Лев Тихомиров рассматривает историю мира через Апокалипсис (послание св. Иоанна Богослова). С т.з. анализа Тихомирова, все церкви, упомянутые в Апокалипсисе, могут быть интерпретированы исторически. Последняя из них — Лаодикийская — «ни холодна, ни горяча», эта церковь перестает быть Церковью Христовой.
При анализе этой деградации общества, снисхождения земной церкви по ступеням инволюции от идеала, эти этапы Тихомиров применяет к анализу западно-европейской цивилизации. Он считает, что отход от православия был одним из шагов в сторону модернизации. Сардийскую церковь он интерпретирует как эпоху Модерна, когда проходит маргинализация церкви (с т.з. Тихомирова, приходит в Россию в эпоху Петра). Но параллельно с этим готовится переход от Сардийской церкви к Лаодикийской, которая уже в принципе является церковью антихриста.
Вместе с тем Тихомиров говорит о Филадельфийской церкви, которая в его интерпретации существует параллельно с Лаодикийской. Эта церковь описана в Апокалипсисе только в самых положительных чертах. Мир вступает в эпоху антихриста, а часть человечества почему-то в этой ситуации не двигается за ним, а строго стоит за Христом.
Эта же идея воплотилась в словах Антония Храповицкого (в советское время, во время репрессий на церковь) — о том, что монархизм является неотъемлемой частью православного догмата. Это было неожиданно для многих эмигрантов, среди которых реальных монархистов было меньшинство. И вдруг он провозглашает верность монархии как части церковного учения, восстанавливая полноту христианского мировоззрения. Это был фундаментальный консервативно-революционный поворот, когда монархия стала восприниматься не как дань социальному строю, а как некий проект, входит в зону воли и ценности, и даже когда это утеряно, ее надо усматривать как единственно нормативное учение.
В этот исторический момент завершаются все компромиссы с историей. Сегодня церковное учение должно быть предельно бескомпромиссным. Отсюда вытекает жесткая филадельфийская модель христианства последних времен, когда христиане начинают говорить, что единственно легитимной для общества является монархия, мы верны Катехону даже если его нет, мы являемся монархистами даже если монархии нет, мы являемся православными даже если нам запрещено быть православными, и мы будем с Христом даже если церкви не будет. Такие люди становятся филадельфийским субъектом, потому что утверждают Традицию вопреки антитрадиции.
Сегодня филадельфийский субъект вернулся к нам. Это очерчивает некий концептуальный центр, с которого должна начинаться великая консервативная революция. Это должно быть новое волюнтаристское бескомпромиссное утверждение ценностей. Единственным легитимным институтом христианского общества является православная монархия. Монархия при этом должна быть полноценной — но немонархия априори нелегитимна.
На самом деле мы бессмертны, монархия бессмертна, царь бессмертный — это вечный абсолютный световой архетип. Это то, что превышает всех нас. Филадельфийский субъект — тот, кто утверждает это бескомпромиссно.
