–7 %, то есть приблизительно 1,3–1,5 миллиона мусульман. Остальные — это весьма широкий спектр квазимусульманских групп и сообществ.

В целом же к собственно Исламскому миру можно отнести не более 300–350 миллионов из полутора миллиардов человек, относящих себя к мусульманам. Но именно эти три сотни с лишним миллионов мусульман представляют собой наиболее активную, динамичную часть глобальной уммы.

Далее, уже внутри этого пассионарного компонента глобальной уммы, в мусульманском сообществе планеты можно выделить три основных протоэлитных образования.

Во-первых, национально-государственные правящие классы, претендующие на роль элит Исламского мира, но которые фактически таковыми не являются. Для них, безусловно, приоритетным является защита именно «национальных интересов», под которыми в том числе понимаются личные интересы вождей, их непосредственного окружения, альянса политико-экономических и кланово-территориальных политических групп, которые в данный момент поддерживают данную власть. Хотя такого рода «квази-элиты» включают в себя представителей и секуляризированной, и собственно религиозной части общества, тем не менее определяющими здесь являются не религиозные, а корпоративные интересы воспроизводства политической и экономической власти в данной стране.

Во-вторых, это племенные, родовые, клановые элитные группы, которые традиционно занимали и занимают важное место в социуме всех мусульманских стран. Но их значение стало заметно возрастать на фоне тех масштабных событий, которые начались осенью 2010 года.

В-третьих, новые протоэлитные группы собственно Исламского мира, которые проходят в настоящее время процесс формирования и становления.

Потенциал для нынешней радикализации арабской революции весьма значителен — по крайней мере по двум причинам.

Во-первых, главной идеологической движущей силой данной арабской революции является ислам, теологическая и социальная доктрина которого по своей природе метафизически бескомпромиссна. Потому-то ислам и считается наиболее революционной религией в человеческой истории. Не случайно, что политический ислам в идеологической сфере в значительной степени уже взял вверх над своими оппонентами из числа арабских националистов и социалистов, баасистов и коммунистов, либералов и прозападных исламо-демократов.

В то же время существует важное противоречие, которое будет объективно радикализировать политический ислам как главную движущую силу арабской революционной волны в ближайшее десятилетие.

Значительная, а может, и большая часть арабского социума, интегрированная в мировой рынок, является по своему характеру мелкобуржуазной или буржуазной, полусветской или светской. И в этом контексте дальнейшее острейшее идеологическое столкновение между исламским и секуляристским трендами, по мере обострения региональной ситуации, практически неизбежно. В палестинском движении, например, борьба между ХАМАС и ФАТХ — это, по сути, антагонистическая идеологическая и политическая конфронтация.

«Турецкая модель» Эрдогана, в основе которой лежит модель постепенного переговорного согласования важнейших интересов между этими исламским и секуляристским направлениями, достаточно специфична и не везде в Исламском мире может стать образцом для эффективного подражания.

Во-вторых, основная идеологическая конкуренция в ходе дальнейшего революционного процесса постепенно будет еще больше смещаться в сторону прямой политической конфронтации между умеренными фундаменталистами («Братья-мусульмане», умеренные салафитские течения и т. д.) и радикальными исламскими группами и течениями (джихадисты, такфиристы и т. д.). И это в полной мере проявилось в 2014–2015 гг., когда на региональную политическую арену Большого Ближнего Востока выдвинулось ультрарадикальное «Исламское государство».

Начавшийся в арабском мире революционный процесс уже вызвал существенный рост глобальной неопределённости. В обозримой перспективе региональный баланс сил на Большом Ближнем Востоке изменится настолько существенно, как не менялся на протяжении предшествующих ста лет. Соответственно принципиально новым станет здесь региональный политический пейзаж с его новыми неожиданными игроками.

Продолжающийся глобальный экономический кризис, безусловно, приведёт к усилению радикального потенциала арабской революции. Почему Эрдоган, например, предельно осторожен в своей политике по отношению к феномену «Исламского государства»? Турецкий президент должен учитывать, что в стране быстро растёт количество сторонников политической радикализации, в том числе и внутри правящей Партии справедливости и развития.

Почему бывший саудовский король Абдалла так резко изменил своё отношение к «Братьям-мусульманам» после начала арабской революции? Ведь до того Эр-Рияд рассматривал ихванов как мощную интеллектуальную и социальную силу в регионе, которая объективно являлась противовесом набиравшим силу секуляристским тенденциям не только в странах Залива, но и во всём арабском регионе. Однако на волне общеарабской революции высший истеблишмент Саудии увидел в ихванах прямых конкурентов и подрывную, революционную силу, направленную против арабских монархий.

БАЗОВЫЙ ПРОТОЭЛИТНЫЙ «БУЛЬОН» ИСЛАМСКОГО МИРА

Почему, несмотря на всю активность и все разнообразные попытки прозападных группировок в Исламском мире, ослабление секуляристской тенденции на Большом Ближнем Востоке продолжится, а влияние элитных групп, выступающих за реализацию нового общеисламского политического проекта, станет ещё сильнее? Прежде всего потому, что начавшаяся радикализация Исламского мира — объективный исторический процесс, который неизбежно продолжится.

Какие выводы отсюда следуют?

Во-первых, системный кризис Большого Ближнего Востока даже в среднесрочной перспективе вряд ли будет разрешён. Причин для этого много, но главная заключается в том, что банальными, тривиальными технологиями и методами невозможно разрешить накопившийся огромный комплекс социальных, геополитических, экономических, религиозных, политических, идеологических, культурных противоречий на ББВ.

Во-вторых, общеарабская революция фактически уже похоронила региональную систему Сайкса—Пико. Поэтому исходить надо из того, что целый ряд искусственных государств вряд ли возродится в своём прежнем обличии.

А соответственно, и это в-третьих, начавшаяся в 90-е годы прошлого века форсированная объективная деградация секуляристских и квазирелигиозных режимов продемонстрировала принципиальную невозможность противостоять росту регионального системного кризиса.

В-четвёртых, религиозный, духовный кризис на ББВ до поры до времени скрывался под флёром националистических эмоций, антиизраильских настроений и т. д. Но на фоне резкого роста стратегической неопределённости этот духовный кризис, суть которого может быть выражена простой фразой: «В чём смысл моей личной жизни: в условиях резких перемен, которые от меня не зависят?» — стал усиливаться даже в самых секуляризированных сегментах социума Исламского мира.

Действительно, единой исламской элиты как системного феномена на сегодняшний день де-факто не существует. В лучшем случае можно говорить о возможной будущей консолидированной элите Исламского мира, которая способна сформироваться на основе взаимодействия различных протоэлитных и элитных групп, возникающих в нынешнем «квантовом революционном бульоне».

Вместе с тем есть действительно важный, уникальный фактор, который может сыграть решающую роль в конструировании единой исламской элиты уже в ближайшие 15–20 лет. Дело в том, что в цивилизационной памяти Исламского мира вот уже почти 1500 лет тщательно сохраняется воспоминание об идеале совершенной мусульманской элиты, которая действительно была и которая положила начало распространению религии ислама, формированию мусульманской цивилизации, развитию мировой уммы. Речь идёт о пророке Мухаммаде и нескольких сотнях его асхабов (непосредственных сподвижников).

Эта первоначальная, необычайно эффективная элита по-прежнему воспринимается сотнями миллионов мусульман в мире как сонм величайших героев, поведение, мышление, необычайные поступки которых по-прежнему оказывают огромное воздействие на всю умму. Многие мусульманские интеллектуалы сегодня убеждены, что деградация исламской цивилизации, которая на протяжении столетий находилась в авангарде мирового развития, происходила именно тогда, когда мусульманские правители и их окружение переставали следовать примеру этой первоначальной героической элиты.

Таким образом, та элита, которую сформировал пророк Мухаммад с 610 по 632 год, остаётся в течение почти полутора тысяч лет идеалом, эффективной моделью и практическим примером для подражания в истории уммы. Такова эта особая уникальность Исламского мира, поскольку в истории ни одной другой цивилизационной системы нет такого вдохновляющего примера исторически живой элиты.

Второй особый момент заключается в том, что в исламской истории акцент при анализе элитарного феномена делался не на том, кто сделал, а что именно было сделано как пример для подражания в пространстве и во времени. Ибо «что именно» есть проявление воли Аллаха, и по сравнению с этим конкретные имена имеют второстепенное и третьестепенное значение.

Приведу один реальный исторический пример. В XI веке Бухара находилась под контролем некоего тюркского хана. Одним из влиятельных кланов в этом городе были рыночные торговцы мясом. Цены на мясо в халифате жёстко регулировались в интересах всех слоёв населения, в том числе и бедных. Так вот, торговцы решили преподнести «подарок» хану и попросить его поднять эти цены. Они собрали две тысячи динаров и пришли на приём к правителю. Заявив, что хотели бы внести вклад в благосостояние города, делегация передала деньги в казну и попросила разрешения повысить цены. Хан кивнул, но ничего не сказал.

Обрадованные торговцы следующим ранним утром быстро переписали цены (а дело происходило жарким летом). Но глашатаи совершенно неожиданно объявили указ хана, в котором он запрещал жителям Бухары вообще покупать мясо. Жара усиливалась, и на рынках появился запах гниющего мяса. Мясники всё поняли, тут же была сформирована новая делегация, которая поспешила к хану и нижайше попросила вернуться к старым ценам. А для этого попросила принять в казну четыре тысячи динаров. Правитель вновь ничего не сказал и только кивнул. Позднее этот хан сказал: «Они думали, что за две тысячи я продам свой народ, за который несу ответственность?»

Так вот, историческая исламская память хранит именно суть этой и сотен, тысяч других реальных эпизодов именно как проявление правителем, его визирями, его элитным окружением действительной веры, следование нормам, заповеданным Всевышним. Конкретное имя не имеет значения, если исходить из мусульманского теологического принципа, что только через достойного человека и проявляется воля Всемогущего.

Однажды знаменитый суфийский шейх Абу Саид Мейхенский пришёл по приглашению на какое-то торжество, которое устраивал местный правитель. Слуга его не узнал и спросил, как его представить. «Скажи, что пришел никто, и звать его никак». Таков был ответ мастера.

Говоря о возможном формировании консолидированной элиты Исламского мира, необходимо, прежде всего, акцентировать внимание на двух основных направлениях этого процесса — «умеренном» и «радикальном».

Большинство протоэлитных групп, которые стоят во главе тысяч и десятков тысяч умеренных исламских партий, движений и организаций по всему миру, так или иначе связаны с наиболее опытным в новой истории исламским движением — «Братья-мусульмане», представители которого избраны в парламенты 87 стран мира.

В целом среди таких умеренных исламских элитных групп можно выделить три основных типа.

Во-первых, структурированные суннитские исламские движения и партийные организации: «Братья-мусульмане» в Египте, правящая Партия справедливости и развития в Турции, политические организации, в той или иной степени находящиеся под идеологическим влиянием «Братьев-мусульман» в десятках стран Азии, Европы и Африки.

Во-вторых, умеренные шиитские политические структуры, режимы, организации: правящий режим в Иране, значительный спектр шиитских политических организаций в Ираке, прежде всего связанных с великим аятоллой Систани, умеренные организационные структуры в Пакистане, Индии, Омане, Йемене, Ливане, Афганистане, в Европе и Америке.

В-третьих, это огромное количество различных организационных структур социального, благотворительного, экономического, образовательного характера по всему миру, без явно выраженного политического облика, где также происходит своего рода «брожение» и формирование соответствующих протоэлитных групп.

Особенность большинства таких умеренных элитных групп Исламского мира заключается в том, что они стремятся сформировать и соединить достаточно аморфный общеисламский политический проект с кризисными реалиями сегодняшнего дня. Получается это по-разному, с различной степенью эффективности.

Наиболее успешной в этом отношении оказалась близкая идеологически к «Братьям-мусульманам» основная часть нынешней турецкой элиты во главе с Реджепом Эрдоганом, которая с 2002 года постепенно, но неуклонно продвигает свою политическую программу: не только внутри страны, но и на метарегиональном уровне.

С другой стороны, сами родоначальники умеренного исламского фундаментализма, египетские ихваны, оказались не готовы к реальным вызовам революционного процесса. В результате военного переворота (2013) они оказались смещены, а более пяти тысяч сторонников «Братьев-мусульман» были убиты, десятки тысяч заключены в тюрьмы и концентрационные лагеря.

Ситуация в глобальном шиитском спектре в значительной степени иная. Шиитский политический проект прямо связан с одной из величайших революций ХХ века — революцией 1978–1979 годов в Иране и возникновением Исламской Республики Иран. Именно ИРИ является не только действительным промоутером глобального шиитского политического проекта, но также идеологическим и организационным руководителем большинства региональных и локальных шиитских структур различного типа.

Соответственно, одна из наиболее эффективных в настоящее время элит в Исламском мире (а может, и самая эффективная) — иранская. Именно для высшего эшелона иранской элиты, наряду с турецкой, характерно действительное стратегическое мышление. Крайне важно отметить, что в Исламской Республике Иран в рекордные сроки (по историческим меркам) была сформирована своя целостная, эффективная национальная элита, которая не только доказала свою способность к эффективной модернизации страны, но и разработала и приступила к реализации глобального исламского политического проекта, окрашенного в шиитские тона.

Ещё в начале нынешнего столетия многие аналитики и эксперты были убеждены, что глобальный исламский политический проект, во всяком случае суннитского спектра Исламского мира, связывался или ассоциировался с движением «Братьев-мусульман». Но действительность оказалась иной. Как явственно продемонстрировали революционные события на арабском Востоке, начавшиеся осенью 2010 года, фактически «Братья-мусульмане» не имели не только действительного, проработанного глобального политического проекта, но даже и регионального. Более того, жестокое, кровавое поражение ихванского движения в Египте превратилось в доказательство того, что, собственно, и эффективная внутринациональная политическая стратегия у «Братьев» отсутствовала.

Сам этот факт стал яркой демонстрацией реального «качества» высшей элитной группы, которая сложилась у ихванов к моменту начала революции.

Движение «Братьев-мусульман» зародилось в Египте ещё в 1928 году. Но, даже выполняя периодически некоторые политические функции, оно оставалось, прежде всего, структурой массовой социальной взаимопомощи и территориальной социальной самоорганизации населения. Однако даже самая эффективная социальная организация в революционной ситуации не может стать действительным политическим авангардом.

Второе направление — радикальные протоэлитные группы, которые во внешнем мире чаще всего рассматриваются как террористические и экстремистские. Резкое усиление их влияния совпало с поражением умеренных фундаменталистов в Египте в 2013 году и возникновением соответствующего политического вакуума в Исламском мире.

По своему внутреннему религиозному содержанию они известны как «крайние салафиты», «джихадисты», «такфиристы». Самый яркий пример здесь — набирающее силу «Исламское государство». Его главный конкурент в радикальном спектре — «Джабхат-ан-Нусра», связанная больше идеологически с «Аль-Каидой».

Главные религиозно-идеологические различия протоэлитных групп ИГ, «Джабхат-ан-Нусра», других экстремистов от «ихванов» как умеренных исламистов заключается в трёх основных особенностях.

Во-первых, политический проект этих групп, и прежде всего ИГ, открыто выражен в идее возрождения халифата как единственно возможного государственного оформления глобальной уммы.

Во-вторых, «новый халифат» прямо противопоставляется всей западной цивилизации, включая арабские прозападные режимы.

В-третьих, борьба «нового халифата» с сугубо материалистической, богоборческой цивилизацией Запада символизирует наступление периода «Последних времён», или Апокалипсиса, о котором многократно предупреждали древние, в том числе исторические мусульманские тексты.

«Исламское государство» де-факто возникло в результате политико-идеологического слияния значительной части офицерского корпуса саддамовских спецслужб (мухабарат) с радикальными джихадистскими группировками. После поражения 2003 года в значительной части офицерского корпуса баасистского Ирака (которая являлась главной элитной группой режима) произошла своего рода религиозно-идеологическая революция. Катастрофа иракского баасизма, неожиданное возникновение духовного вакуума привело к тому, что многие бывшие баасисты буквально за несколько недель или месяцев превратились в радикальных мусульман (известный в истории пример превращения «Савла в Павла»).

А далее произошло как бы соединение специфического системного опыта иракских мухабарат (одних из наиболее эффективных на ББВ в 70-е и 80-е годы) с пассионарной энергетикой ультрарадикальных религиозных фундаменталистов. Собственно говоря, и военно-силовая тактика ИГ во многом несёт в себе отпечаток опыта действий спецподразделений развитой разведслужбы, а его пропагандистская стратегия весьма напоминает проведение продуманных «активных мероприятий».

Всё это заставляет вновь акцентировать внимание на тех особенностях ДАИШ (арабская аббревиатура ИГИЛ), которые выкристаллизировались в результате интеграции идеологии и практики радикального джихадизма со специ­фическим опытом саддамовских мухабарат.

Прежде всего, речь идёт о креативном использовании технологий сетецентричных войн. Дело в том, что в оргструктуре ИГ именно полевые командиры среднего звена составляют особую пассионарную протоэлитную группу, которая несёт ответственность не только за результативность боевых операций, но и за эффективность каждодневного управления на контролируемых территориях халифата.

Важное место в ныне культивируемой сетецентричной схеме ИГ занимает технология создания, развёртывания и развития широкомасштабных и разноплановых сетей симпатизантов, агентов, сторонников, прежде всего на религиозно-идеологической основе. Речь идёт не только и не столько о дополнительных технологиях и методах формального социально-политического управления, сколько, во-первых, вовлечении широких сегментов населения в процессы принятия каждодневных решений и, во-вторых, формировании своего рода действительного кадрового резерва из уже проверенных в деле людей.

Итак, сначала постепенно формируется широкая сеть информаторов, которые только собирают информацию о настроениях людей, о представителях властных структур противника, прежде всего военных и служб безопасности, представителях кланов и племён, враждебно настроенных в отношении «Исламского государства», массовой вражеской агентуре и т. д. Такая систематизированная информация даёт возможность в ходе боевых действий практически сразу ликвидировать агентурную сеть врага, как это произошло весной этого года в ходе захвата Рамади и Пальмиры, и тем самым не допустить начала развёртывания диверсионно-подрывных действий на контролируемых территориях.

В условиях работы в глубоком подполье, как это происходит в настоящее время в ряде иракских и сирийских провинций, на территории Саудовской Аравии, Иордании, Египта, Турции, других стран, наличие развёрнутой масштабной сети информаторов даёт возможность приступить к формированию по «генетическому принципу» максимально автономных боевых ячеек и групп. Такие группы должны быть способны не только к самым различным подрывным информационно-пропагандистским действиям (распространение слухов, целенаправленной деморализующей информации и т. д.), но и к самостоятельным диверсионно-террористическим операциям. Понятно, что эффективность такой сети, в конечном счете, решающим образом зависит от пассионарности и опыта локальных лидеров.

На последующих этапах такие автономные ячейки начинают сначала складываться на локальном уровне в сетевые фрагменты, которые постепенно формируют «снизу и сверху» суб­региональную, а затем и национальную сеть.

Другим ключевым компонентом стратегического профиля ДАИШ является разветвлённая работа по обеспечению гарантированной лояльности и поддержки местного населения на контролируемых территориях. А это создаёт возможности ИГ не только обеспечивать социальную стабильность, но и выявлять местных «public opinion makers», потенциальных харизматических личностей, для включения в свои кадровые структуры.

Еще одним важнейшим компонентом работы «Исламского государства» с протоэлитными элементами является формирование особого, долгосрочного идеологического образа ДАИШ. Речь идёт именно о стратегическом и идеологическом образе, а не о пропагандистском имидже. Поэтому «Исламское государство», а не другие многочисленные джихадистские структуры, благодаря системному характеру своей наступательной идеологии, политической стратегии, своему особому механизму государственного строительства, стало наиболее популярным в арабском и в общемусульманском общественном мнении (во всяком случае в его суннитском сегменте). Например, майский опрос (2015 года) продемонстрировал, что более двух третей зрителей телеканала «Аль-Джазира» симпатизируют и поддерживают цели ИГ.

Причём политику стимулирования социальной поддержки руководство ИГ проводит, используя различные методы и технологии — идеологические, религиозные, социальные, экономические, пропагандистские… Это и непосредственная адресная поддержка обездоленных слоёв населения, например, массовая раздача продовольствия и лекарств, предоставление медицинской помощи. Это и разветвлённая, широкомасштабная религиозно-идеологическая работа. Это и тщательный контроль за ценами на основные товары повседневного спроса. Это и воссоздание государственных механизмов жизнеобеспечения на местном уровне. Это и существенные меры по гарантированию социальной справедливости во всём социуме.

Пристальное внимание разнообразной работе с большими социальными группами населения позволяет прояснить скрытые аспекты долгосрочной военно-политической стратегии ДАИШ. Её можно условно назвать «Стимулирование всеобщей волновой исламской революции». В рамках этой линии ключевое значение отводится даже не захвату и удержанию территорий, а многообразному, многоаспектному системному стимулированию предреволюционных и революционных настроений в Исламском мире.

Такая военно-политическая стратегия ИГ включает в себя как минимум четыре основных компонента.

Во-первых, системная пропаганда образа «нового халифата», формируемого на принципах социальной справедливости, социальной солидарности и социальной ответственности.