Читая многие комментарии наблюдателей, политологов, футурологов, политиков, наблюдая за реакцией простых людей в социальных сетях, можно заметить, что почти никому не удаётся определить причины беспокойства, охватившего новые европейские поколения. И не только их.

Очевидный факт — рост социального неравенства во всех западных странах. И это неравенство уже болезненно поражает многие социальные слои. В первую очередь — «средние», которые десятилетиями были опорой социальной стабильности в Европе и Соединённых Штатах.

Социальное неравенство не везде одинаково, но везде есть и везде усиливается. Во главе всех стоящих над пропастью — англосаксонские страны: Соединённые Штаты и Великобритания. Есть причины спросить себя, почему. И ответ на этот вопрос не лёгок и, может быть, многим не понравится, но он почти неизбежен: потому что англосаксонским общественным мнением больше манипулируют и оно больше поддаётся манипуляции, чем во всех остальных странах. Это, в свою очередь, означает, что в двух упомянутых странах информационно-коммуникационная система эффективнее, чем в других местах, скрывает это явление.

Анализ взят из газеты “Guardian”, где его опубликовал в порыве критики экономист по имени Джонатан Элдред.

Он сообщает нам, что мы уже около сорока лет наблюдаем самый высокий рост социального неравенства в истории последних десятилетий. Цифры поражают: в англосаксонском мире доходы одного процента населения — самого богатого — удвоились по сравнению с 1980-м годом. Если сравнить с 1950-м и посчитать, каково тогда было различие доходов между главным руководителем учреждения и средним звеном его подчинённых, оказывается, что тогда разница между их доходами была в двадцать раз.

Джонатан Элдред произвёл такой же расчёт сейчас и выяснил, что главный исполнительный директор зарабатывает в 354 раза больше, чем его подчинённый среднего звена. Как уже указано, Соединённые Штаты и Великобритания бьют в этом смысле все рекорды. В Европе «ножницы» не так велики и не так широко раскрыты. Почему? Здесь ответ тоже кажется очевидным, но он заключается не в том, что европейские руководители добрее и справедливее англосаксонских. Это не их заслуга. Очень вероятно, что наибольшее равенство (или, лучше сказать, меньший рост неравенства) связано с прочностью политических организаций, представляющих народные интересы, более сильными профсоюзами, более бодрым гражданским обществом, которые могут ограничивать самовластие промышленных и политических правящих групп в разных странах. Так называемое государство благосостояния стало в Европе явлением в широком смысле культурным, а в узком — политическим, которое труднее было устранить. Снизить налоги, чтобы освободить путь уменьшению социальных расходов — в этом направлении двигался тандем «Тэтчер-Рейган», но европейцы были очень мало склонны были соглашаться с господством самого грубого консерватизма.

Такова причина, по которой процесс «отдаления» замедлился в Европе, тогда как продолжал набирать обороты в Соединённых Штатах и Великобритании, где, очевидно, возможности сопротивления общественного мнения притязаниям самых богатых (которых представляли их партии в парламентах, в массовом порядке поддерживаемые СМИ, принадлежащими самым богатым) были меньше или их совсем не было — это мы понимаем, видя результат.

Однако со временем те же самые тенденции проявились во всём западном мире. Поэтому необходимо какое-нибудь более универсальное объяснение. Дело в том, что сотни миллионов людей подверглись систематической и односторонней идеологической бомбардировке. Она внушила всем навязчивую капиталистическую идею, что личный успех — это плод способности «конкурировать» с другими. Эта идея связана с другим, параллельным ей и дополняющим её, хотя и не произносимым открыто, выводом: тот, кто одержит верх над другими, — по определению лучше других и, значит, имеет право на победу. Отличное и, более того, выгодное приложение социального дарвинизма. Тот, кто проигрывает или просто оказывается не на вершине, не только побеждён, но, более того, это необходимо и общественно полезно, чтобы он проиграл. Другими словами, самые бедные заслуживают бедности, в которой вынуждены жить.

Таким образом, всякая идея социальной справедливости самым успешным образом уничтожается. Вся коммуникативная машина, и вся машина образовательной системы, и машина общественного и частного телевидения, и с каждым днём всё больше — машина социальных сетей — все они вместе соединёнными усилиями запечатлевают в коллективном сознании толпы стереотипы, уже нестираемые, которые позволяют богатым навязывать самым бедным или тем, кому не повезло, идеи господствующих слоёв, производящие социальное неравенство. Операция сработала успешно. Новизна в том, что эта система начинает работать хуже. Многие комментаторы уже говорят о «когнитивном диссонансе» — о феномене, когда массы начинают всё сильнее чувствовать, что то, что им рассказывают, не совпадает с их восприятием реальности. В политике он проявляется как «отказ от поддержки», которой пользовались в последние десятилетия традиционные партии, и в то же время падение престижа тех СМИ (мейнстрима), которые сообщали ложные версии реальности. Европейский кризис (хотя этот феномен характерен не только для Европы, а для всего капиталистического Запада, где господствуют «рынки») объясняется так. И он предваряет новый этап, когда общественный контроль станет более жёстким и всеохватным.