Мусульмане — главная цивилизационная угроза для Запада

Шамиль Султанов

Известный философ о том, почему не Россия и Китай, а мусульмане — главная цивилизационная угроза для Запада

После того, как коммунизм выродился в потребительство, ислам взял на себя роль ведущей революционной силы, считает философ и публицист Шамиль Султанов. В интервью «БИЗНЕС Online» президент центра «Россия — исламский мир» рассказал, что предвещает «арабская весна», как могут договориться мусульмане и православные и почему на Востоке жалеют о джихаде против СССР.

«В ИСЛАМСКОМ МИРЕ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО 3 — 5 МИЛЛИОНОВ ЧЕЛОВЕК ГОТОВЫ ЖЕРТВОВАТЬ ЖИЗНЬЮ РАДИ СВОИХ ИДЕАЛОВ»

— Шамиль Загитович, как бы вы определили роль ислама в XXI веке? Это действительно наиболее пассионарная общественная сила?

— Ислам действительно является наиболее пассионарной религией XXI века, и эта роль за ним сохранится. Ведь неслучайно проводятся аналогии между исламом и мировым коммунистическим движением ХХ века. Почему эти аналогии вообще возникают? Это связано с несколькими моментами. Во-первых, пассионарность религии определяется прежде всего не пассионарностью ее доктрины, а пассионарностью ее сторонников. Что такое коммунисты ХХ века, во всяком случае, первой половины этого столетия? Это люди, которые за свои идеалы могли пожертвовать жизнью. Это самый главный и простой критерий — в какой степени сторонники той или иной религии либо идеологии, защищая свои убеждения, могут за это поступиться своей жизнью, а в исламе это один из ключевых моментов с самого начала. Концепция джихада, концепция борьбы за свою религию, за свои религиозные убеждения как высшее проявление «идеала жертвы» сопровождает ислам на протяжении всей его жизни — 1,5 тысячи лет.

— Но до XX столетия понятие джихада или тем более военного джихада было известно узкому кругу востоковедов и английских лордов, проводивших колонизацию Востока. А теперь это настолько обиходное слово, что любая торговка на рынке может объявить вам джихад.

— Да, это то затихало в истории, уходило на дно, то, как сейчас, начинался новый подъем с конца 1950 — 60-х годов. Можно даже сказать, какие точки у этого подъема были. Это поражение арабов в «шестидневной войне» 1967 года, когда арабский национализм наиболее явно стал уступать раннему исламскому фундаментализму, политическому исламу. Потом была революция 1979 года в Иране, когда многие доктрины пассионарного ислама реализовались, причем не только в революционных выступлениях и речах аятоллы Хомейни, но и в том массовом героическом примере, который демонстрировали иранцы на фронтах войны с Ираком (Ирано-иракская война длилась с 1980 по 1988 годы — прим. ред.). Практически одновременно Советский Союз вторгся в Афганистан, и это тоже стимулировало усиление исламского традиционализма во всем мире. Этот список можно и дальше продолжать. Последним таким примером являются события, которые начались осенью-зимой 2010 года и продолжаются по сию пору. Это то, что называется «арабской весной», которую сейчас многие считают проигранной.

— А разве «арабская весна» победила?

— Если продолжать аналогию политического ислама с коммунизмом, то это соотносится с революцией 1905 — 1906 года в России. Она вроде бы потерпела поражение, но подготовила почву для дальнейших событий. 1905-й показал внутреннюю системную слабость Российской империи, что предопределило 1917-й. И реализовали его не большевики, конечно, — все произошло исторически с Божьим предопределением, империя быстро развалилась, и это привело к очень кровавым последствиям, к Гражданской войне.

То же самое: революция, которая началась в ноябре 2010 года, как и революция 1905 года, показала, что авторитарные режимы в арабском мире не способны к позитивным решениям.

Это первый момент, а второй момент заключается в «омоложении» демографического состава сторонников «политического ислама». На фоне ослабления в мусульманском мире классических доктрин, идеологий и концепций, прежде всего западнических, коммунистических и так далее, ислам все больше набирает силу и становится той идеологической и политической системой взглядов, которая влияет на молодежь. А молодежь в исламском мире (я имею в виду людей от 12 до 28 лет) — это приблизительно 60 — 65 процентов населения. Это и есть будущее ислама, залог его пассионарности в XXI веке. Кстати, по оценкам некоторых западных разведслужб, уже сейчас в исламском мире есть приблизительно 3 — 5 миллионов человек, которые готовы пожертвовать жизнью ради своих идеалов — это тоже к разговору о пассионарности.

«НЕ ПРЕВРАТИТСЯ ЛИ СОВРЕМЕННОЕ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО ПОТРЕБЛЕНИЯ В СБОРИЩЕ УРОДОВ?»

— Но политических противоречий и экономической отсталости недостаточно для стимулирования религиозного возрождения. Это грубый марксистский подход, а религия — тонкая сфера.

— В этой связи я обычно привожу следующий пример. Помните, в СССР любой съезд КПСС начинался с определения главного противоречия? Например, такие высокопарные фразы: главное противоречие современной эпохи — это противоречие между коммунизмом и капитализмом и так далее.

— Ага, и между трудом и капиталом.

— Так вот, если теперь задать этот вопрос, то можно получить очень интересный ответ: главное противоречие XXI века, как оно уже сейчас определяется, это противоречие между секуляризмом и религиозным типом сознания. Это противоречие наиболее активно выражается как раз в исламе. И речь идет даже не о том, что религиозное сознание вдруг неожиданным образом усилилось и представляет реальную конкуренцию секуляризму — нет. Скорее, происходит другое: секуляристское сознание все больше и больше демонстрирует свою безответственность, неадекватность, потерю ориентиров. Например, в течение длительного времени секуляристское сознание во главу угла ставило поиск и аккумуляцию знаний. Знание в какой-то степени стало заменой религиозным убеждениям.

— Интеллект заменил интуицию и веру. Западные интеллектуалы щеголяют своими многообразными знаниями, как рыцари Круглого стола — поисками чаши Грааля.

— Да, это ключевой момент того, что мы называем революцией эпохи Возрождения. Но сейчас мы пришли к тому, что честные секуляристы (я имею в виду ученых-жрецов) вынуждены признать, что самое главное, что накопило светское сознание — это сократовский тезис: мы знаем, что мы ничего не знаем.

К примеру, человеческий организм состоит, по разным оценкам, от 70 до 100 триллионов клеток. Как эти клетки взаимодействуют друг с другом, посредством чего, в чем проявляются холистические принципы — никто не может сказать, никто не знает. Или другой пример: человеческий мозг состоит из 10 миллиардов нейронов, каждый этот нейрон имеет возможность взаимодействовать с 10 тысячами таких же нейронов. В результате получается настолько огромная цифра, что представить сложно. И опять возникает вопрос: как это все? Никто не может адекватно ответить. Секуляризм что-то такое объясняет, но никакой целостности в этом нет. А общая теория систем исходит из того, что любой компонент системы, любая подсистема так или иначе должна связывать свою жизнедеятельность с некими абсолютными принципами большой системы. Если мы не знаем большую систему и не хотим ее знать, если мы констатируем отсутствие единой теории поля (в английском варианте — «теории всего» — прим. ред.), то мы возвращаемся к сократовскому «Я знаю, что ничего не знаю». И в этой связи мистические концепции, в том числе суфистские концепции в исламе, приобретают все большее влияние и популярность. Поэтому я и говорю, что XXI век будет веком ислама, и не мусульманских моджахедов, которые где-то там будут бегать с автоматами Калашникова. Ислам — это некий глобальный вызов для той западной цивилизации, которая сейчас находится на пороге большого кризиса.

Американские разведслужбы следили за ростом ислама начиная еще с 1960-х годов. Был такой прекрасный журнал Problems of Communism — системные статьи об усилении ислама появились там в это время, я сам их читал. В этом смысле для западной цивилизации не Россия, не Китай, а именно ислам как цивилизационный феномен является главной угрозой. История это подтвердила различными безуспешными попытками интеграции мусульман в Европу и США — они проваливались. В этом же ряду — поражение политики мультикультурализма Меркель, сегодняшние проблемы с мигрантами и т. д. И это противоречие между секуляризмом и религиозным исламским сознанием будет только усиливаться, приобретать черты антагонизма.

Современный секуляризм, помимо своей гносеологической неадекватности, становится социально безответственным: существует огромное количество изобретений, за последствия которых современная жреческая наука не отвечает. Скажем, мы используем ГМО и не знаем, к чему это приведет через 50 лет. Не превратится ли современное материалистическое общество потребления в сборище уродов? Это проблема ответственности. А почему она возникла? Раньше, во время господства религиозного сознания, человек всегда знал, что он ответственен перед Богом, а сейчас, в эпоху демократии, мелькающих лидеров, зыбких политических идеологий понятие ответственности размылось.

Есть еще одна важная причина, по которой я предсказываю революционное будущее исламу в XXI веке. Дело в том, что именно ислам, в отличие от других религиозных концепций, во главу угла ставит проблему личностного смысла жизни. Этот принцип определяется тем, что Бог креативен в исламе Он каждый миг создает мир, всю окружающую нас реальность, поэтому он символ, высочайшее проявление творческого подхода, который господствует в жизни. На земле миллионы листьев, и нигде на планете ты не найдешь двух одинаковых листочков — это один из самых простых примеров. В этой связи в исламе существует концепция, которая заключается в том, что если ты Абдалла, раб Аллаха, то ты всегда чувствуешь ответственность перед Богом, и не теоретически, а в данный миг, в данный момент. И из этого ощущения ответственности верующий должен каждый миг формулировать, какое требование Бог предъявляет к нему. Не только абстрактное требование, что ты должен быть добрым и справедливым, а именно здесь и сейчас. Вот этот фактор личной ответственности в религиозном обрамлении очень важен, он является движущей силой многих джихадистских явлений.

«КОММУНИЗМ МОГ ДВИГАТЬСЯ В РЕЛИГИОЗНОМ НАПРАВЛЕНИИ, НО ПРЕВРАТИЛСЯ В ПОТРЕБИТЕЛЬСКОЕ СОЗНАНИЕ»

— «Идеал жертвы» свойственен в огромной степени и христианству (собственно, в этом основной смысл учения Христа). Но настоящий христианин жертвует в первую очередь собственной жизнью и не считает себя вправе распоряжаться чужими. А ислам упрекают в том, что наиболее горячие и радикальные его сторонники готовы безоглядно жертвовать чужими жизнями.

— На самом деле эта претензия к радикальному исламу неоригинальная. В истории радикальным революционным движениям, которые так или иначе побеждали, всегда в самом начале предъявляли такие претензии: ребята, может, в том, что вы говорите, и есть резон, но зачем вы жертвуете другими жизнями? Эти люди нормально приспособились, они живут в теплых квартирах — зачем вы это делаете? И всегда эти вопросы упирались в главный: а каков смысл жизни? Хорошо, есть комфорт. Комфорт в современном западном обществе означает, что человек живет ради своего тела. Но он не может сказать, что смысл жизни заключается в его теле, хотя бы потому, что он не знает, что такое его тело.

Между прочим, каждая клетка сама по себе является точкой поворота, она автономна. Если задать вопрос, что важнее: человек или клетка, то обычно отвечают, что человек. Но если подходить чисто генетически, то каждая клетка несет в себе образ человека, и с точки зрения генной инженерии из одной клетки можно воссоздать целого человека, во всяком случае, его биологическую структуру. Но человек сам по себе эту клетку не знает. И тут возникает вопрос: что более существенно для природной эволюции: клетка или человек, и как это все развивается? Это очень сложные моменты, ответы на которые современная наука не знает. Поэтому каждая революция — это вызов, который ставит во главу угла проблему смысла жизни ради этой жизни или ради какой-то другой жизни. Той другой, которая имеет гораздо большее значение, больший смысл и для тебя лично, и для социума. Все великие революции исходили из этого, в том числе и великая революция Иисуса. Он тоже ставил этот вопрос: каков смысл жизни и как реализовывать Закон в этом плане?

Честность жертвы определяется следующим: если ты говоришь, что нужно жертвовать, но при этом боишься жертвовать собой, а только уничтожаешь других — это одно. Но когда ты показываешь свою жертвенность тем, что идешь на жертву сам, когда на это идут твои товарищи — это совершенно другой момент. И это тоже вызов для секуляристкого сознания, потому что ставит вопрос: а каков может быть идеологический, политический, концептуальный ответ на такую жертвенность?

— Вы считаете, что современный светский человек совсем не способен на жертву?

— На самом деле секуляристы тоже по-разному подходят к этому. Помните, в 1981 году было покушение на Рейгана (в марте 1981 года, спустя два месяца после избрания Рональда Рейгана президентом США — прим. ред.), а вице-президент то ли заболел, то ли его не было, и тогда на несколько часов во главе государства стал Александр Хейг, тогдашний госсекретарь. И он произнес фразу, которая тогда буквально всполошила все наше советское политбюро. Он сказал, что есть вещи поважнее, чем жизнь и чем мир. И наши геронтологические лидеры стали орать, что он поджигатель войны, сволочь и так далее. А на самом деле Александр Хейг повторил ключевой коммунистический тезис: есть вещи поважнее, чем индивидуальная биологическая жизнь. Поэтому эта проблема будет в центре разного рода дискуссий на протяжении всего XXI века, и просто так наклеить лейблы не получится. Ради чего люди живут, какой смысл? Чтобы получить новую квартиру, машину? Ну и что? А дальше что?

— Но большевики тоже были результатом секуляристского сознания Запада, они отрицали религию, они объявили «безбожную пятилетку» и т. д. СССР был обществом, в котором официально была установлена диктатура атеизма — впервые в истории человечества. Революционный ислам, получается, маятник совсем в другую сторону.

— Я бы не сказал, что коммунизм был максимально секуляристским. Ведь знаменитая фраза Карла Маркса, которую неправильно воспринимают, о том, что религия — это опиум для народа, характеризовала церковь как институцию, а не как систему верований. В целом же система большевистского самосознания полностью соответствовала идеалам религиозного самосознания.

— Это то, что назвали квазицерковью. Об этом, в частности, писал Николай Бердяев в работе «Истоки и смысл русского коммунизма».

— Да, но дело даже не в церкви. Церковь де-факто в коммунизме существовала, и существовала система безусловных верований, которые приближали большевизм, особенно в его начальной стадии (в 1920 — 30-е годы) к некой квазирелигии.

— Да, но Бога в этой религии не было.

— Однако эволюция большевизма могла бы привести к тому, что в качестве Бога (и к этому, кстати, уже были предпосылки) могла рассматриваться либо история, либо некая совокупность того, что называется человечеством.

Есть еще более тонкий момент: в свое время Ленин говорил, что в основах материи есть некие проблески сознания, по поводу которых надо думать и думать. Поэтому вполне возможен был вариант того, что коммунизм мог двигаться в религиозном направлении, но, к сожалению, из-за войны 1941 — 1945-х годов материализм в коммунистическом сознании восторжествовал, и, собственно говоря, уже в 1950 — 60-е годы все было предопределено. Коммунизм превратился в чисто материалистическое сознание, чисто потребительское сознание.

— Были известны попытки богостроительства со стороны Луначарского и Горького. В 1930-е годы они еще были актуальны. Но именно Сталин на волне патриотического подъема Великой Отечественной войны вернул верующим православную церковь. В том числе вернул дацаны буддистам, а мечети — мусульманам.

— Речь идет опять-таки о религии как институте, как о социальном феномене. Но в сфере идеологии большевики больше не позволяли себе ничего. Для них религия в этом смысле была главным конкурентом, и никаких послаблений они не могли дать. Эволюция коммунизма могла произойти только изнутри. Но все более или менее внятные попытки и мысли в этом направлении пресекались в 1950 — 60-е годы.

«ДЖИХАДИСТЫ ЧЕРЕЗ АФГАНИСТАН СПОСОБСТВОВАЛИ УНИЧТОЖЕНИЮ СССР — СВОЕГО ВАЖНЕЙШЕГО ГЕОПОЛИТИЧЕСКОГО СОЮЗНИКА»

— «Потребительский коммунизм» в 1991 году капитулировал перед Западом, в результате чего Россия официально приняла идеологию секуляризма, которая заключается в отсутствии каких-либо принципов и идеологий (закреплено в Конституции). Может быть, менее последовательно, чем на Западе, но секуляризм реализован на территории РФ. В каких отношениях сегодня находятся Россия и исламский мир? Россия — это остывшее пассионарное пространство или же наша страна может быть включена в игру XXI века на стороне «идеала жертвы» и «идеала победы», а не на стороне «идеала комфорта»?

— Это очень интересно — у вас даже два вопроса. Первый вопрос: взаимоотношения между «политическим исламом» и Россией. Во всяком случае, в исламском мире наблюдается очень сложный спектр взглядов на РФ. От абсолютного неприятия России, где РФ рассматривается как элемент Запада, причем уже подчиненный Западу элемент — в грубой брутальной форме. И до некой тоски по поводу того, что Россия когда-то была геополитическим противовесом западной цивилизации и в этом смысле — объективным союзником «политического ислама».

Умные люди на Востоке, с которыми мне доводилось беседовать, говорят, что перелом в отношениях между исламским миром и СССР произошел в 1980-е годы, когда случилась война в Афганистане. И многие из тех моих собеседников, кстати говоря, считают, что мусульмане неправильно поступили. Была некая направленная агрессия исламского джихадизма против Советского Союза, хотя Афганистан входил в сферу влияния СССР еще с 1920-х годов. И политические мусульмане в силу ущербности своего менталитета не поняли, в чьих интересах они действуют, и стали инструментом в руках американцев. Таким образом, «политический ислам» был использован против Советского Союза. И получилось так, что сами джихадисты через Афганистан способствовали уничтожению своего важнейшего геополитического союзника.

Что касается нашей страны, то у нас тоже какое-то двойственное, а может быть, тройственное отношение к исламу. Во-первых, я думаю, что долгосрочной стратегии в этом вопросе у России нет. Конечно, сейчас мы держимся за то, что у нас есть хороший традиционный ислам, но никто не может объяснить, что это такое. И есть плохой, радикальный, экстремистский, террористический ислам, с которым мы боремся. Но откуда возник этот террористический ислам, где его корни — понимания нет. В лучшем случае говорят, что это какие-то спецслужбы работают и вербуют людей и так далее. Но глубокого анализа нет.

Сейчас на мировой арене действуют пять больших цивилизационных сил: США, Китай, Европа, Россия и исламский мир. Россия и исламский мир — это наиболее слабые компоненты в системе нынешней расстановки сил. Конечно, крупные игроки хотели бы, чтобы отношения России и исламского мира радикальным образом ухудшились. Я считаю, что, когда РФ отправила свои войска в Сирию, это была попытка американцев обострить взаимоотношения, о которых я говорю. Хорошо, что президент РФ Владимир Путин постоянно держит руку на пульсе. Хотя есть определенные люди, в военном истеблишменте России в частности, которые хотят, чтобы наш контингент в Сирии усилился, увеличился и так далее. Но Путин понимает политические последствия подобных шагов.

Что касается второго аспекта вопроса: возможен ли пассионарный взрыв… Я считаю, что та цивилизационная борьба, которая разворачивается на наших глазах, без религиозного компонента происходить не будет. Религиозный компонент будет усиливаться в той или иной форме. Но никаких намеков на возможные сценарии пока нет.

Для выживания в XXI веке (я говорю «для выживания», потому что не хочу использовать слова «развитие»; сейчас не до жиру, быть бы живу) нужна пассионарность. Пассионарность только за счет идеологии — это я могу со всей ответственностью сказать — невозможна. Вы не можете создать мобилизационную идеологию, которая могла бы консолидировать нацию. Это очень сложно, практически невозможно. Но это можно сделать за счет религиозного сознания. Как это сделать — совершенно особая, креативная задача. Я думаю, еще никто не приступил к ее решению и даже не обдумал ее: ни в самом Кремле, ни внутри РПЦ никто этим не занимается, не занимаются этим в соответствующих мусульманских структурах. Это глобальный вызов, глобальные острейшие задачи, потому что радикальная пассионарность распространяется в России и требует ответа. Причем распространяется не столько в формах какого-то терроризма или квазитерроризма, сколько в формах отторжения идеологических форм и общественных норм. Это наблюдается среди молодежи, среди определенной части разочаровавшихся правдолюбцев и интеллектуалов. И в православной среде тоже есть движение в этом направлении.

«РЕЛИГИОЗНОЕ СОЗНАНИЕ ТОЖЕ УЩЕРБНО, И ЭТО ДРАМА СОВРЕМЕННОГО МИРА»

— Кстати, о православии. Оно всегда считалось одним из стержней России, хотя ислам на территории нынешней РФ появился, как любят говорить, несколько раньше (и все же одновременно, если учесть, что крещение принимали еще княгиня Ольга и ее двор). С православием у исламского мира может быть союз? Православные философы критиковали ислам за отсутствие богочеловечности, за отрицание Иисуса не как пророка, а как Сына Божьего. Тем не менее православие соотносят с исламом и считают их едва ли не близнецами.

— Я думаю, что критика, о которой вы говорите, была неким идеологическим заказом.

— Я цитирую философа Владимира Соловьева, а он не был рупором тогдашнего официального Петербурга. Наоборот, состоял в опале у Александра III.

— Соловьев пытался модернизировать, насколько я понимаю, православие в противовес агитпропу Российской империи. И в этом смысле он видел какие-то угрозы, которые исходили для империи от статуса православия. Дело в том, что, насколько я знаю, Соловьев не знал арабского языка.

— Да, не знал, судя по его официальной биографии.

— Чтобы знать ислам, нужно все-таки хотя бы минимально знать Коран, уметь читать его на арабском языке. Коран существует только на арабском. Что касается богочеловечности, то она в более сложной форме есть и в исламе. Допустим, скажу вам один пример. وَهُوَ مَعَكُمْ أَيْنَ مَا كُنتُمْ — «Он с вами, где бы вы ни были». Не с вами как с социумом, а имеется в виду, что с каждым из вас. В каждом из вас есть Бог.

— Я помню еще хадис: «Небо и земля не могут меня вместить, но человеческое сердце может меня вместить».

— Да. Или, например: «Мы (то есть имеется в виду Бог) ближе к нему, чем его шейная артерия». Или: «Куда бы ты ни повернулся, в том числе внутрь самого себя, ты там увидишь лик Аллаха». То есть это более сложная концепция, чем материализованная, на мой взгляд, концепция богочеловека в православии. В суфизме эта проблема очень разработана. Я уже говорил: проблема, которая стоит перед мусульманином, — это проблема определения долга здесь и сейчас. Долг формулируется: «Побойтесь Бога, который в тебе». Поэтому это очень сложный момент, и есть соответствующие разработки. Например, Руми (Джалаладдин Руми, персидский и таджикский поэт-суфий — прим. ред.) выступал против восприятия религии как некоего (я немного упрощаю) колхоза, где все единым строем куда-то идут. А Руми постоянно подчеркивал, и это потом взяли за основу во многих концепциях, что путей к Богу столько же, сколько самих верующих. То есть у каждого верующего свой путь к Богу. Руми не просто это декларировал, он показывал технологию, как это можно сделать и как необходимо это делать.

Поэтому концепция богочеловека — это более широкая вещь. И если Соловьев сводил все это только к христианской концепции, которая сама, кстати… Вы помните, христианство в начальный период — это ведь была неоднозначная концепция. В течение нескольких столетий шла борьба за догматы.

— Разумеется, в христианстве первых веков были и манихеи, и арианство, и Ориген, которому приписывают термин «богочеловек».

— Но после того, как церковь институциализировалась и интегрировалась в политические структуры, начала отвечать на социальный заказ, появилось то, что появилось.

Я опять возвращаюсь к своему центральному тезису. В любом случае в XXI веке ключевым концептом будет проблема смысла жизни личности. Ты можешь сколько угодно говорить о богочеловечности и так далее, но следует ответить на вопрос, какой конкретно твой смысл жизни? Если Бог — абсолютная креативность, то ты тоже должен быть прежде всего креативным во взаимоотношениях с Богом. Просто брать какие-то фразы, формулы, лейблы и так далее не получится. Религиозное сознание за последние несколько столетий значительно отстало в своем развитии. Когда оно пресекалось, подавлялось и в исламе, и в христианстве, то образовалась лакуна, определенный творческий дефицит.

Религиозное сознание тоже сейчас ущербно, только по-своему, в отличие от ущербности секуляристского сознания. И это особая драма современного мира. Вы не можете сказать, что секуляризм — это плохо, а религиозное сознание — хорошо. Любой умный секулярист скажет: а у вас есть такие-то и такие-то проблемы. С этим надо будет согласиться, и это драма. И данную драму надо будет решать в динамике, готовых ответов нет.

«ПРАВОСЛАВИЮ И ИСЛАМУ НАДО КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ ДОГОВАРИВАТЬСЯ»

— Все-таки могут ли православие и ислам как два типа религиозного сознания найти общий язык?

— Альтернативы нет: либо будут конкурировать, либо наметится какое-то взаимодействие, причем в тонкой, метафизической форме. Претендовать на роль государственной идеологии бесперспективно, потому что любая госидеология ущербна.

Условно говоря, 300 — 400 лет тому назад православие действительно было неким государственным самосознанием российского социума, потому что российский социум был однороден. Если сейчас сравнить российский социум, пусть даже его русскую часть, с социумом, который существовал 200 лет тому назад, вы увидите, что это небо и земля.

Есть еще один момент. Это не анекдот. Был опрос осенью прошлого года. Какая-то из наших социологических служб проводила. Первый вопрос: «Считаете ли вы себя православным?» 83 процента заявили, что да, они считают себя православными. Следующий вопрос: «А вы верите в Бога?» 67 процентов сказали, что в Бога не верят.

— Ну это православный коммунизм, следствие тех попыток заменить Бога историей, о которой мы говорили.

— Это проблема православия как культурной самоидентификации. И здесь возникает масса вопросов.

Взаимодействие возможно, но оно должно проходить в какой-то конкретной сфере. Православие и ислам, раз уж их относят к авраамической традиции, могут вернуться в рамках сотрудничества к каким-то ключевым моментам. Пусть даже нешироко, не по телевидению, но обсудить какие-то вещи. Большинство мусульман признает роль православия, но большая часть православных отрицают ислам как некий самостоятельный религиозный феномен. Это тоже проблема.

— Но договариваться придется.

— Договариваться в каком смысле? Не на уровне бюрократии, исламской или православной, а на уровне интеллектуальном.

— На мистико-метафизическом уровне, да?

— Да, конечно, в этом смысле. Та же концепция богочеловека, о которой вы сказали. В какой степени, например, можно рассматривать богочеловеческую концепцию, с одной стороны, как официальную доктрину, с другой — как обрамленную шлейфом исторических концепций и изысканий, которые в христианстве существовали на протяжении тысяч лет. Одновременно изучить, как проблема богочеловека рассматривается в суфийских доктринах или доктринах, связанных с определенными проблемами взаимоотношений Бога и человека. Это тоже непростой вопрос для мусульманской уммы.