Сражаются образы мира
Александр Проханов
«Все ветры мира»
Кровопролитные бои на Саур-Могиле уже стали новейшей историей. Писатель и журналист Александр Проханов сейчас собирает материал для книги о Новороссии, и, конечно, не мог не приехать сюда. А мы напросились в попутчики. Нас везут в это «место силы» бойцы батальона «Восток», воевавшие на холме всего пару месяцев назад. Подъезжаем не к главному входу с бесконечной гранитной «лестницей в небо», а с запада. Каменный фундамент какого-то дотла разбитого и сгоревшего здания. Перед ним — дерево, обглоданное осколками. Один из ополченцев рассказывает, перекрикивая ветер:
− У нас 13 человек здесь убиты, двое без вести пропавшие. Скорее всего тоже погибли. Вот в этом фундаменте кафе до последнего сидел ополченец «Лис». Два раза вызывал огонь на себя. Тела его не нашли на горе, хотя мы его искали специально и тщательно. А местные потом рассказали, что его бессознательного привезли в Сауровку. Потом пытали, много кто видел. Он был по национальности грузин. Местные говорили, что «Лиса» сначала приняли за осетина…
Мы молчим, осмысливая сказанное. Один из наших сопровождающих, тоже воевавший здесь, вдруг темнеет лицом и один уходит на вершину холма. Там кладбище последних защитников. Парень с седым клоком волос на виске садится на исклеванный железом каменный парапет. Смотрит чуть выше могил, за горизонт. Говорят, отсюда видно даже Азовское море. Ветер трепет венки, растаскивает цветы от подножия обрушившейся стелы. В августе по ней несколько суток били украинские артиллеристы. И подрубили 36-метровый обелиск. Зачем?
Пытаемся укрыться от ветра за кучами бетона, но у нас не получается. Александр Проханов говорит, что ветер здесь совершенно необычный:
− Кажется, что он дует со всех сторон света, здесь сошлись все ветры мира. Может быть в этом ветре души всех, кто сражался здесь во все века. Здесь напластования русских костей. С одной стороны это кладбище, с другой — пик победы. Ощущения здесь мощные и непередаваемые. Если говорить совсем пафосно — это ветер истории.
Обходим огневую точку — люк, по которому были проложены кабели подсветки мемориального комплекса. Глубина колодца — всего по колено, но можно спрятаться, согнувшись, накрыться чугунной крышкой люка. На дне постелена картонка и подушка для удобства. Консервная банка с огарком свечи и вилка. И сотни стреляных гильз покрывают этот натюрморт. Кто-то из сопровождающих шумно радуется при виде какого-то железного оковалка, в котором лишь угадываются очертания сложнейшего механизма:
− А вот наша «зушка»! (ЗУ -23, спаренная зенитка калибра 23 мм — Авт.) Мы четыре штуки забрали с военной кафедры Донецкого национального университета. У них у всех не хватало какой-то детали в затворе, стрелять не могли, но «Урал» вырезал ее из дерева. И она свое отработала. А «Урал», он погиб здесь…
На склоне холма, возле разбитых снарядами пилонов с бронзовыми барельефами, с изумлением рассматриваем фигуру офицера с пистолетом «ТТ» в руке. У него очень точно прострелено сердце и нет сомнений, что целили специально. Тут же, в комьях земли, выброшенных взрывами, осколок от снаряда. Влад Шурыгин, легендарный военкор «Завтра», вертит в руках гнутое железо и заключает: «Крупный калибр, больше 100 миллиметров». По толстому слою ржавчины понятно, что железо с прошлой войны, Великой отечественной.
«Бессмертие в смерти»
− Я ехал сюда и думал, что русские люди все время воюют, — говорит нам Александр Проханов, разглядывая осколок. — На всю нашу историю выпадает война. Непрерывная война. Я думал: «За что такая напасть?». Это миссия русского народа — сражаться. За свет, за солнце, за свободу. Может, и за все человечество. И люди, которые здесь бьются, даже не представляют, как во всем мире отзовется их победа или смерть. Есть последовательность событий, которая локальную войну превращает в мировую бойню. Эта война очень близка к мировой. Здесь воюет не ДНР и киевская власть. Здесь русский мир воюет с Западом. Это война не за территорию. Сегодняшний мир — это схватка смысловых моделей. Запад и США предлагают одну модель — мир, который управляется страной, считающей себя абсолютно правой во всем. А второй смысл связан с мировой справедливостью. Когда история управляется в интересах всех народов, даже самых крохотных. Интересы племени из джунглей Амазонки должны входить в симфонию будущего мира. Поэтому восстание Донбасса связано с новым человечеством, новой моделью. И когда я общаюсь с ополченцами и командирами, я вижу удивительно одухотворенные лица. Молодые, старые, лохматые и косматые. Новобранцы, которые были таксистами или шахтерами — у них у всех одно, одухотворенное выражение. И эта одухотворенность связана с их Миссией.
Как в подтверждение сказанному выясняется, что среди наших сопровождающих — афганец из племени пушту. Все в капюшонах, все бородатые — сразу и не разберешь, кто и откуда. Тем более, Абдулла не просто хорошо говорит по-русски, он говорит просто великолепно и без акцента. Спрашиваем чуть ли не хором: «Как? Как тебя занесло на Донбасс?». Абдулла улыбается: «Из Ростова приехал на автобусе!» Потом становится очень серьезным:
− Когда-то мой отец погиб…Ваши солдаты помогали таким людям, как мой отец. И все эти люди осмеяны, им говорят, что они были на неправедной войне. И вот время пришло отдать долг тем, с кем вместе воевал мой отец. Помочь в ответ.
Мы находим затишье в хвойной аллее, от ветра закрывает корпус сгоревшей БМП — еще чуть видны две белые полоски, опознавательный знак сил АТО. На остром носу машины сияет золотом приваренная табличка с номером корпуса машины. Чтобы разобрать цифры, ее обработали кислотой украинские поисковики, собиравшие здесь своих погибших солдат. Мы продолжаем начатый разговор с Прохановым:
− Здесь ребята трижды вызывали огонь на себя… Вот откуда в наше время появляются такие герои?
− Меня где-то месяц назад в Ново-Огарево приглашал к себе президент Путин. Я его спросил «Россия не оставит Новороссию»?» Он в ответ рассказал, что ему положили на стол докладную, он не запомнил название высоты, но хорошо запомнил, что там, на этой высоте сходились в рукопашную и вызывали огонь на себя. Это сказал президент. Значит он знал про это, его поразил поступок и его святость и подвиг. Это не безумие и не аффект войны. Это бессмертие в смерти, «смертью смерть поправ». Это свойственно русскому человеку, который тихий, смиренный, терпеливый, а потом рванет на себе рубаху так, что ее треск слышат то в Париже, то в Берлине.
За елками, кое-где подстриженными осколками, раздавались тихие голоса и скрежетала о камни лопата. Здесь было очень тяжело копать землю — высота вся пронизана жилами из слоистого камня. Но это копали не окопы — война уже ушла отсюда на полсотни километров. Ушла, оставив могилы. За последние недели здесь появилось новое кладбище. Два дня назад здесь похоронили парня погибшего в аэропорту Донецка. Рядом с шеренгой крестов в белой от солнца траве — серенький обелиск с выбитыми в граните буквами: «Памятный знак символизирующий дружбу народов Украины и России. Установлен по инициативе коммунистов Ростовской и Донецкой области в честь 70-летия начала Великой отечественной войны». Короткую надпись можно развернуть в целую трагедию: в ней все неверно, бесследно утеряно или просто звучит зловеще, как черное предсказание: «В честь начала Великой отечественной».
Атаман-хозяйственник
Нужно успеть обернуться до темноты. Мы торопливо едем дальше, в Луганскую народную республику, где у Александра Проханова воюет старый знакомый — атаман Всевеликого войска Донского Николай Козицын. Паркуемся на центральной площади Перевальска и словно попадаем на съемки фильма о гражданской войне начала 20 века. Кругом щеголяют разудалые казачки в папахах, вот только вместо сабель — автоматы «Калашникова». А вместо верных коней — холодные железные танки и БМП, выстроившиеся у Дворца культуры.
− Мы с тобой только на войнах и встречаемся! — обнимает атаман Николай Козицын Александра Проханова. — То в Сербии, то еще где.
− У тебя уже какая война? — хитро спрашивает Проханов.
− Пятая, — осторожно отвечает, чуя подвох, атаман.
− Всего пятая? — смеется Проханов, прошедший почти все войны 20 столетия. Да и 21-го тоже.
Николай Козицын, по его собственным словам, повоевал в Приднестровье, Абхазии, участвовал в Осетино-Ингушском конфликте, в чеченских кампаниях. Родился он здесь, на Донбассе, в Дзержинске, который сейчас под контролем украинских войск. Но жил в Ростовской области. Говорит, что на Луганщину приехал защитить Россию: «От границы до моего Новочеркасска всего 30 километров»!
− Эта война грязноватая, — сетует он Проханову уже в своем по-спартански обставленном кабинете.
Знамя Национальной казачьей гвардии с ликом Богородицы, стол, несколько стульев и заставленные ящиками от патронов окна. Кабинет большой и пустой, разговор разносится эхом по высоким потолкам.
− У нас же какой менталитет был — Украина, свои, родственники, — вздыхает Козицын. — Но Армия — это машина убийства. А кто за ней стоит? Поляки, румыны, венгры. Это те, кого в свое время присоединил Ленин.
Атаман не без удовольствия рассказывает, как с гарнизона в 250 человек в Антраците его подразделение выросло в небольшую армию. Со своими танками, БТР, БМП, артиллерией, ПВО: «На нашем счету 11 самолетов — «Сушек», 12 вертолетов, 6 грузовых самолетов. Но вот этот «Боинг» я не сбивал, хотя они мне его клеят. Честно-откровенно». На подконтрольной территории Козицын даже создал свою налоговую систему.
− Я здесь назначаю глав администраций, восстановил милицию, с правопорядком у нас все хорошо. В зиму люди идут с теплом. Садики кормим, школы кормим, помогаем, чем можем. Тут, в Перевальске, 45 тысяч населения. Провел перерегистрацию подразделений экономического права — шахты, заводы и так далее. Берем у них «десятину», как в Библии написано, и с этого платим пенсии, оказываем помощь.
«Сражаются образы мира»
Мы выходим на улицу. Атаман зовет писателя в свою машину — здоровенный «Хаммер», который несколько оттеняет аскетизм рабочего кабинета. Козицын, как гордый батя (у него и позывной «Батя»), нахваливает бригаду ремонтников, которые ставят на ход «раненую» и «отжатую» у украинских силовиков технику. Рембаза, она же — склад тяжелого вооружения, объект стратегический. Но для Проханова делают исключение и с экскурсией ведут по ангарам. В одном огромном помещении сотни ящиков со снарядами, минами, патронами… Их собрали на полях сражений и в захваченных складах. И перебирают-перезаряжают.Так крестьяне распрямляют старые, гнутые гвозди найденные на пожарище — пригодятся. В другом цехе трое работяг колдуют над обгоревшей пусковой установкой «Града», обещают, что дадут ей вторую жизнь. В третьем ремонтируют музейные гаубицы времен Великой Отечественной. В четвертом — копошатся в двигателе подбитого танка. В пятом… Вертолет Ми-2, вполне рабочий, по словам ремонтников.
− Я думал, позиционной войны здесь не будет, только партизанская, — признается Козицын. — Но позиционная война сейчас есть. Наши подразделения стоят закопанные по уши. Есть и передвижные отряды, достаем их и с фронта и с тылов. Начинают кошмарить население, мы их наказываем. За последние 9 дней мы уничтожили 44 единицы техники. Потери у нас конечно есть, не буду скрывать. Хороших друзей теряем.
Сейчас казаки держат фронт в полсотни километров. Стоят на тех же самых позициях, где советские воины из 159 стрелковой дивизии защищали Донбасс от фашистов. Во время фортификационных работ казаки откопали четырех погибших в Великую Отечественную бойцов. С одной винтовкой, гранатой и 50-тью патронами они приняли здесь свой последний бой в далеком 43-м. Захоронили с воинскими почестями. Как положено. Здесь вообще тщательная основательность и правильность сразу бросается в глаза. Окопы в человеческий рост, капониры обложены валунами, блиндажи… Это и блиндажом-то не назовешь. Экскаватор выгрызает огромную яму, в которую устанавливается большой транспортный контейнер. И сверху засыпается землей. Вентиляция, печка-буржуйка, запасы еды и воды. В таком можно без особого дискомфорта переждать очень длительную и мощную бомбардировку. Кто-то из командиров докладывает атаману:
− Завтра перекроем бетонными плитами и засыпем землей.
Атаман ведет нас по передовым позициям. За ними — дорога, двойной лентой уходящая в горизонт. Точнее в Дебальцево. За холмом, в трех километра, — украинские позиции. В сторону дороги безразлично смотрят противотанковые комплексы.
− Оттуда они должны пойти, если пойдут, — говорит атаман. — У нас сзади «Грады» стоят, накроем. Потом подтянем остальное. С 152-х (152-мм гаубица — Авт.) начнем долбить.
− Вот почему все так основательно, — объясняет нам Проханов. — Каков командир — таково и подразделение. Каков поп, таков и приход. Война — это же тяжелейшая работа. Все, что тут создано — укрепрайоны, блокпосты, расположение техники, сектора обстрела, рембат… Я восхищен личным составом, духом его боевым. Спокойные, уверенные, готовые сражаться. Никакой внутренней робости или паники. Есть сожаление, что не вовремя остановили их натиск, этот мощный порыв. Но, Бог даст, наше время еще наступит.
− Вам показалось, что это основательность оборонительная или…
− Никто не знает. Ни начальник Генштаба России, ни начальники штабов в Вашингтоне. Мир вступил в неопределенность, он зыбкий, качается на нитке. То, что сейчас заварилось, может кончиться чем угодно. Ядерной войной или парадом наших войск на Крещатике. В мире сражаются не просто воинские контингенты, а образы мира, символы. Плюс волевые качества. Сегодняшняя Россия по потенциалу слабее объединенных сил НАТО. Меньше танков, другое соотношение сил… Но вопрос — в воле. Воле и душе.
Александр Коц, Дмитрий Стешин
КП.RU
