Попался мне в сети на глаза некий текст «Одна смерть равняется пяти». Автор Юлия Меламед, режиссёр и публицист. Пробежал глазами раз. Потом прочёл снова…
Весь текст крутится вокруг моральной шарады про вагонетку. Суть её — едет вагонетка. К рельсам на основном пути привязано пятеро несчастных, а к рельсам на запасном пути – один. Вы стрелочник. Шарада — кого убивать: одного или пятерых?
И дальше начинается размазывание манной каши по столу. А если один это герой, а пятеро – негодяи? А если наоборот? А имеет ли стрелочник право выбирать?
Ну, а дальше на несколько страниц всяких «а если»? Рассуждений много. Там и могила Достоевского, затопленная детскими слезами, и философы, «заблевавшие» зачем-то свои могилы. В общем, по части «пошвыряться звонкими фразами» (по Ленину) у Меламед всё в порядке.
Но вот в сути её рассуждений заблудиться легко.
Сначала автор рассказывает, как легко и просто массы людей впадают в ничтожество, как деградируют и превращаются в зверей вчера ещё нормальные люди.
Потом, вдруг, предлагает альтернативу «поменять Эйхмана и Шиндлера», ну чтобы понять, что от перестановки место слагаемых сумма не меняется. И будь Шиндлеров большинство, а Эйхманов одиночки и их бы точно так же отправили в «газенваген». Такова, типа, порочная суть человечества. Потом плавно переходит на обсуждение блокады Ленинграда – собственно, повод для написания текста, цитирует воспоминания об ужасах этой блокады академика Дмитрия Лихачёва и возмущается тем, что многим выжившим ленинградцам не понравились эти воспоминания своей откровенной «чернухой», хотя «чернушностью» они больше обязаны тем цитатам об ужасах блокады, которые были нарезаны из книги многочисленными журналистами — перестроечниками. Далее эти цитаты из Лихачёва Маламед сводит к немудрящей истине:
«Высокотехнологичный хы-хы-век вызвал на сцену такой тип убийства, когда убийца вовсе и не убийца. Кто убил жителей Хиросимы? Никто. Один подписал бумажку. Другой выполнил приказ: нажал кнопку. Нормальность, привычность, рутинность, повсеместность жуткого зла – это и есть самая большая правда и тайна о войне прошлого века. Кто ж её такую захочет любить и жаловать?»
Ну, то есть никто не виноват. Ни Эйхман, ни каннибалы, ни командир Enola Gay. Никто! Жизнь такая! Век такой! И в задаче с вагонеткой решение простое: «моральное решение задачи вагонетки: ничего не делать. Жизнь «хорошего» человека не ценнее жизни «плохого».
Ну, как в русской поговорке – «На кого Бог пошлёт!»
Походя, достаётся и полякам, которые, по мнению Меламед, цитирующей в свою очередь, Януша Томаша Гросса – американского полуполяка, полуеврея, написавшего: «Поляки по праву гордились сопротивлением их общества нацистам, однако в действительности за время войны они убили больше евреев, чем немцев»
В общем, мрак и копоть!
Правда, потом автор спохватывается и начинает сыпать историями про, как выразилась Меламед, «праведников народов мира». И про то, что на фоне всеобщей деградации и озверения, вовлечённых в самую страшную в истории человечества войну народов, всё же были редкие герои (их Маламед насчитала аж 26 513 человек!) Почему так мало? Да потому, что это, оказывается, герои только те, кто спасал евреев. Потому как термин «праведник народов мира» это почётное звание, присваиваемое Израильским институтом катастрофы и героизма национального мемориала Катастрофы (Холокоста) неевреям, спасавшим евреев. И на этом блаженном пафосе завершает Меламед свой текст:
«…давно мечтаю сделать проект про «праведников народов мира». Их между прочим 26 513 человек. Тех, кто спасал чужие жизни, рискуя своей.»
Можно было бы и не обращать особого внимания на этот, в общем-то, заурядный и не сильно дружащий с логикой текст. Где вначале объясняется, что морального права выбирать, кому выжить, а кому умереть, перед лицом неизбежности ни у кого нет – ну, то есть на «Титанике» сажать в шлюпки женщин и детей, не давая места мужчинам (Уцелело 75 % женщин и 20 % мужчин.) это был неправильный и аморальный выбор. А в конце – спасение конкретной еврейской семьи это всё же дело «праведника народов мира». И так далее…
Но дело в том, что весь этот текст это квинтэссенция современного российского еврейского либерального сознания. Подчеркну, произнося «еврейского» я в данном случае говорю не о национально-генетической принадлежности, что меня абсолютно не волнует, а о системе взглядов и морально-нравственных убеждений.
Итак, начну разбор.
С первых строк автор пытает нам навязать некую дилемму – спасать пятерых или спасать одного в шараде про вагонетку. Что любое «волевое» решение это задачи аморально и что ни у кого нет права решать, кому жить, а кому умереть.
Не хочется обвинять уважаемую Юлию Меламед в вульгарности подхода, но задача эта для школьниц младших классов.
Любая война, с точки зрения истории, это чрезвычайная ситуация, катастрофа, связанная с гибелью многих тысяч людей. Вопросы спасения или смерти там решаются ежесекундно. И в этом смысле война мало чем отличается от драмы извержении Везувия, «Великой чумы», или таиландского цунами 2004 года. Отличие лишь одно – рукотворность войны. Война дело рук людей. Но и в Помпеях, и в чумном Лондоне, и в блокадном Ленинграде, и даже в Хиросиме, о которой, походя, упоминает автор, были многие тысячи тех, кто поддался ужасу и утратил человеческий облик, но так же и многие тысячи тех, кто, пренебрегая своей личной безопасностью, спасал и помогал. Так уж устроено человечество. И упомянутые философы – гуманисты, как и писатель Достоевский спят в своих могилах спокойно. Потому что гуманизм это не тонкая, недавно всплывшая, бензиновая плёнка на бесконечной реке человечества, а базовые нравственные законы, выработанные нашей цивилизацией за столетия. И человечество либо следует им и развивается, либо нет, и тогда опускается в бездну тёмных веков – «Умри ты сегодня, а я завтра!» При раскопках древних стоянок человека находят скелеты и кости людей, получивших тяжёлые травмы и даже инвалидов от рождения, которые не были убиты, а выросли и жили среди тех, у, кого, казалось бы, понятий о нравственности не было как таковых.
Впрочем, и человеческая жестокость так же не изобретение «хы-хы века», как хлёстко заклеймила ХХ век автор. Хочется задать вопрос госпоже Меламед, чем отличается приказ уничтожить Хиросиму (90 000 погибших) от приказа Тимура уничтожить Багдад, где было вырезано 90 000 человек, или от приказов Чингисхана уничтожить персов (70% всего населения Персии)? Только наличием танков, самолётов и атомной бомбы? И что?
При таких масштабах трагедии вопрос спасения перестаёт быть вопросом «слезы ребёнка» или «выбора вагонетки». А становится, как «хохоча и подбрасывая монетку», восклицает автор – вопросом «утилитарным» — спасти как можно больше людей. Но в рамках этой «утилитарности» есть свои нравственные приоритеты – спасение детей и женщин, больных и стариков. Это и есть тот самый «нравственный закон внутри нас», о котором написал философ Иммануил Кант, спокойно спящий в своей могиле у стен собора в Калининграде. И он одинаков, что для спасателей Ленинакана, что для пожарных и спасателей стертого с лица земли «союзниками» Дрездена, хоть они и были подданными гитлеровской Германии.
И как во все времена, любая катастрофа или война не только открывает в людях всё лучшее, но и раскрывает и тёмную сторону, сторону зла. И люди не делятся заранее на героев и злодеев. Для Меламед, если делать выводы из прочитанного, любой человек готов перейти на сторону Зла, если его поставить в определённые обстоятельства. Все (или почти все) готовы опуститься, стать зверьми. И это глубоко ущербная точка зрения. Люди в крайних обстоятельствах принимают сторону добра или зла не потому, что им больше нечего есть, а в зависимости от того, насколько прочны в нём понятия добра и зла, установки или убеждения. И этот переход прекрасно показан в фильме Ларисы Шепитько «Восхождение», где этот выбор разделил двух героев фильма на оставшегося верным тому самому закону Канта Сотникова и ставшего палачом Рыбака.
И я тут не «теоретик». В 1988 году мне довелось работать в зоне ленинаканского землетрясения буквально через несколько дней после толчков, похоронивших под руинами многие тысячи людей. И перед моими глазами прошли все – мародёры, разворовывающие дефициты и спасательную технику из самолётов с гуманитарной помощью и герои-спасатели в одних «трениках» лазающие в глубине руин, в поисках выживших, где их в любой момент могло раздавить или похоронить заживо. Бандитов грабивших ювелирные магазины и сберкассы и военного хирурга подполковника Мамедова. Азербайджанца. Когда ударила стихия, он дежурил в госпитале и уже через полчаса встал к столу и почти двое суток от него не отходил. Даже о том, что его семья жива, он узнал от других. Бросить больных и спасать своих он не мог, не позволяло чувство долга.
Беда делит людей!
Поэтому после любого катаклизма не только награждают и воздают героям, но и судят убийц, насильников, мародёров. В Ленинграде каннибалов расстреливали, невзирая на пол. По логике Меламед – аморально расстреливали, потому что доведённые до отчаяния люди были «вынуждены» есть себе подобных.
Вообще, мне кажется, что госпожа Меламед в своих сильно беспомощных рассуждениях о нравственности, пытается открыть колесо. Мой любимый писатель – один из величайших гуманистов ХХ века Антуан Сент-Экзюпери в книге «Военный лётчик» когда-то прекрасно сформулировал то, что мучительно ищет Меламед: «…Моя духовная культура, наследуя Богу, сделала каждого ответственным за всех людей и всех людей — ответственными за каждого. Личность должна жертвовать собой ради спасения коллектива, но дело тут не в элементарной арифметике. Все дело в уважении к Человеку через личность. Да, величие моей духовной культуры в том, что сто шахтеров будут рисковать жизнью ради спасения одного засыпанного в шахте товарища. Ибо они спасают Человека…
Мы потеряли Человека. А потеряв Человека, мы лишили тепла то самое братство, которое проповедовала наша духовная культура, потому что братьями можно быть только в чем-то и нельзя быть братьями вообще. Делиться с кем-то еще не значит быть ему братом. Братство возникает только в самопожертвовании. Оно возникает в общем даре чему-то более великому, чем мы сами. Но, подменив этот корень всякого истинного бытия бесплодным измельчанием, мы свели наше братство просто к взаимной терпимости.
Мы перестали давать. Но если я готов дать лишь самому себе, я ничего не получаю, потому что не создаю ничего такого, от чего я неотделим, а значит, я — ничто. И если от меня потребуют, чтобы я умер ради каких-то выгод, я откажусь умирать. Выгода прежде всего повелевает жить. Какой порыв любви окупит мою смерть? Умирают за дом, а не за вещи и стены. Умирают за собор — не за камни. Умирают за народ — не за толпу. Умирают из любви к Человеку, если он краеугольный камень Общности. Умирают только за то, ради чего стоит жить…»
При этом, хочу напомнить, он был военным лётчиком. Сражался и погиб.
Ну и о «праведниках народов мира» к которым всё свела Меламед.
Израиль теперь очень ловко спохватился искать «праведников», когда сотни тысяч этих самых праведников ушли из жизни. В соседней с нашей деревне, ещё в 80-е была жива Полина Егоровна. В сорок первом году она спрятала от немцев еврейскую семью беженцев, и потом, когда немцы ушли дальше, показала им лесную дорогу, которая вывела их к фронту, тогда ещё «дырявому» не сплошному. В 70-е сын этих беженцев приезжал к ней, благодарил. Потом она точно так же прятала двух красноармейцев, которые тоже ушли к фронту. Она не разбирала людей, которым помогала, ни по национальности, ни по вере, ни по званиям. Она их просто спасала, согласно тому самому закону Канта, в который не верит Меламед. Кто ей теперь присвоит звание «праведницы народов мира»? И зачем ей это теперь? И таких, как она были не 26 513 человек, как скрупулезно посчитали в Израиле, а десятки и сотни тысяч – обычных советских граждан, которые спасали других, рискуя собственной жизнью. Но сегодня Израилю очень выгодно поштучно искать таких героев. Ибо мизерное их число лишь подчёркивает масштаб Холокоста и особую трагедию евреев, против которых были не только нацисты, но и поляки, румыны, украинцы, белорусы, русские…
Это и называется спекуляцией на жертвах Холокоста.
Всё это и составляет почти религиозную доктрину современных либералов – убеждённость в низости и порочной сущности окружающих их людей, их постоянной готовности превратиться в зверей. И убеждённость в собственной «особости», праве определять, что такое хорошо и что такое плохо, на основе неких умозрительных и не выдерживающих никакой критики заключений. Но таковы уж они! Будем жить дальше. Будем жить вместе. Нужно учиться жить вместе, потому что Россия — наш общий дом. Другого нет. У нас нет…
