Я любуюсь бабочкой, её волшебными переливами, перламутром, тончайшим стоцветным орнаментом, рисунком крыльев, похожих на алебарду, чутким пушистым тельцем и чуть слышным запахом мёда, который источает бабочка, посидевшая на цветке. И приходит благоговейная мысль: «Как же велик и искусен Творец, сотворивший это диво, и другое, ему подобное, и третье — весь сонм этих божественных, летающих над цветущим лугом созданий».
Когда рассматриваешь луговые цветы, этот слепящий блеск летнего луга — колокольчики, ромашки, полевые горошки, пастушья сумка, заячья лапка, тысячелетник, белые и розовые кашки — поражаешься, какое разнообразие, какое несметное множество, как неутомим Творец, который создал все эти цветы и высадил их на русский цветущий луг.
А листья растений? Волнообразный дубовый лист, украшавший венок победителя; зубчатый лист клёна, ставший гербом государства; неповторимые листья берёзы, липы, рябины, орешника, жимолости… А иголки сосны, ели, можжевельника — и здесь Творец, его творчество, его волшебные труды, сотворившие эти неповторимые изделия природы.
Природа — мастерская Бога. Но с появлением человека Господь поручил ему часть своих работ. Наделил его навыками, умениями и великой потребностью и необходимостью трудиться. В этих трудах человек, подобный Господу, сотворяет рукотворную природу.
Религия труда
Я наблюдаю трудовые процессы, и в каждом из них — чьи-то божественные, полученные от Бога, задания. Человеческие труды — труды божественные, труды прекрасные. Великолепные бурильщики на стальной буровой в бураны, в снегопады, в ливни, среди ревущих моторов, брызг масла погружают в толщу земли щуп, словно вращают земную ось.
Сварщик трубопроводов, соединяющий гигантские трубы. Огненная звезда его сварочного аппарата стыкует не просто цилиндры труб, она стыкует страны, континенты, цивилизации. Он сварщик Господа Бога.
Шахтёр, под землёй управляющий каменноугольным комбайном. Чёрное, блестящее от пота лицо, яркие белки глаз, белые зубы. Стальные фрезы комбайна режут пласт, хрустят кристаллы угля, щепки окаменелых деревьев, крылья гигантских, живших в папоротниках и хвощах стрекоз.
Комбайнёр, поздней осенью собирающий не успевший дозреть урожай. Среди дождей, мокрых снегов, первых морозов. Чёрное измождённое лицо, глазища, небритый кадык. Его мокрые одежды превращаются в ледяной сверкающий панцирь. И полю нет конца. Нет конца снегопадам и ливням, поваленным на землю колосьям. В вечных трудах добываем мы хлеб свой.
Хирург, под сверкающим солнцем хирургической люстры проникающий скальпелем в глубь человеческой плоти. Слой за слоем, сосуд за сосудом, надрез за надрезом. Разъята человеческая грудь. Отключено дыхание — его заменяют искусственные лёгкие. Отключены сосуды аорты — искусственное сердце гоняет кровь. В кристальном сосуде пузырится живая кровь. И вот оно, сердце — раненое, изъеденное хворями. И хирург осторожным пальцем поддевает его, извлекает из груди и держит на весу. Иссекает из него тромб. Происходит ремонт сердца. Отремонтированное, исцелённое, оно вновь погружается в грудь. К нему подключаются аорты и вены. Лёгкие начинают дышать. И хирург в маске — видны только одни глаза — утомлённый, совершив богоподобное деяние, отходит от операционного стола.
Монах в ночном храме. Сумрак. Две печальные лампы, две горящие свечи. Монах молится всю ночь напролёт. Молит Господа о сбережении рода людского, о сбережении младенцев во чреве матерей, о вразумлении правителей, об укрощении гордыни в сердцах. Молится о ненаглядной предвечной России, своей молитвой сберегая её от напастей, развешивая над ней непроницаемый для зла покров благодати. Велик труд молитвенника, стерегущего наш сон, благоденствие наших семей, процветание нашего Отечества.
Как я любил наблюдать эти труды, любил труждающихся, любил описывать эти труды, угадывая в них нечто большее, чем человеческое дерзание, угадывая в них божественное.
Советский Союз не верил в Бога. Советский человек не мог прийти в храм, поднять лицо и увидеть в высоком куполе грозного Творца мира, Пантократора, правящего мирозданием. Он, Пантократор, был Владыкой мира, Владыкой человеческих судеб. Но советскому человеку, слушавшему революционные песни, внушалось: «Владыкой мира будет труд». Труд становился «владыкой мира». Труд находился в центре мироздания. Труд был божеством. В Советском Союзе труд обожествлялся. Царила религия труда. Советский Союз был государством мечты, верил в бриллиантовый коммунизм, справедливое, гармоничное общество, подобное Царствию Небесному. Советский Союз хотел превратиться в Царствие Небесное, и это превращение добывалось великими трудами.
Я, молодой писатель, жадно и неутомимо ездил по стройкам, наблюдая грандиозные труды, в которые был погружён народ, сотворяющий цивилизацию, приближавший эту цивилизацию к совершенству, приближавший её к Царствию Небесному.
Вместе с караваном сухогрузов я плыл по Оби на север. И на этих сухогрузах в разобранном виде плыли целые города. Корабли причаливали к дикому берегу, на них погружались бульдозеры, самосвалы, связки труб, бессчётное количество вагончиков, разобранные буровые. Всё это начинало жить, кипеть на берегу, в хаосе, неразберихе: вагончик бурильщиков, вагончик транспортников, вагончик электриков, вагончик нефтяников.
Идёшь от вагончика к вагончику и по колено проваливаешься в грязь. Месиво земли, нефти, машинной гари, человеческой ругани, огней, пёстрых флагов, торжественных митингов. Теперь на месте этого столпотворения по берегу Оби стоят чудесные города. Сургут с его жилыми кварталами, школами, храмом, театром. Сургут, продуваемый свежим и чистым воздухом с реки. Иду по Сургуту и кланяюсь тому бульдозеристу, что вёл свой бульдозер сквозь непролазную топь. Здесь сегодня сверкает окнами нарядный проспект.
Я видел, как начинается целина. Первые урожаи были столь ошеломляюще велики, что люди не умели их собрать, сохранить. Целинные дороги были золотыми от просыпанного зерна, и грузовики буксовали в рассыпанной пшенице. Комбайнёры подгоняли свои красные самоходные комбайны к необъятной золотой ниве. На жатву их провожали пионеры. Звучали пионерский горн, барабаны. Комбайнёры были нарядные, в белых рубахах.
Жатва касалась хлебного поля. По нему огромной бесконечной волной уходило вдаль это прикосновение. Комбайны, как красные корабли, шли один за другим по полю. Эта картина была восхитительной, в ней была мистика урожая, мистика жатвы, когда человек пожинает плоды своих необъятных трудов, а в награду получает хлеб насущный, золотой каравай.
Я видел, как строится Калининская атомная станция в Удомле. Среди полей, лесов, просёлков, старинных помещичьих усадьб возводилась гигантская станция. Меня завораживали ежедневные планёрки, летучки, на которых собирались инженеры, конструкторы, монтажники и обговаривали каждый стык, каждый болт, каждую гайку, каждый конструкт, сплетая их в невероятный стальной орнамент, в котором начинали двигаться краны, вращаться моторы. Среди чёрного металла вдруг появлялся драгоценный сияющий слиток — реактор, и в него вживлялись наполненные ураном ТВЭЛы, и атомная станция являла собой диво, собранное из множества крупиц, частичек, металлических сфер, драгоценных приборов, человеческих дыханий, озарений. Являла людей, в великом братстве сошедшихся в одно место, чтобы сотворить это русское чудо.
На берегу Каспийского моря, в Шевченко, я видел, как возникает город будущего. Из солнечных лёгких песчаников строятся чудесные дома. На кромке моря и суши ставится электростанция, атомный реактор на быстрых нейтронах. Рядом опреснитель солёной каспийской воды, похожий на поднебесного, закованного в сияющие доспехи рыцаря. Опреснённая вода из Каспия мчалась по трубопроводам в пустыню Мангышлак и орошала чудесный город. Мы сажали в этом городе сады, бурили лунки в каменистой породе, закладывали в эти лунки заряды, взрывали и насыпали в образовавшиеся воронки привезённый с большой земли чернозём, влажную сочную землю, в которой извивался розовый дождевой червь. Вживляли в эту землю саженцы яблонь, груш, подводили к каждой трубочки с поливальной водой. Мы, садоводы, перегретые на жаре, пили студёную воду из медной чаши, передавая её друг другу, а потом поливали из этой чаши саженцы. Пили мы, люди, пили деревья, пил город. Среди мёртвой пустыни расцветали сады — райские сады Мангышлака
Я видел, как начинается БАМ. На станцию Тында, что на Транссибирской, приходили составы. Здесь загружались техника, люди, рельсы, шпалы. Я шёл с солдатами инженерных войск через заросли. Солдаты бензопилами, топорами прорубали просеки. А потом бульдозеры корчевали пни, сдвигали в сторону коряги и корни. Я помню сопки, розовый цветущий багульник. Помню чудесные молодые лица рабочих, которые каждое утро садились на дрезину и уезжали на трассу, где клались первые шпалы, вбивались первые костыли. И страна с волнением и обожанием следила, как движутся навстречу друг другу два луча: один от Байкала, другой от Тихого океана. Они наконец сближаются, смыкаются, и на их стыке возникает серебряная вспышка. Ударники вгоняют в шпалу серебряный костыль.
В Тобольске я видел рождение комбината, когда в тайге прорубали коридоры и клали на трассу первые бетонные плиты, и «Катерпиллеры» резали своими ножами таёжный грунт, и рыжие «Татры» мчались по трассе. Одна из них столкнулась с лосем, и убитый лось лежал на бетонной плите, открыв свой мигающий сиреневый глаз.
Старинный Тобольск с чёрными стародавними срубами, среди которых белели восхитительные церкви, с тревогой слушал гул моторов, с недоверием смотрел на молодых, энергичных пришельцев, строивших рядом со старым новый город. И теперь все, кто приезжает в Тобольск, любуются его белыми церквами, старинными палатами, кремлёвскими стенами, видят этот волшебный комбинат, свитый из серебряных конструкций, труб, реакторов, цилиндров, конусов, сфер. И ночной подлетающий к Тобольску самолёт видит с неба комбинат, похожий на громадную плащаницу, расшитую бриллиантами и жемчугами.
Я видел, как сотворяется советская цивилизация. Видел, в каких трудах созидается на земле Царствие Небесное. И смысл всех земных трудов, будь то труд сборщика на автомобильном конвейере или златошвеи, вышивающей золотом по алому бархату, — все эти труды приближали нас к Царствию Небесному, были трудами священными. И мы, жившие в Советском Союзе, исповедовали религию труда.
У этой религии были свои религиозные праздники: День шахтёра, День металлурга, День колхозника, День учёного, День машиностроителя, День танкиста, День авиатора… И исповедники справляли эти праздники. Были митинги, шествия, концерты, выезды на природу, совместные трапезы.
У этой религии были свои иконы: каменные изваяния, скульптуры, которыми мы украшали фронтоны Домов культуры, аллеи парков, площади городов. Шахтёр с отбойным молотком на плече, колхозница, прижимающая к груди сноп пшеницы, учёный в профессорской шапочке и с фолиантом в руках, сталевар в каске, лётчик в комбинезоне и в шлеме, солдат со штыком и винтовкой.
У этой религии был свой храм — ВДНХ, Выставка достижений народного хозяйства: фантастические сталинские павильоны, построенные архитекторами, насмотревшимися на старинные фрески, где изображается Царствие Небесное. И вся выставка, окружённая цветущими садами, казалась земным подобием небесных чертогов. Фонтан «Каменный цветок» добавлял сказочности в этот неповторимый ансамбль. А фонтан «Дружба народов»? Эти золотые прекрасные боги были душами, населяющими рай праведников.
У этой религии были свои псалмы, песнопения. Довоенные сталинские марши, поражающие своей энергией, радостью, неодолимым стремлением ввысь. «Марш энтузиастов»: «Страна мечтателей, страна героев». Ведь труд есть дело чести, дело доблести, геройства, славы. «Марш авиаторов», которым человек устремляется не просто в небо, не просто в стратосферу, а туда, на седьмое русское небо, где сверкает дивный бриллиантовый коммунизм. А как восхитительны песни Пахмутовой на слова Добронравова! Под эти песни строились великие плотины, осваивалась целина, возникали города в Заполярье: «Надежда — мой компас земной», «Под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги», «Навстречу утренней заре по Ангаре, по Ангаре».
У этой религии есть свои святые места. Недалеко от Сургута, где раньше было озеро Самотлор, забил гигантский фонтан нефти. И на этой нефти Самотлора, нефти Западной Сибири расцвёл целый период советской цивилизации. Строились новые города, университеты, гарнизоны. Создавалось новое оружие, делались новые научные открытия. И теперь в том месте, где забил волшебный фонтан, из земли на поверхность выходит короткий обрезок трубы с заржавевшим вентилем. Трубы, в которой нет того ревущего фонтана, нет сотрясения и дрожания земли. Он тих, скромен, почти незаметен. А ведь это святое место! Быть может, не менее святое, чем святые русские поля: Куликово, Бородино, Прохоровка. Здесь тоже было великое нефтяное поле России, рождавшее героев и праведников.
Человек труда. Какое глубокое, ёмкое, прекрасное словосочетание! Человек труда — это стоик, это мудрец, это неутомимый созидатель, это кормилец, это защитник, это отец семейства, это сын Отечества. Он наделён высшими человеческими качествами. Он знает, что такое братство, товарищество, самопожертвование, подвиг. Он изведал высшее наслаждение — наслаждение творческим трудом, которое уподобят труду Господа, сотворившего мир.
Посмотрите на лица всех героев России: Стаханова, Курчатова, Александра Матросова, Жукова, Гагарина, монтажника на «Уралвагонзаводе», строящего танки для СВО, танцовщицы, в белоснежном наряде танцующей в опере «Хождение в огонь». Всё это люди труда, угодники, они угодны Богу.
Среди икон, прославляющих божественный труд, есть одна несравненная — это скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница». Два прекрасных молодых человека, мужчина и женщина, из нержавеющей стали, сверкающей на солнце, в развеваемых ветром одеяниях, воздели к небу руки, сжимают серп и молот. Это Адам и Ева, проделавшие бесконечный земной труд, в неусыпных трудах построившие Царствие Небесное, летящие в него на своих серебряных крыльях, показывающие Господу орудия труда, коими они созидали этот земной рай. Не на этот ли памятник глядел великий русский композитор Свиридов, когда писал свой победный райский псалом «Время, вперёд!»?
Какофония рынка
Я окончил Московский авиационный институт. По окончании я работал в НИИ, создававшем противотанковые ракеты. Я любил технику. Я её понимал. Я ею любовался, находя в ней удивительную красоту. В моих романах я описывал технику как живое существо. Я наделял её душой. Я написал рассказ о самоходном комбайне, который был личностью почти человеческой. Он думал, любил, страдал, дышал, горевал, боялся смерти. Это требовало особой эстетики, особого рода красоты. Русская литература не умела писать технику, она её боялась. Она великолепно писала природу, удивительно тонко и неповторимо — человеческую психологию, крестьянскую избу, помещичью усадьбу, величие Петербурга, неповторимость Москвы. Но она боялась техники, видела в ней нечто враждебное, чудовищное, а не человеческое. Я же одухотворял технику, поселял в ней мою душу.
Идеал мой, на котором создавался Советский Союз, — бриллиантовый коммунизм — был высокодуховным, божественным. Этот возвышенный идеал одухотворял все труды, направленные на его достижение. Он одухотворял советскую техносферу, наполнял сотворение советской цивилизации божественным содержанием.
Идеал бриллиантового коммунизма стал меркнуть, таять, испаряться. Вместо восхитительной фрески, начертанной на стене храма, появились её упрощённые копии, её наспех намалёванные контуры. А потом её начисто смыло дождями перестройки, и бриллиантовый идеал коммунизма канул в вечность. И труд утратил своё духовное наполнение. Из машины излетел дух, и она стала бездуховной, жестокой, безумной. Она вышла из-под контроля, стала бедой, кромешным адом.
Катастрофа Чернобыля — это пример разбожествления машины, пример взбесившейся техносферы, из которой излетел идеал, которую покинул божественный дух. Я был в Чернобыле через две недели после аварии и видел весь ужас взбесившейся техносферы. Я летал на вертолёте над взорванным четвёртым энергоблоком и видел, как подо мной разверзлась адская бездна, из неё исходили дымы, в ней тлели радиоактивные угли. Шахтёры пробивали штольню под основание четвёртого блока, потому что раскалённый ядерный уголь прожигал бетонное основание, опускался вниз и грозил чудовищным взрывом вскипевших грунтовых вод. Я стоял под четвёртым блоком, подняв руки, упираясь в бетонную плиту, и мне казалось, что я, как кариатида, держу на руках этот жуткий кипящий котёл. С войсками химзащиты я участвовал в консервации соседнего третьего блока. Я видел, как солдаты опрометью бросаются в заражённые зоны и возвращаются оттуда через несколько минут, получают боевую дозу облучения. Чернобыль — это репетиция Страшного суда, когда бездуховное, творящее беззаконие человечество настигнет кара Господня.
Советский Союз был побеждён и разгромлен. Противник, уничтожавший Советский Союз, уничтожил возвышенную идею, во имя которой было создано Советское государство, уничтожил идеал бриллиантового коммунизма. Он уничтожил все деяния, все труды, ведущие к достижению этого идеала. Он разрушал великую советскую технологию, уничтожил заводы. Уничтожил целые отрасли: исчезло станкостроение, исчезли шарикоподшипники, исчезла драгоценная элементная база, исчез гражданский авиапром, был начисто разрушен автопром, были уничтожены тысячи и тысячи больших и малых предприятий, создававших уникальную продукцию, которая делала Советский Союз самодостаточным, суверенным. В крупных городах существовали десятки предприятий, и все они убивались. Оставалось одно-два. Закрывались городообразующие заводы. Города были обречены на вымирание. Расхищались и истреблялись великие советские технологии. Народу оставляли первобытные ремёсла.
Трагична судьба великого завода «Севмаш», строившего подводные лодки, которые наводняли мировой океан и всплывали то у Флориды, то у мыса Горн, то во льдах под полярной шапкой. На завод приехали Ельцин и Гайдар, исследовали уникальное производство и сочли его ненужным для государства, у которого больше нет противника. И завод отключили от финансирования, рабочие разбежались, инженеры ушли в мелкий бизнес. Семьи оставшихся голодали, рабочие приводили на завод своих детей, и те питались в заводских столовых. Присланные из Америки гигантские гильотины рубили подводные лодки, уже готовые к плаванию. Это была страшная казнь, и морские офицеры не выдерживали её и кончали с собой. Только великий подвиг директора завода Пашаева сохранил производство. Рабочие прятали оборудование, прятали листы стали, прятали технологии. Претерпевали, голодали, но сберегли завод.
На космодроме «Байконур» я видел, как уходила в небо могучая ракета «Энергия» и как с неё сорвалась волшебная бабочка — космический корабль «Буран». Он облетел Землю и вернулся. И народ ликовал, встречал этого космического странника, принёсшего на Землю весть из небесного Рая. Заводы, создававшие великую «Энергию» и сверхсложный «Буран», оказались на грани закрытия. На них производили одноразовые шприцы и канцелярские заклёпки. А недостроенные «Бураны», как скелеты динозавров, стояли в опустелых цехах.
Народ, в течение нескольких поколений совершавший великую работу по сотворению нового мира и нового человечества, вдруг оказался безработным. У него отняли работу. Его руки не находили орудий труда. Его ум не находил возвышенных целей, во имя которых совершаются открытия. Миллионы рабочих, создававших уникальную технику, оставили свои станки и пошли в автосервисы ремонтировать поломанные иномарки. Учёные, создававшие вакцины, электронные вычислительные машины, головоломные программы, устремились за границу и наполнили Силиконовую долину, где возникала техносфера XXI века.
Идеал священного труда сменился идеалом рынка. Религия труда сменилась религией рынка. Продавать, торговать, устраивать сделки, богатеть, становиться владельцем дворцов, самолётов, роскошных яхт, самым богатым, самым нарядным, самым успешным, самым величавым — всё это ворвалось в народное самосознание, которое жило общинными ценностями, формировалось в артелях, в батальонах, в огромных трудовых коллективах. Молодой человек больше не хотел стать космонавтом, лётчиком, офицером, капитаном дальнего плавания, геологом. Он хотел стать адвокатом, экономистом, маркетологом, брокером. Религия рынка, религия денег, религия купли-продажи, религия золотого тельца, религия мамоны, которая отождествляется с адом или с идеалом содомским. Россия — страна заводов, космодромов, научных центров — превратилась в страну супермаркетов, торгово-развлекательных центров, бесчисленных рынков, превратилась в большой Черкизон.
Я ехал по русским дорогам, и там, где когда-то колосилась пшеница, мёртвые поля зарастали борщевиком. Там, где прежде жили колхозные, совхозные усадьбы, теперь стояли страшные скелеты ферм, кладбище убитых комбайнов, тракторов, разорванные морозом, увешанные сосульками водонапорные башни. Это были картины Кандинского, живописные груды строительного мусора, поломанных балок, исковерканных циферблатов, остатков удивительных приборов. И всё это было залито радужным сверканием — так отливают перламутром трупные яды.
Есть особая эстетика распада: эстетика разорванного человеческого тела, эстетика взорванного храма, эстетика охваченной ядерным взрывом Хиросимы, эстетика гибнущей, падающей в преисподнюю души. Искусство Черкизона — это искусство падающей в преисподнюю души. Там, где прежде возвышался человек труда, герой, открыватель, мученик, праведник, там появился герой Черкизона — растленный, развращённый усладой гедонист, уважающий только себя, своё чрево, свой пах, свой примитивно-чувственный мир.
Черкизон пленял ослеплениями казино, сияющими, как самоцветы, игровыми автоматами, манил в ночные клубы, плодил проституток, содомитов. Молодые парни, которые прежде могли бы конструировать космические корабли, летать на сверхскоростных истребителях, строить великие электростанции и грандиозные мосты через сибирские реки, теперь вооружились пистолетами, сбились в банды, перестреляли друг друга. Все городские кладбища полнятся аллеями убитых в перестрелке бандитов. Русские пассионарии, которые не нашли себя в творческих трудах и свершениях, перестреляли друг друга на бесчисленных стрелках, бандитских войнах и пьяных дебошах.
Был Петербург Пушкина, Петербург Лермонтова, Петербург Гоголя, был Петербург Мандельштама, Андрея Белого, Николая Гумилёва, был великий блокадный Ленинград Ольги Берггольц. В эпоху Черкизона возник бандитский Петербург — столица русского преступного мира. Черкизон встречает тебя нарядными китайскими игрушками, турецкими дублёнками, зарубежным ширпотребом, запахом шашлыков, восточного кофе. Но если ты пройдёшь за торговые ряды, то увидишь вход в преисподнюю. Там, в подземном Черкизоне, пытают людей, насилуют девушек, предаются содомскому греху, оскверняют святыни, без устали считают деньги, слюнявят купюры, мусолят рубли и доллары, продают души дьяволу.
Сталинские гимны и восхитительные песни Пахмутовой уступили место рэпу и сквернословию. Мат звучал не просто в интеллигентских салонах, но на экранах телевидения, в кино, на сценах театров. Вместо скульптур сталеваров, лётчиков и учёных появился памятник Чижику-Пыжику, а недалеко от Кремля появился памятник фекалиям.
Россия, после распада Советского Союза потерявшая свои лучшие земли, свои великие заводы, отдавшая на растерзание тридцать миллионов своих соотечественников, погибала, была готова исчезнуть. Но случилось чудо — то русское чудо, без которого не понять русской истории, не объяснить русского восстания из праха, русского божественного воскрешения. Чудо, делающее русскую историю пасхальной, двигающее Россию по таинственной синусоиде — от великих потрясений к величию и от величия к новым великим потрясениям, после которых последует неизбежный взлёт грядущего величия. Случилось неизбежное чудо русского воскрешения.
Ледокол русской истории
Русская история пасхальна. Она повторяет земную жизнь Иисуса Христа. Иисус на белом осляти, в сиянии славы, въезжает в священный град, его осыпают цветами, а потом — бичи, надругательства, кровавый терновый венец, терзающий чело, несение креста по кровавой дороге, мучительная смерть на Голгофе, снятие с креста и положение во гроб, три дня пребывания в погребальном мраке и чудо воскрешения, вознесение в небеса.
Так и Россия — вначале движется к вершине своей славы и величия — победы, открытия, великие полководцы, мыслители, творцы. А потом — низвержение в пропасть, крах, смерть государства, одичание народа, выпадение из истории и тьма. Но — о чудо! Среди погибели остаётся одна невидимая глазу молекула русского бессмертия. И она начинает дышать, биться, множиться. И вновь Россия восстаёт из праха, стремится к своему величию в праведных трудах и победах.
После краха 90-х, когда у России не было государства, когда победивший Запад отнял у неё историю, обрёк на исчезновение, началось русское восстание против ига. Сначала восстание 1993 года, когда множество людей сложили баррикаду у Дома Советов, вышли на бой за поруганное русское величие и были расстреляны из танков. Потом бросок русских десантников в Югославии, через Сербию в Приштину, вопреки приказам натовских командиров. А потом Мюнхенская речь президента Путина, возвращение Крыма, восстание в Донбассе — всё это вехи великого русского возрождения.
Россия вновь начинает трудиться, её труды направлены на русское возрождение. Эти труды обретают священный смысл. Замечателен план Путина — алтари и оборонные заводы. Алтари, у которых денно и нощно молятся монахи, молитвенно окружают Россию незримым для глаз, непроницаемым для зла покровом, сберегают небесные рубежи России. Оборонные заводы, создавая могучее русское оружие, сберегают земные русские рубежи. Постигая план Путина, я двигался по русским монастырям и оборонным заводам.
Прекрасно Дивеево с тропой Богородицы, по которой пред паломниками, читающими молитвы, шествует сама Божья Матерь. Бесподобен Боголюбский монастырь, в котором случилось чудо явления Пресвятой Богородицы, и князь Андрей Боголюбский повелел в память об этом дивном событии написать икону Боголюбивой Божьей Матери. Неповторим Псково-Печерский монастырь, похожий с горы на пасхальное блюдо, уставленное расписными яйцами — белыми, золотыми, розовыми, в звёздах, в цветах. А в глубине горы — русские катакомбы, подземные храмы, братские монастырские кладбища. Прекрасны Ферапонтов монастырь, расписанный вдохновенным Дионисием, Кирилло-Белозерский монастырь, напоминающий неприступную крепостную твердыню среди блеска озёр и туманных русских лесов. Чудесны Тихвинский, Иверский, Макарьев монастыри и множество других русских обителей от самого северного монастыря в Туруханске до южного в крымских горах. Все они восстали из запустения, трудами реставраторов, монастырских трудников, каменщиков, иконописцев превращены в подобие райских чертогов. И как прекрасен Кронштадтский военно-морской собор, где на стенах мраморные доски в память о погибших на море русских моряках!
В Северодвинске, на возрождённом «Севмаше», я видел, как строятся гигантские подводные лодки «Бореи» — русские наутилусы XXI века. Гигантский цех — и у пирса громада лодки, её чёрный непомерный зародыш. В минуты рождения распахиваются громадные врата цеха, и лодка медленно выплывает из сумрака в сверкании волн. И в железных шахтах таятся баллистические ракеты с термоядерными зарядами — грозное русское оружие.
В Комсомольске-на-Амуре я видел, как создаётся истребитель пятого поколения. Изысканный, драгоценный, своим совершенством напоминающий цветок и бабочку, он в рёве моторов покидает цех и уходит в небеса, совершая невиданные фигуры: эллипсы, синусоиды, параболы — геометрию воздушного боя.
В Туле, в легендарном Конструкторском бюро приборостроения, я видел, как создаются «Панцири» — ракетно-зенитные комплексы, способные перехватывать и уничтожать десятки воздушных целей. «Панцири», которые сегодня стоят у каждого крупного русского города, у каждого стратегического объекта, ежедневно превращают в труху эскадрильи украинских дронов.
На Урале, на Оптико-механическом заводе, великолепном, с новейшими станками, я видел, как создаются оптические прицелы, дальномеры, приборы ночного видения, вся боевая оптика, которая инкрустируется в танковую броню, в командирские рубки кораблей, в кабины сверхзвуковых истребителей.
В Сарове, в ядерном центре, пережившем тяжёлые 90-е, когда центр отключили от денег, и застыли, замёрзли исследования, и ядерный щит России стал ржаветь, теперь вновь создаются ультрасовременные ядерные боеприпасы. Там произошла моя встреча с давнишним знакомым, академиком Трутневым, с которым когда-то в советское время мы встретились в Семипалатинске на ядерном полигоне. Я видел тогда, как взрывается гора, в недрах которой полыхнул термоядерный взрыв. И мы с Трутневым, радуясь удачному эксперименту, обнялись, и над нами висела горчичная пыль взорванной горы.
Россия начинала трудиться. В 1991 году Россию лишили науки, заводов, образования, традиционной культуры и смыслов, объяснявших русскую историю как стремление к совершенству, к идеальному бытию в стране, где нет насилия, лжи, тьмы, где царят гармония и любовь. Россию отбросили на 300 лет назад, и теперь ей предстояло вернуться в историческое время, не остаться на обочине истории. Сталин сказал, мы отстали на 50 лет, мы должны их восполнить, иначе нас сомнут. Сегодня можно сказать, что мы отстали на 300 лет. Мы должны их восполнить в ближайшие годы, иначе нас сомнут. И Россия восполняет эти 300 утраченных лет.
Россия трудится. Не просто строит заводы, засевает поля, прокладывает дороги, перебрасывает через реки мосты. Трудится, создавая в целом страну, в целом общество, в целом своё государство. Эти труды священны, ибо они снова направлены на достижение высшего идеала, высшей божественной цели, ради которой, возможно, и была создана Россия и сотворён русский народ. Сегодня русские философы, русские историки, ясновидцы стремятся сформулировать вековечные смыслы, объясняющие Россию как неповторимую цель, неповторимое историческое явление, которое вносит в историю идеал вселенской гармонии. В 1922 году философский пароход унёс из России её лучшие умы и обрёк русскую философскую науку на иссыхание. Сегодня философский пароход возвратился в Россию, и русские философы трудятся, как духовидцы, возвращая во все русские деяния их духовное содержание.
Прекрасны ультрасовременные заводы и научные центры на Ямале, в Заполярье, на кромке Ледовитого океана. Я побывал на удивительном заводе в Сабетте. Под полярным негаснущим солнцем, под раскалёнными морозными звёздами сверкают фантастические сооружения. Шары, цилиндры, пирамиды, связки труб, гул моторов, дрожание земли. Природный газ, добытый из недр Ямала, поступает на завод, превращается в жидкость, наполняет стальные резервуары. Ледокол сквозь льды подводит к пирсу гигантский танкер, и жидкий газ закачивается в громадные сферы, взбухающие из корпуса танкера, как стальные пузыри. И танкер по Северному морскому пути увозит газ в Испанию, в южные страны или в Японию и Китай. Завод прекрасен в своей неповторимой эстетике, прекрасен своим замыслом, своим богатырским воплощением, когда русский строитель вживил его в вечную мерзлоту, когда каждый его стык, каждая опорная балка, каждая свая предполагали открытие новых, рождавшихся на ходу технологий. Строительство этого завода — проявление искомого русского богатырства, великого трудолюбия, отваги и неутомимого творчества.
Челябинский трубопрокатный завод — огромный, стерильно чистый. Уходящий вдаль цех, по которому расставлены могучие с искусственным разумом машины, превращающие стальной раскалённый слиток в звенящий, несущийся молнией лист. Этот лист мнут, сгибают, сваривают, создают из него громадную трубу. Эту трубу шлифуют, облекают в покрытие, делают её нержавеющей, окутывают прозрачной плёнкой, и стальная труба становится драгоценным изделием, с эшелонами уходит на строительство очередного газопровода от океана до океана. Челябинский металлургический завод относится к чёрной металлургии, но рабочие завода называют свою металлургию белой. Она стерильна. Ею управляет искусственный интеллект. И завод своим изысканным дизайном, покрашенными в красное, зелёное, голубое машинами напоминает разноцветные кубы и цилиндры, в которые играют дети, строя игрушечные города и замки.
В сибирском городке Кольцово, что под Новосибирском, я видел, как строится, запускается громадный, не имеющий равных ускоритель. «Русский коллайдер», как его называют строители. В подземный туннель, напоминающий кольцо метрополитена, погружаются драгоценные изделия, созданные атомщиками. В фантастическую трубу впрыскивается пучок электронов и несётся по кольцу, разгоняемый ускорителем. Достигая невиданных скоростей, он своим разящим ударом раскалывает атомное ядро, и множество чутких приборов ловит эти осколки, раскрывает новые тайны земной материи. Добытые результаты уходят в фармацевтику, металловедение, в медицину. Этот сибирский ускоритель, сибирский коллайдер — плод великих трудов, в которых участвуют и высоколобые академики, и землекопы, сидящие за рычагами бульдозеров.
Запущен, начинает осуществляться великий проект очищения. Мы очищаем от мерзких свалок опушки наших лесов, окраины наших городов. Вывозим из Арктики мусор, избавляемся от чудовищных свалок на Новой Земле.
Мы очищаем наше общество, нашу социальную жизнь от воров и казнокрадов, от мерзких лгунов и лукавцев. Идут под суд воры в генеральских погонах, своими кражами лишившие воюющую армию бронежилетов и касок, противотанковых рвов и «ежей». Метла правосудия сметает множество вороватых мэров и нечистоплотных чиновников. Уходят со своих мест понурые губернаторы, для которых власть — это лишь способ стяжательства. Предстоят великие исправления тех вывихов и перекосов, которыми страдает наша государственная жизнь.
Ещё столько несправедливости, столько нелепости, где труд оплачивается недостойно, где заработки рабочих и служащих минимальны. Результаты труда, их львиную долю присваивает себе работодатель, хозяин, олигарх, неуёмный банкир. Священный труд не может быть трудом из-под палки, рабским трудом с ничтожной оплатой.
Очищение касается наших душ, нашего воспитания, нашей культуры. Изгоняется с экранов и книжных полок культура, развращающая, влекущая к низменным наслаждениям, культура галлюциногенных пороков. Пишутся новые учебники истории, удаляются из школьных программ похабные и русофобствующие писатели, закрываются центры, сеющие ненависть к сегодняшнему государству, насаждающие смуту, распыляющие бактерии вражды. Закрыто общество «Мемориал» (НКО-иноагент. — Ред.), которое на костях мучеников взращивало ненависть к России и её истории. Разгромлено движение навальнистов, затевавших оранжевую революцию. Закрыта радиостанция «Эхо Москвы» — оплот либеральной оппозиции. Очищение — это громадный труд, в котором российское общество обретает свою глубинную подлинность, открывает путь к своему совершенствованию, возносится к священному идеалу.
О великом очищении говорит учение русского космиста Николая Фёдорова — философия общего дела. Согласно этому учению, человек, который очистится от тьмы, от пороков, от всех земных грехов, станет прозрачным для света. Если такой человек соединит свои возможности с возможностями ультрасовременных наук, если очищенный, светоносный человек возьмёт на вооружение светоносные знания, то он обеспечит бессмертие, получит возможность воскрешать из мёртвых, совершит деяния, которые, по мысли библейских пророков, возможны только после Страшного суда и воцарения на земле Царствия Небесного.
Калуга — удивительное место, где в одно и то же время появились и проживали изумительные русские космисты Александр Чижевский, Николай Фёдоров, Константин Циолковский. Это тайна калужской земли, взывающей к Космосу. На калужской земле находится Оптина пустынь — восхитительная обитель, где подвизались старцы — носители высокой прозорливости и божественных откровений. Там же, под Калугой, находится удивительный град Обнинск, где сосредоточены высшие научные знания. В Оптиной пустыни учат, как добиться человеческого совершенства, обрести прозрачного для света человека. В Обнинске же лучшие учёные России раздвигают границы познания. Оптина пустынь и Обнинск сближаются, ищут друг друга. И когда они встретятся, быть может, сбудется мечта Николая Фёдорова, возникнет в месте их встречи богоподобный, бессмертный человек. Такой человек достигается великими трудами, трудами-священнодействиями, трудами, которые ожидают сегодняшнюю Россию.
Война, Специальная военная операция, где Россия сражается с чудовищной громадой Запада, с его оружием, технологиями, его деньгами, его ядовитой культурой, его геополитикой и дипломатией, его магией и оккультизмом. Война, которая идёт сегодня в России, стоит ей гигантских, непосильных трудов. Война — это огромный завод, вырабатывающий Победу. Каждый бой на этой войне — это цех, где трудится множество ратников в бронежилетах и касках. Каждый воюющий солдат — это стоящий у станка рабочий, что в кровавом поту вытачивает драгоценную деталь, без которой невозможна Победа. Военные труды нескончаемы и несметны. Надо рыть блиндажи и окопы, вытаскивать застрявшие в грязи грузовики, непрерывно перемещать с места на место орудия и танки, сбивать украинские дроны. Это бессонные ночи, превозмогание болезней, превозмогание жуткой усталости, превозмогание страха смерти. Военный труд — священный, ибо он устремлён к Победе, той неизбежной Победе, которая наполняет своим огненным потоком чашу русских побед, ибо высшая русская Победа не только победа на поле боя, не только сотворение бесподобной русской иконописи и древней архитектуры, не только русская литература Золотого и Серебряного веков. Русская победа — это достижение возвышенного божественного идеала, к которому в своих великих священных трудах стремится Россия.
Есть градообразующие заводы, придающие смысл целым городам с многотысячным населением. Есть государствообразующие заводы, на которых, как на столпах, зиждется мощь государства. А есть священные заводы. Они связаны с трудами, возносящими Россию к священной Победе.
К числу таких заводов относится «Уралвагонзавод» в Нижнем Тагиле. Завод, создавший тысячи тридцатьчетвёрок, сплясавших русскую кадриль на крыше Имперской канцелярии в Берлине. Т-34 — священный танк, танк Победы. Он стоит на всех перекрёстках русских дорог, на всех площадях, как часовня. И люди, проезжающие мимо вознесённого на пьедестал танка, смотрят на него, как на икону, и глаза молитвенника светлеют от благодарности и любви.
Сегодня «Уралвагонзавод» строит лучшие в мире танки. Его конвейер не затихает ни днём, ни ночью. Рабочие трудятся в три смены. Их щёки запали, на лбу пролегли тяжёлые складки. В глазницах угрюмый, негасимый огонь победителей. Тебя поражает громадный цех, сотканный из стальных лучей, наполненный гулом, звоном, вспышками сварки, треском электродов, грохотом молотов. Танк рождается из пылинок, из рассеянных в воздухе металлических частичек, из излучений, звуков. Из ярчайших вспышек появляется на конвейере короб танка, стальной хитин из углов и рёбер, о который в бою будут рикошетить пули и осколки снарядов. В этот короб загружается могучий двигатель, сияющий, как слиток. Так в операционных происходит пересадка сердца. Под сводами цеха медленно плывёт башня с громадной пушкой, ищет своё место в танке. Башню нахлобучивают на танк, как гигантскую шляпу. Это не дамская шляпка, не шляпа с плюмажем, не чалма, не тюбетейка, не кепка. Это громадный слиток брони, из которого тянется обод пушки. В эту башню, будто руками искусных реставраторов, инкрустируются хрупкие приборы, прицелы, дальномеры, системы космической связи. Танк, оснащённый гусеницами, орудийными системами, могучим двигателем, сходит с конвейера, грузится в эшелон и прямо с завода отправляется на фронт — туда, где танк ожидают вражеские «Джавелины», бронебойные снаряды, где танк Т-90, потомок легендарного Т-34, ведёт свой праведный бой за русскую Победу.
Русское возрождение требует искусства возрождения, новой авангардной эстетики, которая идёт на смену искусству разрушения, осквернения, искусству упадка и деградации. На «Уралвагонзаводе», прямо в цеху, где собираются танки, состоялась премьера рок-оперы «Хождение в огонь». Это опера о сегодняшней Специальной военной операции, о сегодняшней войне. Её стихи — это репортажи с поля боя, это молитвы, проклятия, крики «ура!», вдовьи рыдания, грозные победные песни. Сцену сколотили из досок прямо в цеху, и запах свежераспиленного леса мешался с запахом раскалённой стали и смазочных масел. Певцы, танцоры танцевали и пели прямо на танках, их голоса сливались с грохотом конвейера. В музыку оперы вливались гудки тепловозов, лязганье эшелонов, треск электросварки. Танк слушал оперу. Вместе с прицелами и дальномерами в танк погружались музыка и танцы. Опера становилась невидимым таинственным элементом созидаемого танка. Труды певцов и танцоров сочетались с трудами монтажников, оружейников, электронщиков. Танк, напоённый оперой, уходил на эшелон. С эшелона мчался прямо в бой. И опера спасала танк от бронебойных снарядов и коварных ударов гранатомётов. И опера, которая дышала в танке, становилась оперой поля боя. Священный труд танкостроителей, священнодействие танцоров и певцов, бесстрашие и доблесть танкистов сливались в симфонию русской Победы.
Я был на Балтийском заводе в Петербурге и видел, как строится атомный ледокол. Я видел его громадный чёрный стальной корпус, в недрах которого блуждали огни, сверкали вспышки, зажигались голубые и розовые звёзды электросварки, стучали молотки, звенели и жужжали свёрла. Вдалеке золотым куполом громоздился Исаакий, виднелись колоннады дворцов и храмов, сияла звезда Петропавловки, каменные львы протягивали к ледоколу свои белые лапы. Ледокол, стоя у Невского пирса, строился, как некогда строились Исаакий или Казанский собор. Ледокол был частью великого города. Был его новым кварталом. Нёс в себе энергию могучего имперского града.
Я видел, как спускается ледокол на воду. Прекрасный в своей грозной неповторимой красоте, с громадным чёрным корпусом, с белоснежной глазастой башней, с ядерным сердцем, многотонными якорями, спускавшимися из ноздрей, с красной полосой, идущей от кормы к носу, похожей на лампас. Лучшие рабочие, инженеры, управленцы завода подходили и били в старинную рынду, висящую на столбе. И на звон этой корабельной рынды, этого старого колокола откликались все колокола Петербурга. Гремели колоколами Исаакий, Казанский собор, Петропавловская крепость, Александро-Невская лавра. Шёл великий молебен, отправлявший ледокол в его величественное плаванье. Бутылка шампанского разбилась о борт и обрызгала ледокол шипящей пеной. Сварщики в масках, встав на колени, словно молитвенники, своими автогенами разрезали стальные канаты, удерживающие ледокол у пирса. Канаты лопнули. Громада ледокола качнулась и пошла, поскользила, ударила в Неву, распахнув воду. Закачалась на водах в своём великолепии и мощи. Это был ледокол великих русских трудов, русских надежд и мечтаний о прекрасном будущем, где русский народ станет самым счастливым, добрым, просвещённым, богооткровенным народом.
Ледокол медленно уходил от пирса в туманные дали, где ему предстояло дробить полярные льды, прокладывая путь караванам русской истории.
