Коронабесие вбросило мир в новую, уже постинформационную эпоху социальных платформ — соцсетей, используемых для прямого алгоритмизированного управления индивидом (его решения диктуют информация и эмоции, получаемые из соцсети).
Свободный доступ к информации исчезает (при формальной доступности у большинства нет воли сделать для ее получения 5−10 кликов «мышкой»), она становится дозированной. Человек все больше живет в социальных платформах, и со временем виртуальная реальность станет ярче для большинства, а не только для игроманов.
Деньги перестают быть инструментом власти и отходят на второй план, уступая место инфраструктуре и технологиям; финансовый капитал отдает власть союзу производительного и цифрового капитала.
Мир распадается на макрорегионы, условие суверенитета — свой искусственный интеллект (ИИ). Ему недоступен разум (способность к самостоятельному целеполаганию), но он стал ключевым фактором конкурентоспособности. Социально значимая роль большинства людей (кроме владельцев и сотрудников социальных платформ) — оставление цифровых следов, на которых учится ИИ.
Мы начинаем строить этот мир и пытаемся понять его в завершенном виде. Пока наиболее интересная из таких попыток — книга ключевого китаиста России Николая Вавилова «Novus ordo: неофеодальный апокалипсис».
Масса опечаток (из-за которых порой автора сложно понять) вскоре начинает производить впечатление встроенной «защиты от дурака», — точнее, от утративших (иногда даже без сдачи ЕГЭ) функциональную грамотность.
Вслед за Уральской школой политэкономии Н.Н. Вавилов констатирует рентный характер новой экономики, но вместо привычного натягивания на этот глобус измочаленной подобными процедурами совы капитализма напоминает, что рента есть основа феодализма, — и рассматривает постинформационный мир как его аналог.
Его открытие — рассмотрение истории как вызванной развитием технологий смены эпох двух типов: при которых ценность создается трудом (в рабовладении и капитализме) и контролем за пространством, как земельным, так и информационным (в феодализме и нынешнем постинформационном обществе).
Этот подход крайне эффективен.
Не желая лишать читателя удовольствия пересказом, сосредоточусь на недостатках книги, учитывать которые так же обязательно, как и прочитать ее.
Фундаментальная ошибка одна: описывая постинформационное общество, 99% членов которого не имеет никакой ценности и обречено на деградацию, автор не учитывает, что знание открыто по своей природе и потому требует максимального вовлечения в мышление всех, кто на него способен, с максимальным расширением этого круга тренировками (а то и генетическими технологиями).
В прошлом знание сохранялось в замкнутых сообществах в силу своей примитивности. Поддержание энергоснабжения дата-центра (не говоря о радиационной генетике) сложнее задачи отопления самого большого замка.
В целом в закрытых сообществах знание вырождается в религию и умирает как ритуал. Потому общество бесправия и медленного вымаривания 99% населения, показанное автором, за несколько поколений утратит технологии жизнеобеспечения и погибнет.
Мой исторический оптимизм (обоснованный в 2023 году в «Мире после информации») вызван потребностью обучения ИИ в максимальном разнообразии цифровых следов. Ведь обучение на цифровых следах тиктокеров или косяка трески дебилизирует ИИ не хуже ЕГЭ — и приведет его макрорегион к поражению.
Для разнообразия цифровых следов нужны разум и творчество. Поэтому есть развилка между «неофеодальным апокалипсисом» Н.Н. Вавилова и миром всеобщего творчества (пусть и не таким радужным, как казалось ранним Стругацким, (придумавшим «борьбу хорошего с лучшим» как движущее противоречие коммунизма).
Пользователи социальных платформ действительно не будут нужны с точки зрения производства. Общественная структура нового феодализма и коммунизма едина, как у позднего капитализма и социализма. Разница в содержательном наполнении этой структуры: в характере деятельности ее элементов.
Утилизация энергии в бесплодной геймификации (или мастурбации иного вида) приведет к монополизации технологий жречеством и их утрате с сокращением поголовья людей на порядки, а не в разы.
Если же человек сможет переориентироваться на творчество как постоянную деятельность или хотя бы ритуал (вроде чистки зубов), это поддержит необходимый для поддержания технологий интеллектуальный (и креативный!) уровень массы и создаст постоянный резерв технических решений и специалистов для развития социальных платформ и систем жизнеобеспечения.
Такое общество будет жизнеспособным, — но даже его теоретическая возможность (в силу отсутствия в настоящем) Н.Н. Вавиловым не рассматривается, что и обусловливает трагизм восприятия будущего.
Конечно, любая смена правил трагична, но склонность к апокалиптичности — лишь детская болезнь даже развитого мышления.
Это относится и к постулируемой неизбежности ядерной войны, — хотя социальная инженерия доказала свою намного большую эффективность (так, «ядерный щит Родины» оказался бесполезен при уничтожении СССР, а сегодня Запад безнаказанно игнорирует малейшую возможность реализации ядерной доктрины России).
Никакое исследование не может быть всеобъемлющим. Но автор не только недооценил значение ИИ как ключевого элемента будущего управления и структурирования обществ, сосредоточившись на роботах, но и проигнорировал ряд ключевых научных вопросов.
Так, исключены (хотя и по понятным причинам) из рассмотрения такие важные для будущего физические проблемы, как влияние психики на материю, грозящая идее освоения космоса проблематичность пребывания человека вне магнитного поля Земли, возможность энергии дешевле атомной.
Не замечается уникальная роль Англии (интегрированных Короны как уникального общественного института, финансовых капиталов Сити и спецслужб) как силы осмысленного человеческого гения, удесятеренной ясным пониманием отсутствия перспектив.
Игнорируются важные особенности России: она по-прежнему не столько субъект, сколько организм, и ее двигателем является уникальное противоречие сплавленных в русскую культуру индивидуализма и коллективизма с уникальным же сочетанием гуманизма, способности к абстрактному мышлению и мессианства.
Достоинство книги — понимание религиозной и в целом идеологической деятельности как необходимого инструмента саморегулирования общества, а империй — как объединений вокруг транспортных путей. Крайне интересна заслуживающая развертывания в подробный план емкая оценка необходимого для выживания России.
Обнадеживает, что частично эти шаги Россия уже делает, следуя логике своего развития. Так, на вопрос автора, «готова ли она… построить систему управления, сделающую ее великой державой XXI века? Готова ли она создать мощный цифровой автоматизированный кулак — как это сделали большевики в периоды первых пятилеток?», Россия ответила еще в 2020 году, когда премьер Мишустин перевел гражданскую часть госуправления в рамки цифровой платформы, создав все необходимые предпосылки для «цифрового автоматизированного кулака».
Именно благодаря этому качество госуправления позволило обществу пережить коронабесие и выдерживать шоки СВО, а эффективность бюджетных расходов обеспечивает рост ВВП в самых неблагоприятных условиях, преодолевая как внутренние (либеральные), так и внешние санкции.
Поэтому, несмотря на апокалиптический заголовок, книга Н. Вавилова дает образец исторического оптимизма.
