Если судить по тиражам, сейчас вообще нет модных писателей
Захар Прилепин
В марте 2016-го года публике была представлена новая книга «Семь жизней» – сборник ранее не опубликованных рассказов. По словам автора «„Семь жизней“– как тот сад расходящихся тропок, когда человек встаёт на одну тропку, а мог бы сделать шаг влево или шаг вправо и прийти… куда-то в совсем другую жизнь? Или другую смерть? Или туда же? Эта книжка — попытка сходить во все стороны, вернуться и пересказать, чем всё закончится». Итак, Захар Прилепин: вспоминая о прошлом, заглядывая в будущее.
Здравствуйте, Захар! За 11 лет вашей писательской карьеры вы написали более 15 книг (романов, повестей, эссе) и 10 антологий и сборников. Как вам удается работать на такой высокой скорости без потери качества, оставаясь при этом медийной персоной, политическим деятелем, музыкантом, телеведущим?
Здравствуйте, Аня (смеётся). Ну, не знаю про качество, надеюсь, что это действительно так. Вообще говоря, это не очень много, тем более, если человек имеет возможность заниматься только этой профессией. Одна книга в год – это вполне по силам человеческим, если ты знаешь, о чём ты хочешь сказать, о чём ты хочешь написать. Одна книга, одна антология – ничего сверхъестественного нет. Если бы я ещё другими вещами не занимался: всевозможными журналистскими, кинематографическими, гуманитарными и телевизионными проектами, то это вообще было бы смешно. На самом деле, скажем, Дмитрий Быков пишет больше, чем я, Пелевин пишет больше, чем я, Горький, Бальзак и Лев Николаевич Толстой написали настолько больше, чем я… Это вообще во многом вопрос работоспособности: некоторые медленно работают, совершают какие-то ритуалы, просто потому что человек так устроен, и в этом нет никакой его вины, а другие работают быстро. Я просыпаюсь в 8 утра, в 8:10 я открываю ноутбук и уже пишу. Я живу с одной женщиной, я переношу алкоголь легко, не болею, ни так, ни с похмелья, тьфу-тьфу (смеётся), у меня нет дурных привычек, я ничего не коллекционирую, ничем не дорожу, и поэтому у меня есть только мои мысли, есть одержимость историей моей страны и литературы, и я занимаюсь тем, что мне легко даётся, и тем, что мне приносит удовольствие.
В своих интервью вы неоднократно говорили о том, что несмотря на то, что вам приписывают множество различных сфер деятельности, вы, в первую очередь, писатель. Всегда ли присутствовала эта уверенность в том, что ваше призвание – именно литература?
Нет, конечно, я не всегда это понимал. Более того, лет до 28 я вообще об этом не думал, потому что я занимался разными вещами: работал в ОМОНе, женился, у меня родился первый ребёнок, потом я начал работать в журналистике. Первую книгу начал писать совершенно случайно, просто так, от какого-то чувства наивного, что я родил сына, начал строить дом, вот напишу книгу, будет у меня ещё и книга своя. Закончил я её писать где-то в 29-30 лет, и совершенно неожиданно получилось, что она оказалась востребованной, её перевели на иностранные языки, мне дали какую-то премию, и я подумал, что, наверное, я напишу вторую книгу, раз так хорошо пошло. Вот и всё. Я, может быть, был убежден в том, что я писатель (даже не писатель, а поэт) лет в 14-15, когда был юный совсем, сочинял стихи, песни. Правда, это очень быстро прошло: я начал качаться и с 16 лет вообще об этом не задумывался больше ни разу до 28 лет. Но книжки я продолжал читать в огромном количестве, в том числе, когда в ОМОНе работал: я много читал, и меня за это мои сослуживцы очень уважали. Вернее, поначалу, когда я пришёл в ОМОН, я, естественно, ничего не читал, потому что могли неправильно понять, а потом, когда я уже стал командиром отделения, стал много читать. Все говорили: «Ооо, у нас Прилепин самый умный!».
Первый же роман «Патологии» стал финалистом нескольких литературных премий и получил статус Национального бестселлера. Повлияло ли это каким-либо образом на вас? Вселило уверенность, что вы на своём месте или, напротив, добавило груз ответственности и установило некоторую высокую планку для дальнейших произведений?
Никакого груза ответственности я не испытывал. Только немного, помню, на день или на полтора меня переклинило, и я подумал: «Вот это да! Вот это я даю!», некоторую гордость испытал. Провинциальный мальчик всё-таки, дворняга, поэтому всё это на меня подействовало, но очень быстро прошло, потому что Господь оказался милостив ко мне, и Он мне не дал этой удачи, не дал этого в 18 лет или в 23. Я бы, может быть, тогда впоследствии планку и уронил, как это сегодня называется. Когда молодым людям такие удачи даются, я всё чаще замечаю, они с ними не справляются. А мне было 30 лет, я уже был взрослый мужик, у меня родился второй ребёнок, я успокоился, и с тех пор я просто работаю, к этому отношусь с большой долей иронии, и большой долей скепсиса. Я прекрасно знаю своё место, знаю свою цену, и не переоцениваю себя, но и не недооцениваю тоже. Представление об иерархиях у меня в армейском смысле есть: я понимаю, кто такой Прилепин, кто такой Лев Толстой, кто такая Улицкая, например. Поэтому нечего тут больно кривляться, и ничего изображать из себя не стоит.
Вообще такое количество премий, на ваш взгляд, положительно или, напротив, отрицательно влияет на ваш имидж в глазах читателя? Делает вас для многих маст-ридом или создает налёт такой нарочитой распиаренности?
Новости живут сейчас, полторы-две, максимум – три недели, и про эти премии знает только какая-то определенная часть моих литературных недоброжелателей и завистников. Вот они знают, что я получил 10 или 15 премий, а люди не знают. Если спросить у них – 99 % не знают ни о чём, а знают только библиотекари, которые, когда ищут, кого пригласить, смотрят Википедию, и это большое количество премий на них влияет, а также, возможно, на людей из мира чиновничества. Это влияет на продажи книг, когда дают очередную премию, сразу же выходит 150 новостей, люди видят какую-то фамилию, идут и покупают книжку. Уже потом, когда проходит время, в каждой статье пишут, что я лауреат Русского Букера, а я не лауреат Русского Букера и никогда его не получал. Ну и так далее, какие-то вещи мне приписываются, которых вообще никогда у меня не было. Ну и всё-таки премии посыпались на меня с третьего года работы, а не с первого, поначалу я только мимо пролетал. В общем, это нормально: для продаваемости хорошо, да и для душевного здоровья хорошо, если ты уже взрослый человек. Если ты молодой, ты можешь не пережить первый успех, и такое случается. Хочешь убить молодого писателя – дай ему премию.
В предыдущих интервью вас уже спрашивали о вашем отношении к ярлыку «модного писателя». В последнее время этот статус очень быстро и небезосновательно разрастается. Как вы к этому относитесь, и не изменилось ли ваше мнение?
Это опять же для тех людей, которые находятся внутри литературного мира. Для них я «модный писатель», а так нет никакого «модного писателя». Модными писателями были братья Стругацкие или Юлиан Семёнов, которые продавали по 30 млн. книг. В России с нынешними тиражами никого по сути нельзя назвать модными писателем. Я, например, продал 200 тыс. бумажных книг «Обители», это была самая продаваемая книга в России и самая читаемая книга во всех Московских библиотеках. Но 200 тысяч в масштабах страны… Даже если сюда же отнести аудио диски и электронные книги, ну, получится, что её полмиллиона прочитало, но полмиллиона – это тоже ничего! Вот, например, когда «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова выходили, тираж был 12 млн., то есть каждый десятый читал эту книжку, а сейчас не о чем и говорить. Просто существует некий элемент телевизионного присутствия, потому что я телепрограммы веду, и, например, одну программу на РЕН-ТВ видит людей больше, чем вся аудитория моих книг за 10 лет. Ну, модный… В тех масштабах, которые сегодня есть, наверное, модный…
Что же касается вашей любимой литературы; есть ли произведение, которое, на ваш взгляд, обязательно к прочтению, любимое произведение, которое существенно на вас повлияло или, по крайней мере, сильно впечатлило?
Обязательным к прочтению я ничего не считаю, но на меня очень сильно повлиял писатель Гайто Газданов и его книга «Вечер у Клэр». Это, наверное, моя самая любимая книжка на Земле. Там есть какое-то душевное облако, удивительная атмосфера, удивительные вещи, которые таинственным образом на меня влияют. Это просто прекрасная, волшебная, неизъяснимая литература. Не могу это объяснить и даже не буду пытаться.
Прочитав кроме, непосредственно, книг некоторое количество рецензий на ваши произведения и объединив их в единый образ, я получила что-то вроде «настоящий мужик, не с подкатанными джинсами и смузи в руках, а брутальный, мужественный, харизматичный, довольно жёсткий, при этом искренний, тонкий, нежный, поэтичный». Что вы думаете об этом сложившемся образе? Соответствует ли он тем задачам, которые вы ставили перед собой; отражает ли то, что хотели донести до читателя?
Вы знаете, я не создаю свой образ, и если он вот такой у кого-то сложился, то, наверное, это хорошо. У меня вот кофта, купленная во Франции, джинсы тоже французские, рубашка дорогая, часы в Duty free я купил, при этом, конечно, Иван Ургант одет в 30 раз дороже, чем я. Поэтому я не очень понимаю, где там градация, между парнем с закатанными джинсами, который одевается в бутиках, и простым русским мужиком. Нет никакого конкретного понятия, человек не может быть, как вот чашка какая-нибудь, он в разных ипостасях представляется. Эти образы вообще в начале создаются, а потом их кто-то начинает пытаться развенчать и преодолеть. Допустим, были супер харизматичные писатели вроде Хемингуэя, и сначала были книги про него, где он воспевался как охотник, рыцарь, солдат, партизан, а потом начался целый поток книг, развенчивающий такого Хемингуэя. То же самое с Маяковским: сначала он главарь, горлопан, руководитель, а сейчас Маяковский – невротик, психопат, растерянный и жалкий. И вообще, чем больше будешь доказывать свою брутальность, тем больше будет желающих потом подойти и ткнуть тебя длинной иглой, поэтому я оставляю все эти вещи на откуп тем, кто про эти образы пишет.
Если говорить о предложении включить ваши произведения в школьную программу, то какую бы из ваших книг вы первой сделали обязательной к прочтению школьникам и почему?
Я за то, чтобы включить. В школьную, в университетскую и во все остальные программы. С какой начать – это дело учителей, пусть они сами разбираются.
Кто для вас является главным критиком? Возможно, человеком, которому вы первому даёте прочитать рукопись будущего романа, мнением которого интересуетесь, к чьим замечаниям прислушиваетесь?
Жена моя. Вы, я вижу, об этом знаете.
Насколько я знаю вы являетесь папой четверых детей, причём старший уже довольно взрослый? Читает ли он ваши произведения?
Старший – Глеб, 18 лет ему. Да, читает постоянно. Сегодня вот зашёл к нему в комнату, у него лежат три мои книжки, он их читает сразу, а потом перечитывает периодически, не знаю, с какой целью. Он вообще всё читает, у него там кроме трёх моих лежали ещё Воннегут, биография Есенина, Овидий, Маяковский и Рыжий. Он, как и я, читает книжек 5-7 одновременно.
Беседуете ли вы с ним о ваших произведениях?
Нет, никогда. Я впервые прошлым летом поймал себя на мысли, что никогда не спрашивал у сына, читал ли он мои книги, и нравятся ли они ему. Ему было 17 лет, и я спросил: «Глеб, слушай, а ты читал мои книги?», он говорит: «Да, читал», «Ну и как? Тебе нравится?», он говорит: «Да». Ну и больше я не спрашивал, ни у кого не спрашивал, ни у матери, ни у сестры, с женой вот разговариваю время от времени.
В дополнение к весьма внушительному послужному списку, нет ли у вас в планах получить статус киноактёра?
Чтобы планы какие-то строить, надо дар иметь определенный. Ну, я вот через 3 дня поеду сниматься в кино в главной роли, может получится.
И когда нам ожидать выход картины?
Это мой первый съемочный день, когда ожидать…Через год, может быть, через два, может быть, никогда, может, они меня выгонят просто, скажут: «Уходи отсюда!» (улыбается).
Ну и, наверное, самый банальный вопрос, который можно задать писателю – что нам, читателям, ожидать от будущей книги, и когда вы планируете её выход?
Новая книжка будет через месяц, она уже выходит, она уже написана. Книжка будет называться «Всё, что должно разрешиться», она об опыте моих поездок на Донбасс, я работал помощником Александра Захарченко – главы ДНР, и там в основном разговоры с этими людьми, с Захарченко, с Моторолой, с ополченцами, потому что они сейчас откровенные все и говорят много вещей, которые они потом не скажут вслух. Я это записал, и будет такая книга. А ещё я пишу такую публицистическую, не художественную литературу, будет называться «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы» – это биографии воевавших поэтов и писателей 19 века. То есть мы, как правило, помним про Дениса Давыдова, Лермонтова и Толстого, а их там гораздо больше, и есть совершенно героические персонажи, такие, о которых надо снимать фильмы, и вся бы страна ими гордилась. Плохо мы знаем биографии. Там есть совершенно уникальные поручики, дуэлянты, вояки, поэтому я решил восполнить этот пробел и написать небольшие цветастые эссе о персонажах, которые мне наиболее симпатичны.
