Газа — эшафот, на котором казнят Палестину. Палачи с шестиконечными звёздами выводят на эшафот босоногих женщин, грудных детей, немощных стариков, выводят мулл, православных священников, врачей, журналистов и казнят их страшной казнью. Отрывают им руки, ноги, ломают кости, выкалывают глаза, огненными клещами рвут языки. На эшафоте крики, стон, хруст, реки крови.
Народы мира столпились у эшафота и глазеют на казнь. Иные охают, скрежещут зубами, другие от ужаса закрывают глаза, третьи угрюмо молчат. И никто не в силах схватить руку палача, вырвать из неё шестиконечный топор. Кровь Газы на всех народах. В Газе вместе с Палестиной казнят всё человечество.
Быть может, политологи перестанут говорить о конце однополярного мира. Вот он — однополярный, приславший свои гигантские авианосцы к берегам Ливана, навесивший над Ближним Востоком свои космические группировки. Вот он — однополярный мир, американский град на холме, откуда американский циклоп обозревает всё человечество, пасёт народы жезлом железным, вбивая в головы непокорных свой кованый гвоздь. Газу убивает Америка. Израиль — это коготь на скрюченном пальце Америки. Этим когтем Америка скребёт множество стран, скребёт и Россию.
Российские войска на Украине сражаются с Америкой, как палестинские бойцы в туннелях Газы отстреливаются своими рукодельными ракетами от гигантского чудища — Америки. Русский солдат под Авдеевкой и палестинский стрелок в Газе — это воины одного батальона, воюющего с Америкой. Спасибо Газе, она своими мучениями, своей болью и кровью отвлекла от России часть смертоносных сил.
Россия, не медли с выбором, определись, ты с кем — с Газой или с Израилем. Время компромиссов подходит к концу. К концу подходит зыбкое, мутное время, в котором трудно было различить, кто свой, кто чужой. Газа — огненный кровавый прожектор, брызнувший на мир своим ослепительным светом. Исчезли полутени. Есть свет и есть тьма. В этом побоище в Газе одна половина человечества торопливо надевает кипы, другая — обматывает себя арафаткой.
Арафатка — как знамя, под которым идут в бой палестинцы. Арафатка — как саван, в который кутают убитых героев. Арафатка — как бинт, которым обматывают кровавые раны Газы. Арафатка — как скатерть с блюдами поминальных трапез.
Человек, посмотри на своё отражение. Что на тебе — кипа или арафатка?
Как прекрасен Ближний Восток — край мудрецов и пророков, дивных стихов и песнопений, изумрудных вод и благоухающих садов. Как любил я странствовать по Ближнему Востоку. Это путь от каменной громады сфинкса, чей нос разбит ядрами наполеоновских пушек, через Синай, через Суэцкий канал, раскалённые пустыни, где когда-то перед Моисеем расцвёл неопалимый куст купины.
Иран, смуглый, как плод граната, страна зеркальных мечетей, толкователей древних заветов, бесстрашных воинственных стражей, вскормленных гением Сулеймани.
Триполи, куда я добирался по чёрной ледяной ливийской пустыне. На кромке зелёного Средиземного моря стояли античные города, и в огромном, гудящем от ветра шатре меня принимал Каддафи.
Багдад с дворцами и райскими садами, где я сидел на берегу Тибра, ел запечённую рыбу, а мимо меня катили военные грузовики, и солдаты строили из мешков с песком баррикады, готовились к близкой войне.
Божественная Сирия с мечетью Омейядов, вонзившая в лазурь свой минарет, откуда, по пророчествам, сойдёт Мессия, и состоится второе пришествие.
Турция с бирюзой Босфора и с пленной Святой Софией, вокруг которой, как караул со штыками, высятся минареты. Я смотрел, как поднимается над Босфором солнце, и висячий мост казался тончайшей паутиной, соединяющей два континента.
Ливан с долиной Бекаа и виноградной лозой у подножия Баальбека — таинственной античной громады, где дышат духи цезарей и фараонов.
Катар с его золотой Аравийской пустыней и чудесной Дохой, где каждое строение — это волшебный сосуд, изделие восхитительного стеклодува.
Но всех милее — Газа. В Газе свечу с расплавленным воском я прилепил к тёмному камню православного храма и пьянел от сладких кадильных дымов. В Газе я сажал в красноватую землю росток оливы, поливал моё дерево прохладной водой и сам пил её из глиняной чаши. В Газе я шёл по подземному туннелю, и рядом со мной мускулистые палестинцы несли на спинах загадочные тюки.
В Газе я встречался с мучениками, прошедшими через израильские застенки. Их огромные чёрные глаза сверкали непроходящим страданием. В Газе я выступал перед студентами университета, и на меня смотрело множество умных, чутких, вопрошающих глаз. В Газе я пил вкусный чай в обществе русских женщин, чьи мужья, палестинские врачи, увезли их когда-то из русских земель, и мне было странно и чудесно слышать московское аканье и вологодское оканье под этими восточными небесами.
Газа, я думаю о тебе и отираю слёзы арафаткой.
