* * *
1934 год. Москва. Казалось, Сталин и Коллонтай — были совершенно разными людьми. Он — выходец из социальных низов далёкой имперской окраины, а она — из богатой дворянской семьи Петербурга. Он — принципиальный, убеждённый марксист, а она в молодости — скорее искренний бунтарь и спонтанный борец за справедливость. В повседневной жизни Сталин представлял собой традиционалиста и консерватора, а Александру Михайловну — во всяком случае, до середины 20-х годов — считали примером «ниспровергателя устоев». Наконец, Коллонтай была на семь лет старше Сталина. И всё же, какая-то странная взаимная симпатия существовала в их взаимоотношениях почти четверть века: генсек постоянно помогал и защищал Александру Михайловну в её сложных жизненных передрягах.
В своих личных дневниках Александра Михайловна, вопреки официальной версии о том, что «Сталин — это Ленин сегодня», ставит генсека выше Владимира Ильича. Описывая генсека на пленуме ВКП (б) 1934 года, она пишет: «Что-то в нём «магическое». Это сила великих натур. В нём сильно то излучение воли, которое подчиняет человека. Попадёшь в орбиту излучения, и уже нет сопротивления, своя воля «растворяется»… Ленин, например, этим свойством не обладал. Он подчинял себе людей силой логики, превосходством своего интеллекта. В присутствии Ленина человек оставался самим собою, с ним можно было спорить, доказывать. Обычно он побеждал в споре и этим обезоруживал. Со Сталиным сдаёшься сразу, ещё до спора. В этом его сила. Его воля такова, что её надо принять или отойти от него совсем».
Чингисхан называл это «длинной волей».
…Сталин сам говорил некоторым своим близким соратникам: «Моя дневная норма чтения — страниц пятьсот». И так было почти в течение всей его сознательной жизни. Для этого ещё в юношеский период он выучил технику и приёмы скорочтения. Чтение пятисот страниц каждый день, несмотря ни на какие обстоятельства, стало для него одним из самых эффективных способов культивирования и развития личной воли.
* * *
2015 год. Каир. Я сижу с несколькими молодыми египтянами в кафе на самом берегу Нила. Мы обсуждаем проблему сравнительной эффективности политических технологий в кризисных ситуациях. Неожиданно речь заходит об историческом опыте Сталина. Один из моих собеседников — Ахмад, преподаватель университета, закончивший несколько лет назад УДН в Москве, — начинает возражать: «Но ведь Сталин был очень жесток, и принёс много страданий людям». И даже пытается аргументировать свою позицию.
— Ахмад, ты мусульманин?
— Да.
— Но очень похож на российского либерала… В Коране прямо сказано: «И даже лист с дерева не падает без позволения Аллаха». Всё происходит только по Его воле. Помнишь этот аят?
— Да.
— Следовательно, по Его воле Сталин был в нужном месте и в нужное время, вне зависимости от поздних конъюнктурных моральных оценок. И делал то, что и следовало делать. Другое дело — насколько потом оказывается понятным людям многомерный смысл того или иного исторического явления.
* * *
1928 год. Сибирский край. В стране начинается голод. Предыдущий год оказался урожайным, но зажиточные крестьяне не спешили продавать хлеб государству, ожидая повышения закупочных цен. На литерном поезде Сталин объехал за три недели юг Сибири. Недалеко от Красноярска генсек специально поехал в богатое село, где склады и амбары были переполнены пшеницей. Почти все сельчане собрались послушать «красного царя». Сталин чувствовал себя неважно, но говорил жёстко и непривычно эмоционально. Он рассказывал о том, что в промышленных центрах страны сокращаются запасы хлеба, пайки уменьшаются, многие рабочие вынуждены работать полуголодными, дети пухнут от голода…
Прямо напротив него стоял высокий, мощного телосложения — настоящий русский богатырь! — староста села, один из наиболее уважаемых крестьян. Он смачно лузгал семечки, время от времени ехидно посмеивался и сплёвывал шелуху перед собой, почти на сапоги генсека. Когда же Сталин закончил своё выступление, староста выпрямился во весь свой впечатляющий рост, и громко, не торопясь, чтобы всем было слышно, сказал: «Вот тебе, грузин, я пшеничку дам! Отборную пшеничку. Аж целых четыре мешка. Ты только вот, того, станцуй нам сейчас… лезгинку». И он раскатисто засмеялся, а вслед за ним — и его односельчане.
…»А ведь он, как и все здесь собравшиеся, и есть народ. И, может быть, даже не самый худший. Хотя, если вот сейчас его спросить, то он честно и убеждённо ответит: «А какое мне дело до твоего народа? Главное — мои амбары полны, скотина жива и здорова, а то, что кто-то голодает, пухнет или даже умирает от голода — мало ли что происходит на свете. Если вы власть, то вы и думайте. Но в мои личные дела не лезьте… Народ для него — это вот конкретные соседи, сельчане, а не какой-то там абстрактный, нищий пролетариат…»
* * *
1935 год. Грузия. Озеро Рица. Генсек медленно идёт по тропинке вдоль берега с руководителем НКВД Ягодой.
— Поздравляю тебя Генрих с присвоением маршальского звания «Генеральный комиссар госбезопасности».
— Благодарю Вас, товарищ Сталин, за Вашу личную оценку моего труда.
— Нет, это коллективное решение Политбюро… А как ты думаешь Генрих, какие у нас есть дополнительные ресурсы, чтобы повысить долговременную эффективность наших спецслужб?
— В последнем отчёте, который мы посылали Вам, товарищ Сталин, сформулированы основные направления такой работы…
— Я это читал. Но я имею в виду другое… Ты знаешь, самый лучший учитель в жизни — твой враг. Его безжалостные уроки всегда бесценны, и если ты правильно а, самое главное, вовремя их усвоишь, то можешь остаться победителем. Если нет, то тебе в историческом плане придётся расплатиться по полной…
Вот, например, мне недавно сообщили, что в Североамериканских Штатах тамошние спецслужбы проводят специальную, широкомасштабную операцию в определённых нишах общества, чтобы побудить максимальное количество людей добровольно, без нажима и без вербовки, сообщать о всех недостатках, подозрительных персонажах, странных событиях, происходящих на местах.
А в Германии фашисты, пришедшие к власти, поставили, в преддверии надвигающейся войны, политическую задачу, чтобы каждый немец считал своим важнейшим патриотическим долгом информировать соответствующие государственные органы о всех негативных процессах, о всех подозрительных лицах. Причём каждый должен знать, куда и как сообщать, будучи уверен, что его информация нужна государству.
— Я понял, товарищ Сталин.
— Я знаю, Генрих. Ты сможешь решить эту важнейшую задачу.
Сталин внутри себя иронически улыбнулся: у него уже были убедительные данные, что Генрих, достаточно нечистоплотный человек, возглавив новый наркомат, уже начал играть свою самостоятельную игру, и доверять ему вряд ли стоит. Но вот с этой поставленной задачей Ягода, с его богатым опытом, способен справиться, потому что это ему самому очень нужно.
«Ильич был тысячу раз прав, когда сказал, что русская интеллигенция — это г-но. Это те именно интеллигентики-чиновники, которые получив даже крохи власти или, например, жадно обнаружив доступ к деньгам, внезапно становятся сверхважными, горделиво-напыщенными и омерзительными. При этом они ещё более яростно начинают завидовать и ненавидеть друг друга. Хотя именно они знают в десятки раз больше о внутренней, тщательно скрытой грязи, преступных переплетениях и незаконных взаимосвязях, чем ЧК, ОГПУ, НКВД вместе взятые. Конечно, они с удовольствием начнут писать доносы друг на друга, уничтожать друг друга — особенно, если будут знать, что им за это ничего не грозит, более того, если за свои «сигналы» они ещё и что-то смогут отхватить материальное».
* * *
1989 год. Нью-Йорк. Незадолго до своей смерти сильно пьяный Сергей Довлатов истошно орал во весь голос в известном кабаке в южном Бруклине: «Я всё понимаю, я не дурак. Конечно, культ личности… Конечно, культ был. Но кто же написал четыре миллиона доносов?»
* * *
1938 год. Москва. Кремль. Михаил Иванович Калинин, председатель Президиума Верховного Совета СССР, или как его неофициально называли «Президент СССР», «Всесоюзный староста», прежде чем открыть дверь, осторожно пригладил свой пробор. Эта встреча очень нужна была Михаилу Ивановичу.
Калинин вошёл в кабинет, намеренно старчески шаркая ногами, подошёл к знакомому письменному столу. Сталин медленно встал и протянул руку. Генсек был в сумрачном, настороженном настроении: он уже знал, зачем так настойчиво добивался встречи с ним «всесоюзный староста».
— Товарищ Сталин, я попросил Вас принять меня по глубоко личной причине.
Именно в этот момент Калинин, как показалось со стороны, совершенно искренне заплакал. Слёзы вытекали у него из-под очков, перемещались по бугристой коже щёк и скрывались в аккуратно подстриженной бородке. Он плакал громко и навзрыд.
— Успокойтесь Михаил Иванович! Возьмите себя в руки! Что случилось! — спокойно, но предельно участливо спросил генсек.
— Суд приговорил мою жену, Екатерину Ивановну, к десяти годам. Я не хочу сейчас говорить, виновата она или не виновата… Я хочу только сказать, что она очень больная женщина, и она не выдержит…
Продолжая всхлипывать, Михаил Иванович начал говорить о своей жене. Сталин слушал, не перебивая, продолжая пристально смотреть на «Президента СССР». В последние годы он всё больше недолюбливал Калинина, поскольку хорошо знал его недостатки и пороки, в том числе — о его нездоровой «любви» к молоденьким балеринам. Он знал, что Екатерина Ивановна Калинина несколько раз уходила от «любвеобильного» Михаила. Один раз даже уехала на Дальний Восток.
Впрочем, увлечение юными балеринами было не единственным недостатком Михаила Ивановича.
Калинина, после смерти Якова Свердлова, выдвинул на эту должность Ленин, для которого Михаил Иванович был зримым образом, явственным символом союза рабочих и крестьян: большевик, из потомственных крестьян, но одновременно прошёл путь классово сознательного пролетария, став одним из руководителей партии. А к «Старику» у Сталина было особое отношение — ни к кому он так не относился трепетно, как к «вождю мировой революции». И с годами это чувство не ослабевало.
Генсек знал, что Екатерина Ивановна оказалась замешана в очень неоднозначной ситуации, в том числе, косвенно, и из-за самого Калинина.
Сталину надоело это представление, и он резко встал. Михаил Иванович также испуганно вскочил.
— Ты зря ко мне пришёл. Приговор ей вынес советский суд. Тебе туда и надо обращаться. Помочь я тебе не могу. У меня самого родственники арестованы…
…Калинин ещё несколько раз приходил к Сталину по поводу судьбы своей жены. В сорок первом году генсек, наконец, сказал:
— Когда война закончится, она выйдет.
…Екатерина Ивановна была освобождена в 1945 году и намного пережила Михаила Ивановича.
* * *
1947 год. Москва. Кремль. Сталин встречается с большой делегацией, в которой представлены все классы и основные социальные группы советского общества. По традиции, в самом начале такого мероприятия каждый из членов делегации должен был сказать несколько слов о самом себе. Иосиф Виссарионович молча, никого не перебивая, слушал.
Очередь дошла до православного священника средних лет, одетого в обычный гражданский костюм. Он, опустив глаза и запинаясь, сказал несколько предложений: из какой области, каков приход, сколько лет служит…
Сталин, не отрываясь, жёстко смотрел на него. Потом внезапно сказал: «Меня боишься, а Его — нет».
«Первым, с кем я познакомился по-настоящему в семинарии, был Гия. Тогда по своим знаниям, своему умственному развитию он был гораздо выше меня, хотя по возрасту был старше только на два года. Гия приехал из Зугдиди, и был уже тогда очень болен. Мы дружили с ним полтора года, до самой его смерти. Он мне многое дал. Но я ему, прежде всего, благодарен за то, что он не пытался снабжать меня готовыми ответами, а постоянно подвигал к тому, чтобы искать свой путь к разрешению внутренних сомнений… Именно Гия впервые мне сказал, что церковь всегда была за сохранение крепостного права, и она была против реформы 1861 года. Он мне рассказал, что грузинских крепостных в своё время массово вывозили в Стамбул, чтобы продавать как рабов на рынках. И церковь не только не вмешивалась, но даже поддерживала всю эту мерзость…»
* * *
2016 год. Москва. В Белом доме, в присутствии президента России, идёт расширенное заседание правительства. Выступает министр сельского хозяйства и одновременно — один из самых крупных землевладельцев страны. С видимым упоением, захлёбываясь, он рассказывает о «небывалых», «грандиозных» успехах во вверенном ему министерстве, в том числе — и по экспортной линии. «Мы начали, например, экспортировать отечественную свинину в десятки новых стран». Перечисляет их, в том числе и очень далёкую Индонезию. Тут президент засмеялся и прервал докладчика: «Но Индонезия — страна мусульманская, там свинину не едят». Почти все присутствующие по-доброму захихикали. И даже сам министр как-то застенчиво, с детской улыбкой широко улыбнулся: мол, ну, да, ошибся немного, с кем не бывает в нашем кругу? А потом как ни в чём не бывало продолжил свой восхитительно-оптимистический доклад…
«Когда высшая власть начинает обманывать саму себя, то нижестоящие чины, в свою очередь, начинают массово поддакивать и подражать… Жизнеспособное государство держится только на правде. Ложь, очковтирательство, показуха, прямой и косвенный обман неминуемо приближают гибель. Достаточно вспомнить царскую Россию!..»
* * *
1939 год. Осень. Москва. Коллонтай позвонили и пригласили в Кремль. Эта последняя встреча продлилась почти два часа: Сталин впервые так откровенно раскрылся ей. Когда она вернулась в гостиницу, было уже два часа ночи. Александра Михайловна тщательно записала то, что сказал генсек:
«Многие дела нашей партии и народа будут извращены и оплёваны, прежде всего, за рубежом, да и в нашей стране тоже. Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. Он всё ещё рассматривает Россию как варварскую страну, как сырьевой придаток»…
«И моё имя тоже будет оболгано, оклеветано. Мне припишут множество злодеяний»…
«В целом в будущем развитие пойдёт более сложными и даже бешеными путями, повороты будут предельно крутыми. Дело идёт к тому, что особенно возбудится Восток. Возникнут острые противоречия с Западом»…
«И всё же, как бы ни развивались события, но пройдёт время, и взоры новых поколений будут обращены к делам и победам нашего социалистического Отечества. Год за годом будут приходить новые поколения. Они вновь подымут знамя своих отцов и дедов и отдадут нам должное сполна. Своё будущее они будут строить на нашем прошлом».
