Все думают, что умеют мыслить, и то, что они обычно делают, и называется «мыслить». Это заблуждение.
Те, кто имеют определенную культуру мысли и способны к саморефлексии, вступают (надеюсь осознанно и ответственно) в почти механические процессы круговращения определенных школ, направлений и систем, и пребывают там, следуя основным семантическим правилам и канонам. В самом лучшем случае они что-то могут изменить — добавить, скорректировать, исправить — в этой системе, но заведомо нечто не принципиальное. Так мыслить учат диссертации — конечно, тогда, когда они честно, основательно и самостоятельно продуманы и написаны. Но это еще не значит мыслить. Это подготовительный этап, подчас важный, но далеко не конечная цель. Более того, совершенно не обязательно, что это приведет к мысли. И даже в ряде случаев это может стать блоком для ее рождения. Кроме того, мыслить можно и без этого.
Первый случай связан почти исключительно с теми, кто так или иначе осознанно посвятил свою жизнь науке и культуре, а также всему тому, что с этим связано. Это своего рода «программисты» мышления, иногда хакеры.
Второй случай включает всех остальных. У них нет осознанного момента вступления в организованную и размеченную интеллектуальную среду. Они находятся в неведении относительно того, откуда берется и как организовано то, что крутится у них в голове. Это обычные юзеры мышления, которые пользуются готовыми программами, не задумываюсь об их алгоритмах. Здесь под «мыслью» понимаются обрывки случайных умозаключений, разрозненных и бессистемных знаний, неизвестно откуда (для «мыслящего») возникших формул, свободное рециклирование рациональных расчетов (калькуляция), и все это непрерывно атакуется снопом вторжений бессознательного, придающим мышлению зловещий телесно-насыщенный характер. Этот последний аспект тематизирован психоанализом, для которого сам процесс мышления есть проекция игры иррациональных телесных сил, едва прикрытых псевдо-рациональной чепухой. Субъективность здесь случайная комбинация комплексов, твердо сложившаяся в раннем младенчестве и далее принципиально неизменная. То есть все то, о чем человек думает в течении жизни, есть просто развернутая история болезни, анамнез длинною в жизнь.
Второй случай — то есть банальное сознание — вообще не мысль, а отходы телесной машинерии. Первый случай — акт причастности к более высокой, но также полностью отчужденной системе, где субъективности также нет и в помине. Намек на нее мы видим лишь в осознании гуманитарием того, что его дискурс и все дискурсы вообще, которые он слышит, есть цитирование. Постмодернизм доводит эту рефлексию до абсурда и превращает в новое психическое заболевание, сближаясь с идиотизмом банального сознания.
Можно, конечно, предположить и смешанные варианты: полу-интеллигента/ полуобывателя (потребителя), но и это не даст ничего нового — лишь продвинутого идиота или умственно отсталого интеллигента. Альенированность не изменится. Мы вне мысли. Мы не мыслим, а соучаствуем в отчужденном механическом процессе — кто яснее, кто туманнее.
Где мысль? В иной плоскости. Она рождается и проходит становление в совершенно ином измерении. По сравнению с тем, что мы делаем, когда (как нам кажется) мы мыслим, это нечто радикально иное. Опыт мысли означает крах того, что мы под этим понимаем обычно. Мысль может начаться только тогда, когда закончится то, что мы за нее принимаем. И бытовой делирий, и интеллигентское «ученое цитирование» — преграды для рождения мысли. Они должны быть упразднены. Мысль рождается с момента безумия или бессмыслия. Тогда, когда вращение шестеренок обыденного и научного сознания внезапно останавливается. Перед лицом смерти это хорошо чувствуется. Но не всеми. Псевдомышление надежно защищает нас от смерти, баррикадируя возможный ее опыт бесчисленными инстанциями — страхами, расчетами, планами, надеждами (на врачей, чудо, полицию, здравый смысл, науку, «свет в конце тоннеля»). Все подлежат гибели, но смерть — удел избранных. Смерть интимно связана с мыслью. Мысль рождается только перед лицом смерти. И наоборот, то, что рождается свободно и ужасно перед лицом смерти, когда рушится все то, что мы принимали за мысль, и есть настоящая мысль. Только в этот момент дает о себе знать субъектность, во всех других случаях растворенная в отчужденных полях нефокусированного сознания.
Мысль требует колоссального сверхчеловеческого усилия, преодоления фундаментального порога.
Мысль невероятно трудна. Она и есть подвиг. Она есть в тоже время трансформирующее озарение. Не какая-то особая возвышенная мысль, но просто мысль, мысль как таковая. Можно даже сказать «любая» мысль, если обратить внимание на основу «любовь» в слове «любой»,» любая». Не создание систем или учений — это следствия, совсем не обязательные — самое главное в мысли не ее результаты и проявления, но она сама, ее бытие. Того, кто хотя бы однажды приблизился к мысли, это необратимо меняет. Мысль дает нам первое представление о том, кто мыслит, то есть о субъекте. Но это не мы. Это радикальное иное в нас. Некто, скрытый внутри. Мыслить значит давать возможность выйти из внутренней тьмы к внутреннему свету.
