Это невероятно, но Ксению Собчак стало жалко. Причем без иронии злости. Стало жалко, когда она заплакала на дебатах.
Ксению в стране не любят и не уважают. Над тем, чтобы добиться этого результата, она успешно трудилась примерно полтора десятилетия.
И когда в официальных документах ее называют (и она себя называет) «российский политик, телеведущая и радиоведущая, журналистка, общественный деятель, актриса», — это не вызывает ничего, кроме насмешливой иронии и саркастической усмешки. Эту — не жалко.
Ксению Собчак — как таковую — без уничижительности жалко.
Она родилась в 1981 году. Ее отец тогда еще не был доктором наук. И ей было восемь лет, когда ее отец стал «звездой парламентской трибуны». И девять лет — когда он стал Председателем Ленсовета и десять — когда переделал свой пост в пост Губернатора и стал им. Через полгода над городом нависла угроза голода, от которой северную столицу тогда спасал его заместитель — Владимир Путин. Отец Ксении вел светскую жизнь градоначальника, а его одиннадцатилетняя дочь, только-только начавшая привыкать к завистливым взглядам и положению дочери одного из самых популярных деятелей страны, — начала ощущать на себя нараставшую ненависть сверстников и их родителей. По мере роста цен и обнищания населения — быстро менявших недолгое обожание «прорабов перестройки» на неприязнь, обвинения в катастрофе страны — и прямую ненависть.
Сначала перед ней заискивали, потом ее ненавидели. Но не за то, кем она была и что она делала — а за то, кем был ее отец. И за то, союзником кого он был. А отец успел побывать и любимцем Горбачева, и соратником Ельцина. И сложно сказать, кого из этих двух правителей страна больше ненавидела, а кого больше презирала.
А она, в общем-то, была достаточно незлым, не наглым, любившим читать и испытывавшим определенную закомплексованность ребенком из интеллигентной семьи. Она никому не желала зла, она даже не пылала высокомерием отпрыска губернатора, ей больше всего хотелось нормальных добрых отношений — и возможности быть одной и читать книги. Читать, много читать. И никого не трогать — а ее, подростка, практически травили сверстники, несмотря на положение ее отца, точнее — именно за это положение. Одни травили прямо, другие — прикрывая ненависть лицемерными улыбками.
Когда ей исполнилось 12 лет — началось падение отца: созданное при его участии Российское движение демократических реформ практически провалилось на выборах 1993 года в Первую думу. Когда ей было 14 лет — стал нарастать конфликт отца с бывшими союзниками — окружением Ельцина. Когда стукнуло 15 — с их стороны началась травля. Отец выдвинулся для переизбрания на пост губернатора, хотя ему пытались объяснить, что шансов практически нет — и уверенно выборы проиграл.
Ксению травили сверстники за то, что ее отец стал одним из создателей ненавистной стране власти, а его самого травила эта власть — за то, что он в ней что-то значил. И она это видела — как видела и то, как его предавали один за другим ближайшие сотрудники. Просто надо подумать, чего стоит жить в такой атмосфере, если вокруг — ненависть одних и предательство других, а внутри семьи — фанаберия и чванство.
Когда ей исполнилось 16 лет — отец стал фигурантом уголовного дела и бежал из страны. Когда исполнилось 17 — против скрывающегося отца возбудили уголовное дело. И именно когда ей было 17 лет, по ее воспоминаниям, она тоже сбежала — из дома.
Ксению можно понять: интеллигентная романтическая девочка, больше всего любящая книги и спокойствие — но отрихтованная ненавистью, склоками, предательством, тщеславием, постоянно душившими и окутывавшими все вокруг.
И больше всего тем, что все, что на нее обрушивалось — обрушивалось тогда не за то, что делала она сама: сама она, в общем-то, ничего еще не делала, — а за то, что делали ее отец, ее мать и та политическая партия, к которой они принадлежали, и которая справедливо заслужила ненависть страны.
Ей хотелось одного: делать то, за что ее будут любить или ненавидеть — но самой. И доказать, что она может что-то сама.
Отсюда — бегство из дома. Отсюда — жизнь на содержании. Отсюда — экзотические любовники и светские скандалы.
До 1999 года она принадлежала к гонимой семье, но потом обвинения с отца были сняты. Он вновь был почти в фаворе — и на выборах в парламент 1999 года опять не сумел вернуться в федеральную политику: проиграл выборы даже начавшей тогда свой закат партии «Яблоко». 14 февраля 2000 года он стал доверенным лицом кандидата в Президенты Владимира Путина — и менее чем через неделю загадочно расстался с жизнью в номере калининградского отеля.
А она осталась — и кинулась в светскую жизнь, созданные под нее передачи на телевидение — и поднимавшиеся ею же волны скандалов и эпатажа. Она эпатировала и скандалила, скандалила и эпатировала — и делала это почти бессознательно: ей нужно было ощутить, что она есть, вырваться из мягкой ваты чужого, окружавшего ее всю жизнь.
Ее не любили, над ней насмехались — но ей была обеспечено прикрытие: Путин, считавший себя обязанным перед памятью Собчака, просил оставить ее в покое и дать спокойно работать.
Никто не брался ее уволить. Никто не осмеливался отказать ей в назначаемых самой себе фантастических зарплатах — она ведь могла пожаловаться Президенту…
Она блистала, но чувствовала: блеск заемный. Она была умным и начитанным человеком, умеющим говорить и держать себя в эфире — но ощущала: ее держат и ей платят не за это. Ей позволяют многое — но не потому, что признают ее достоинства и таланты: а потому, что над ней раскрыт зонтик Путина. Она была обязана ему всем — но именно это лишь усиливало ее скрываемую закомплексованность: ее опять судили, любили и оценивали не за то, что есть она — а за то, кто ее прикрывает.
И защищавший ее все больше воспринимался ей как беда, как тот, кто лишает ее — ее самой. Детские комплексы брали верх над разумом в общем-то разумного человека — и не давали обиженной и затравленной некогда девочке стать взрослым человеком.
Адюльтеры сменялись адюльтерами — но каждый из них она воспринимала не как свою победу и оценку себя как женщины и человека, а вновь как попытку приблизиться к ее покровителю.
И в ее закомплексованном сознании из главного защитника он превращался в главного врага, как избалованные дети подчас начинают видеть врагов в самых заботливых родителях.
И когда пришло время Болота — время, когда, как показалось многим, можно было бросить вызов самому сильному и популярному человеку страны — она пришла на Болото и попыталась это сделать. Ее не приняли до конца лидеры Болота — и ей не простили остальные. Болото осушили, и покровитель вновь ее пощадил — ради памяти отца.
Но это была еще одна пощечина — все, что она получала, она не заслужила сама…
Она вышла замуж (говорят, что ее выдали замуж), она родила ребенка от того, за кого ее выдали замуж, — но она так и не доказала себе и миру, что она что-то может сама по себе.
И она вновь решила бросить вызов тому, кому всем была обязана — и кого считала главным, отобравшим у нее ее саму.
Бросить уже не в компании злобствующих на него ничтожеств, какими были, в общем-то, все лидеры Болота. Бросить сама — вызвать на дуэль. В общем-то, без шансов на успех — но так, чтобы посмотреть, что же она сможет сама. Если не победит, то какую личную поддержку получит?
И она пошла на выборы. Комплексуя и эпатируя, говоря то, что было бы неприемлемо для ее главного личного противника. И заодно то, что было оскорблением минимум для нескольких десятков миллионов соотечественников.
Она умела говорить — особенно в студии, где сама была ведущей. У нее было много внутренних комплексов, но выступать и кричать — даже если приходилось выкрикивать бредовые, всех утомившие мантры, — она могла.
Правда, при этом она не совсем понимала, что оскорбляет целую страну — потому что, живя не в стране, а в оранжерее богемствующей сверхбогатой вестернизированной элиты, всерьез думала, что мнения этого избранного круга разделяют в обществе. И она несла чушь — зная, что это чушь, но думая, что это — прекрасная и героическая чушь.
И она уверяла, что именно она здесь единственный реальный альтернативный кандидат — потому что все другие — спойлеры. И уверяла, что она одна — действительный противник Путина, а другие нужны, чтобы лишь запутать всех остальных, и верила в это — потому что лично против Путина была лишь она. Потому что все остальные пришли отстаивать свои взгляды и идеи, а она пришла доказывать себе, что она — есть. И бороться со своим искаженным «комплексом Электры».
И тут случилось самое страшное — она просто надоела всем своим конкурентам. И они стали говорить ей то, что они о ней думают, уже не слушая, что она думает о чем-либо вообще. И она заплакала.
Она думала, что ее здесь будут слушать, как на ее родном шоу и ее родных телеканалах, как слушали ее любовники, — а над ней просто насмехались. Как насмехались когда-то в школе. Как травили ее подростком, когда пала популярность и влияние ее отца.
Когда судили не по тому, что есть она — а потому, кто стоит над ней и за ней. И она почувствовала, что все вернулось — и что она опять никто — и что, как оказалось, она не может ничего. И что, хотя ей уже 37 лет, на деле она так и не вышла из возраста подростковой закомплексованности.
Она заплакала и ушла.
И ее действительно жалко — потому что это действительно больно: понять, что все оказалось напрасным.
