Московские протесты накануне выборов, протестное голосование в ряде российских регионов, общественное недовольство происходящим, зреющее в сети, и вот-вот готовое выплеснуться на улицу – всё это есть ни что иное, как сигналы со стороны общества действующей власти, которые последней важно правильно считать. И здесь как никогда кстати приходится понятие, которое в нашем политическом языке зачастую нагружается неточным смыслом.
Речь идёт о легитимности. В этом термине, судя по тому, как его применяют наши политологи, сливается воедино нечто связанное с законностью, некоторое интуитивное подразумевание, что всё прошло в рамках установленных правил. Особенно часто этот термин применяется в отношении оценки результатов выборов, мол, нарушений не обнаружено, выборы легитимны, а значит всё хорошо. Вот именно такое, в некотором смысле, бытовое смысловое смещение скрывает от нас подлинный смысл понятия легитимность. Да что мы, легитимность ускользает от власти, от государственных структур, от правящего режима, и тут уже, глядя на последствия, становится не до шуток.
Точнее и обстоятельнее всего понятие легитимность описал немецкий юрист Карл Шмитт. Развивая тему «правового государства», Шмитт подчёркивал, что под этим понятием может скрываться любой режим, строго соблюдающий свои же законы. Так вот строгое следование установленным законам Шмитт определял другим понятием — легальность. Легально всё, что находится в рамках закона, и наоборот, всё, что в рамках закона – легально, что обстоятельно, с немецкой щепетильностью и доказывает Карл Шмитт в своей одноимённой работе «Легальность и легитимность». Без разделения этих понятий, без осмысления их чётких определений мы лишь ещё больше запутаемся, а значит, все выработанные и предложенные рецепты для разрешения назревающего кризиса окажутся недейственны.
Итак, легитимность – это не легальность, означающая строгое следование закону, но нечто иное. Если обобщить определения Шмитта, под легитимностью следует понимать общественное согласие с действиями власти. Легитимность – это некая незримая поддержка со стороны народа, если говорить об органической общности. Легитимно в действиях власти только то, что находит поддержку или хотя бы одобрение большинства.
Но не только большинства. Если власть интересует, например, поддержка меньшинств, тогда она старается угодить им, и здесь кроется уловка, ведь меньшинства, как правило, крайне активны, из-за чего часто возникает ложное ощущение, что именно они и выражают мнение народа. В то же время, большинство всегда пассивно, это социологический закон, и понять, что у него на уме бывает довольно сложно.
Можно искать легитимности со стороны внешних сил, чутко отслеживая, как они относятся к тем или иным действиям власти. В истории России такой период относится к 1990-м, когда руководству России важнее было, что думают по поводу тех или иных его действий или решений в Вашингтоне, чем то, что думают об этом собственные граждане.
«Коварство» легитимности в том, что её очень сложно замерить. Рейтинги здесь – не показатель. Знаем мы цену этим рейтингам, особенно тогда, когда главные социологические службы буквально подчинены тем, кто и заказывает опросы. Есть, наверное, и закрытые результаты, о которых нас не оповещают, но о том, как они замеряют общественное мнение, и что показывают нам не известно. Если же власть действительно опирается на те сведения, которые публикуются в открытых источниках – дела плохи.
Легитимность – это не механическое явление, а скорее иррациональное, лежащее на уровне ментальности, скрытых механизмов восприятия, которые у разных народов складываются по разному, под воздействием исторических событий, формируя разные типы религиозных, культурных, в целом, духовных кодов, своё коллективное бессознательное, собственные ментальные образы и критерии оценки.
Источником такой легитимности является, как сейчас модно выражаться, «глубинный народ», или собственно народ (лаос) в его этносоциолдогическом понимании, как органическая, а не механическая (дискретная) общность. Поэтому повысить легитимность нельзя посредством применения, например, политтехнологических изысков, особенно разработанных в рамках иных цивилизационных реалий. Иными словами, рецепты западных политтехнологов в России работать не будут, скорее вызовут обратный эффект, с чем были не согласны, например, политтехнологи 1990-х, работая по западным шаблонам. Результат всем известен.
Такая иррациональность происхождения легитимности приводит к тому, что легитимная власть имеет поддержку и одобрение со стороны большинства даже тогда, когда принимает непопулярные решения. Но она легитимна – и народ со смирением и готовностью переносит тяготы и испытания, поддерживая или хотя бы не осуждая то, что идёт со стороны власти.
Напротив, нелегитимная власть наталкивается на осуждение и раздражение со стороны общества по любому поводу, какое бы она решение не приняла. Поднимает налоги – крик и ругань в ответ, но это хотя бы понятно. Повышает выплаты, пенсии, строит дороги, развивает инфраструктуру – ёрничество, издёвки, гул и всё равно недовольство в ответ. Собственно, появление негативных откликов на любое действие и решение – первый признак утраты легитимности.
Если легитимность продолжает снижаться, ситуация начинает усугубляться системно, так как общественное недовольство постепенно начинает выливаться в отказ от сотрудничества, в тихий, а затем и в явный саботаж, в прямое противодействие всему, что идёт со стороны власти. Причём, такое отторжение происходит на всех уровнях – от самого верха, со стороны ближайшего окружения первого лица и его ставленников, до самого низа.
Потеря легитимности, рано или поздно, приводит к нарастанию отчуждения между властью и обществом. Хотя формально вся ситуация может находиться в рамках закона, то есть власть может оставаться легальной – избранной по процедуре, в соответствие с законодательством, и даже обладать высокими официальными рейтингами. Делать хорошие деля, реализовать позитивную повестку, быть социально-ориентированной и формально открытой для обратной связи. Но при всём этом отчуждение будет с каждым днём лишь нарастать. Диагноз – падение легитимности, самое время бить тревогу.
Однако, как правило, большинство политических режимов во все времена и на всех континентах допускает в ситуации утраты легитимности одни и те же ошибки. Настолько типовые, что они стали основой для научных системных заключений, собственно, и изложенных Шмиттом, причём, заметьте, ещё в 1932 году.
Первая ошибка: под давлением протестов, инициированных, как уже было сказано выше, меньшинствами – пойти на поводу у них: откатить назад непопулярные решения, сделать кадровые перестановки, пойдя на встречу требованиям протестующих, либерализовать законодательство, отказаться от применения насилия, пойти на соглашение с протестующими. Всякий раз, и почти всегда всё это заканчивается неминуемым крахом режима. Инициаторы протеста – меньшинства – видят слабину, понимая уступки как проявление слабости, чувствуют свою силу, обретают уверенность в совей правоте, воочию убеждаются в том, что усиливая давление на власть можно добиться своего, причём в полной мере. При этом, что думает большинство, то есть собственно, проблема легитимности – ускользает из внимания сторон, увлёчённых друг другом.
Вторая ошибка: убеждённость в том, что проблему недовольства можно решить путём совершенствования, как правило, в сторону ужесточения, законодательной, судебной и правоохранительной систем государства. В результате у власти возникает иллюзия подконтрольности ситуации за счёт совершенствования правовой системы, что придаёт ощущения законности – то есть легальности, — а, следовательно, ощущение собственной правоты. В этой ситуации силовые структуры, как правило, начинают вести себя предельно корректно и строго в рамках закона, подчёркивая именно правовой характер своих действия, и, тем самым, намекая на свою абсолютную правоту.
Такие меры, действительно, могут на время успокоить ситуацию. Однако, не разрешив её системно, но загнав на время чуть глубже. Нечто подобное можно было наблюдать в последние годы СССР – некоторое метание от первой ошибки – либерализации, ко второй – закручиванию гаек, а потом обратно. Советская система в итоге рухнула, причём именно в силу утраты легитимности – никто внутренне, на ментальном уровне её больше не поддерживал, ни в элитах (поэтому отмолчалась 20-ти миллионная партия), ни в массах – поэтому никто и пальцем не пошевелил, когда были объявлены результаты «беловежских соглашений». Не помогло ни наличие миллионной армии, ни КГБ, ни самая «мощная» и «сплочённая» в мире партия. Была легальность. Отсутствовала легитимность, и это было фатально.
Само по себе «правовое государство» ничего не значит. В чистом виде, без легитимности, оно представляет собой, как определял его сам Шмитт, «пустой концепт». Любой, даже самый диктаторский или кровавый режим может быть правовым. Примеров масса, самый яркий – нацистская Германия Гитлера – всё чётко и в рамках закона. Всё же, что выпадало за рамки закона – было легитимным, то есть поддерживалось большинством, и никто этого не предъявлял в качестве претензии, напротив, подобные «нелегальные» действия вызывали не только одобрение, но и поддержку.
Именно поэтому, сама по себе законность действий, по большому счёту, ничего не значит. Нелегитимный режим, как уже было сказано, сталкивается с отторжением по всем пунктам и на всех направлениях. Возникающая отчуждённость власти и населения приводит к саботажу и падению режима. Демонстративно пытаясь опереться на закон, режим становится ещё более неустойчивым, т.к. становится предсказуем, а значит, уязвим. Ибо чиновники и полицейские силы соблюдают закон (демонстрируя законность и правоту), а те кто им противостоит – нет.
Таким образом, дефицит легитимности не компенсируется усилением законности, потому что под вопрос ставится сразу всё: кто писал эти законы? Нелегитимная власть. Кто следит за их исполнением? Кто действует от имени режима со стороны судебных органов, специальных служб, кто обеспечивает порядок, опираясь на этот закон? Ответ тот же. Легитимности лишаются все структуры власти – сверху донизу, полностью, а не избирательно, хотя и могут быть нюансы. Именно поэтому, в условиях утраты легитимности, как можно большее количество государственных институтов старается абстрагироваться от режима, от власти, от данного государства в целом, продемонстрировать, что ни «не при делах», или «над схваткой», оставляя один на один с общественным недовольством тех, кому не удалось «отвертеться».
Но вернёмся к нашей нынешней ситуации. С начала 2014 года легитимность нынешней власти начала нарастать – в результате Русской весны на Юго-Востоке Украины и присоединения Крыма, что уж тут мудрствовать, всё на поверхности. Консолидация общества была колоссальной, энтузиазм на подъёме. Да, нам пришлось заплатить за это – санкциями, усилением внешнего давления, но что сделано, то сделано. Легитимность была максимальной, и за её счёт власть могла совершить что угодно. Например, дойти до Киева или даже до Львова (гипотетически); осуществить реформу внутреннего устройства, например, упразднив т.н. «национальные республики», представляющие собой «мину замедленного действия» под целостность России; осуществить любые экономические преобразования, скажем, отменив грабительскую и незаконную приватизацию 1990-х. Да вообще что угодно.
Но этого не было сделано. Мало того, за последние три года было сделано нечто, что свело легитимность на нет. И нынешние протесты, как и всё, что последует за ними, есть не результат политтехнологических просчётов или же неосторожных действий каких-то региональных властей. Всё происходящее есть следствие падения легитимности, и над этим нужно задуматься очень серьёзно.
