Режим экономии в условиях кризиса – дебильный путь!
Андрей Кобяков
«Реализуемая в Татарстане экономическая политика является чистой противоположностью либеральной модели», — одобрительно замечает руководитель Института динамического консерватизма Андрей Кобяков. В интервью корреспонденту «БИЗНЕС Online» он рассуждает о том, к чему приводит «шизофрения» между консервативными ценностями в обществе и либеральным экономическим курсом, о гигантской роли ВСМ и о том, как евразийская интеграция с Турцией и Ираном может вновь сделать Россию центром силы.
«ДАЖЕ САМИ ЛИБЕРАЛЫ НЕ СЛЕДУЮТ РЕЦЕПТАМ, КОТОРЫМ СЛЕДУЕМ МЫ»
— Андрей Борисович, с начала этого года в России действует антикризисный план правительства. Что бы вы изменили или добавили в него? План ли это?
— Мне кажется, самый главный недостаток такого рода планов заключается в том, что в них горизонт планирования очень короткий. Я бы предпочел план, который бы исходил из долгосрочных целей изменения ситуации в России, структурных изменений, инфраструктурных проектов и так далее. Тогда было бы понятно, что мы текущую кризисную ситуацию используем для целей долгосрочного роста и развития, качественного изменения российской экономики. Но если мы просто начинаем затыкать какие-то дыры, то не думаем, будет ли это положительно использовано на следующем этапе.
Мне кажется, всю идеологию нынешнего антикризисного плана выразил Аркадий Дворкович в одном из интервью. Он сказал, что надо переждать полгодика, цены на нефть поднимутся на высокий уровень и вся эта болезнь пройдет сама собой. Вот ведь взгляд какой: не надо ничего делать, надо дождаться, пока снова вырастут цены на нефть. Мне кажется, что самый главный недостаток антикризисного плана правительства заключается в отсутствии альтернативного видения, он все еще находится в рамках старой идеологии развития, мы продолжаем оставаться страной, преимущественно зависящей от конъюнктуры мировых цен на нефть, газ, ресурсы, металлы и прочие сырьевые товары и товары первого передела. Поэтому я бы не стал детально разбирать этот план, это дело неблагодарное, глупо спорить, миллиард больше или миллиард меньше надо кинуть и на что.
Я еще считаю, мягко говоря, спорным, по-моему, недопустимым сам факт секвестирования бюджетных расходов прежде всего за счет социальных программ или программ поддержки экономики. Это абсолютно недопустимо. Все страны, которые проходят циклические кризисы, наоборот, наращивают расходы, это нормальная практика со времен Кейнса, который обосновал ее теоретически, со времен практики Великой депрессии и «нового курса» президента Рузвельта. А мы остаемся либералами, которые святее Папы Римского. Даже сами либералы не следуют рецептам, которым следуем мы. Поэтому режим экономии в условиях кризиса — дебильный путь.
— А если действительно цены на нефть вырастут, санкции снимут, это спасет Россию? Будет ли экономический рост или эта модель выдохлась?
— Эта модель действительно во многом выдохлась. Если такой ценой спасаться, хорошо ли это? Я думаю, надо делать выводы о том, куда будем двигаться дальше. Может быть, на какое-то время ряд проблем рассосется. Да и рубль сейчас укрепляется, но благо это или не благо, будет зависеть от того, какая будет идеология экономических реформ и дальнейшей экономической политики. Если они будут нацелены всеми своими инструментами на развитие отечественного производства, на диверсификацию экономики от сырьевых секторов в пользу перерабатывающих и обрабатывающих отраслей с высокой добавленной стоимостью, с высоким, технически сложным уровнем производства, тогда хорошо, если цены на нефть немного вырастут — это даст нам дополнительные ресурсы для этого разворота. Но если этот рост цен будет воспринят как сигнал, что нам ничего не надо менять, и опять мы будем финансировать одну «нефтянку», тогда, я думаю, рост цен на сырье и топливо не во благо России обернется. Тогда спустя несколько лет наступит новый кризис, который добьет страну окончательно.
— Бывший министр финансов Алексей Кудрин тоже говорит о необходимости структурных реформ. Что же тогда помешало их провести в «тучные» 2000-е годы?
— Под термином «структурные реформы», каждый понимает то, что хочет. Когда я говорю об этом, то имею в виду отраслевую структуру экономики прежде всего. Когда люди типа Кудрина говорят, то они все время подразумевают реформу институтов. Это, конечно, беда, но далеко не первого порядка. Я думаю, это опять «суета вокруг дивана». Поэтому я думаю, что, возможно, Кудрин говорит о других структурных реформах, нежели я.
— Тогда ваш вариант структурных реформ?
— Как раз то, в чем Алексея Кудрина обвиняют. Почему, когда он сейчас ведет разговоры о «тучных» годах в российской экономике, он лично ничего не сделал, будучи одним из самых влиятельных министров, для того чтобы поток нефтяных доходов был перенаправлен на развитие других отраслей российской экономики? Мы же знаем, что вся политика Кудрина в тот период была связана только с тем, чтобы купировать «избыточные», на его взгляд, денежные ресурсы в экономике. Он просто связывал их и переводил в стабилизационный фонд вместо того, чтобы отправлять на развитие. Поэтому все, что бы ни говорил этот человек сейчас, никакого доверия не вызывает, потому что идеология всей его деятельности прямо противоположна идеям развития.
— Давайте говорить про ваши структурные реформы.
— А что говорить? Мы уже упустили момент, когда у нас было много избыточных средств, а сейчас эти реформы надо делать несмотря ни на что в условиях недостатка средств. Тем не менее мы не используем еще очень мощный резерв — инструмент суверенной эмиссии. У нас по большому счету эмиссионные механизмы не разработаны и очень слабо используются. Мы долгие годы существовали в условиях так называемой currency board, когда практически вся денежная эмиссия была привязана к потоку экспортных доходов в РФ. Иначе говоря, мы просто перекрашивали в российские цвета американские долларовые бумажки, которые поступали на этот рынок, при этом еще и какую-то их часть закладывали солить в бочку стабилизационного фонда.
А нужны совершенно иные механизмы развития: инфраструктурные облигации, региональные облигации, выпускаемые какими-то региональными фондами развития, и так далее. Дело же не в том, чтобы просто сделать эмиссию этих облигаций, нужно дальше запустить весь механизм их обращения на вторичном рынке, нужны продуманные госгарантии, нужно создать ликвидный рынок, подключить к нему госбанки и т.д. Тогда вы получите источник создания кредитных ресурсов внутри самой РФ без опоры на поступление валюты извне. Это тонкая работа, к ней не всегда готовы правительство, ЦБ и иные финансовые инстанции. Но это надо делать. Так живут все страны, которые думают о своем суверенитете. Так живет Китай, вся Европа. Мы же видим, что Европейский центральный банк приступил к программе количественного смягчения. Что это как не денежная эмиссия?
«ПРИ ТАКОЙ КЛЮЧЕВОЙ СТАВКЕ ВЫЖИВУТ ТОЛЬКО ПРОСТИТУЦИЯ, ТОРГОВЛЯ НАРКОТИКАМИ И ОРУЖИЕМ»
— Вы считаете, что ошибочна сама нынешняя неолиберальная модель экономики, которую выбрали и реализуют наши власти?
— Эта модель не нынешняя, начнем с этого. По-моему, она реализуется в России уже почти 25 лет. Не знаю, с какого года считать, по крайней мере, со 2 января 1992 года, когда началась гайдаровская либерализация цен. Так что ничего нового в этой политике нет. Результатом ее, я сразу скажу, явился колоссальный спад производства. В терминах ВВП падение к середине 90-х годов составило чуть ли не 65 процентов, даже официальная статистика Росстата показывает падение более чем на 55 процентов. Независимые оценки говорят, что на две трети — это больше, чем во время Великой депрессии, даже больше, чем в первые годы Великой Отечественной войны. Совершенно непонятно, на пустом месте организованный кризис неплатежей, ликвидности, отсутствие господдержки предприятиям, оказавшимся в обстоятельствах, когда у них нет даже оборотных средств, — все это было следствием либеральной политики, которая в точности выполняла все требования вашингтонского консенсуса, правила МВФ и так далее. Вот мы и получили в мирное время войну на собственной территории в период 90-х годов.
Совершенно неизвестно, где бы мы сейчас были, если бы не удачное стечение глобальных обстоятельств и не начавшийся со второй половины 99-го года рост цен на нефть. Если бы не это обстоятельство, при наличии только одной безальтернативно либерально-экономической политики у нас вообще не было бы никаких шансов даже этот сырьевой сектор содержать в каком-то состоянии, чтобы он кормил страну. Поэтому это тот самый случай, когда нам было лучше вообще не иметь никакой политики, вообще не иметь правительства, чем иметь такое.
Единственным исключением было правительство Евгения Примакова. Оно очень короткое время действовало, но действовало чрезвычайно эффективно. Виктор Геращенко решил весь кризис неплатежей. Удачный подбор министров создал стимулирующий развитие налоговый режим, были заморожены цены естественных монополий. Тогда девальвация плюс наличие незагруженных мощностей, доставшихся еще в наследство от Советского Союза, позволили организовать колоссальный экономический и промышленный рост. По сути, произошедшая девальвация и купированная инфляция привели к тому, что началось импортозамещение, пошли иностранные инвестиции и так далее. Мы получили толчок к росту в 2000-е годы. Все это еще было совмещено с удачным стечением обстоятельств — ростом цен на энергоресурсы, основные металлы, продовольствие и так далее. Вот вам результат.
Как только благоприятные условия куда-то уходят — начинают стагнировать цены на нефть, а тем более как это было в прошлом году, когда за полгода они опустились в два раза, — вся модель показывает свою полную несостоятельность. Заметьте, произносятся правильные слова. «Импортозамещение» — прекрасное слово в условиях санкций и контрсанкций. Но как делать импортозамещение? Ведь для того, чтобы производить больше овощей, каких-то товаров вместо импорта, нам нужно увеличить производственные мощности, нужно оплатить дополнительное количество вагонов, фур, на перевозку нужен дополнительный оборотный капитал. Но как это можно делать в условиях, когда Центральный Банк свою ставку, как известно, в декабре поднял до 17 процентов? К ней прибавьте банковскую маржу, какую-то премию за риск — и конечный заемщик получает в лучшем случае по 25, а так и все 30 процентов. Так могут выживать только очень специфические отрасли. Так может выжить, наверное, только проституция, торговля наркотиками, оружием — вот и все. Поэтому я недоумеваю, до какой степени можно еще довести собственную экономику, чтобы убедиться в неэффективности проводимой экономической политики.
Я каждый раз уповаю на кризис. Пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Вот так и думаю: надо, чтобы гром грянул. Вот гром грянул, замечу, что в 2009 году некоторые вещи были правильно сделаны: увеличены зарплаты бюджетников, пенсии — они как раз и являются основными потребителями отечественных товаров, и это во многом вытянуло нас из кризиса 2009 года, во всяком случае, из локальной ямы. А надо совсем другое, надо стимулировать дешевое доступное жилье, причем не путем увеличения объемов ипотечных займов, а путем государственного строительства или финансирования строительства дополнительного жилья, то есть не путем увеличения спроса, а путем увеличения предложения. Но у нас вся программа доступного жилья пошла прямо противоположным путем. По сути, мы начали раскручивать спрос. Но ведь и так уже безумные цены на недвижимость, а вы дополнительно вкачиваете госденьги в этот спрос, при этом не увеличивая предложение. Можно приводить много примеров — буквально на каждом перекрестке вы споткнетесь.
Отечественные производители сейчас должны получить доступ к дешевому кредиту. У нас огромная страна с недоразвитой инфраструктурой. Поэтому транспортное строительство — совершенно понятные госпроекты, которые не требуют мифической «руки рынка». Не рынок должен определять строительство магистралей, это может делать только государство. Конечно, я не предлагаю подменить рыночную экономику на экономику абсолютно регулируемую или программируемую. Но мы должны реализовать идеи, которые в свое время и руководство Татарстана продвигало в области государственно-частного партнерства. Надо заметить, что в Татарстане эти идеи материализовались, многие проекты реализовались и продолжают реализовываться, многие иностранные инвесторы выбирают эту территорию не случайно, потому что там проактивная экономическая политика, то есть там всячески содействуют росту реального производства. И реализуемая в Татарстане экономическая политика как раз в этом отношении является чистой противоположностью либеральной модели.
— Почему тогда руководство страны не берет пример с такого образца, как Татарстан?
— Я не могу ответить на этот вопрос, потому что тогда надо каким-то образом оказаться в голове руководства страны, чтобы сказать, какими они руководствуются соображениями. Хотя надо сказать, что определенные подвижки все-таки пошли. Госдума приняла закон о стратегическом планировании, видим критику ЦБ со стороны высшего руководства страны, изменение кадрового состава, пока второго, третьего эшелона, но не более того, мы видим появление региональных министерств развития типа министерства Дальнего Востока — наконец-то, обратили внимание на территориальные проблемы России. Территориальным планированием и программированием у нас не занимались лет 30. В горбачевские годы все уже было пущено под откос. Минрегион занимался какой-то ерундой типа укрупнения городских агломераций, притом что у нас огромное количество суши, а нам почему-то надо все население загнать в супермиллионники, а остальная территория пускай гниет и дальше. Я чувствую некоторые подвижки, но почему они не столь радикальны, как хотелось бы, — это вопрос не ко мне.
Мне кажется, все еще продолжают действовать в сознании руководства страны догмы, что, дескать, рынок сам все сделает. Так не бывает. Это элемент нейролингвистического программирования, который был осуществлен над Россией в конце 80-х — начале 90-х. С тех пор мы все никак не можем вырваться из этого плена. Возможно, есть какие-то негласные обязательства перед мировыми финансовыми институтами, но об этом глупо рассуждать, меня тогда можно будет упрекнуть в конспирологии. Я не обладаю объективными данными. Многие указывают на то, что собственные дети и финансовые средства у членов правительства и чиновников где-то там на Западе, поэтому они не вольны решать эти вещи, так как сами являются членами той компрадорской системы.
«МЫ НАХОДИМСЯ В СОСТОЯНИИ ВОЙНЫ»
— Путин в своем послании, казалось бы, объявил курс на консервативные ценности, в то же время власть продолжает либеральную политику. Не получится ли как в басне «Лебедь, рак и щука»?
— Мой коллега и шеф по журналу «Однако» Михаил Леонтьев назвал это шизофренией и сказал: «Мы имеем совершенно правильное, с точки зрения идеологии, внешней политики, президентское послание и одновременно с ним абсолютно неадекватную либеральную экономическую политику. Как может быть базовый набор ценностей контрлиберальным, при этом финансовая политика сверхлиберальной? Это шизофрения». Могу только повторить его слова. Он как раз считает, что было бы более органично в этих условиях начать менять экономическую политику.
Более того, мне кажется, с прошлого года всеми осознано, что война против России как велась, так и ведется. Но, по сути, она и не прекращалась всю предыдущую четверть века. Россию всячески продолжали третировать во всех отношениях, ее не пускали в высокоразвитые сектора экономики, специально сюда не направлялись развивающие инвестиции, ее использовали как страну с дешевой рабочей силой, определенным образом встраивали олигархические цепочки по вывозу отсюда ценнейшего сырья, но не более того. Поэтому базы НАТО приближались с каждым годом все ближе к нашим границам. Война не прекращалась. Понять, что мы находимся в состоянии войны с определенными силами на Западе, по-моему, только ленивый разве что не мог, это стало очевидным.
В этих условиях доверяться силам рынка, тем более рецептам наших стратегических противников, абсолютно наивно, если не сказать, что чрезвычайно опасно, последствия могут быть очень серьезные. Поэтому чем раньше мы все-таки опомнимся и перейдем к нормальному развитию, опираясь на опыт Китая, Южной Кореи, той же Японии послевоенного периода, тем лучше. То есть опыт направляемого государством развития с преференциальными режимами, которые создаются отечественному производителю, с большим количеством дешевых ресурсов, которые направлялись бы методом проектного финансирования в наиболее значимые с точки зрения дальнейшего развития сектора — вот то, что нам нужно.
— Еще не поздно?
— В принципе, еще не поздно.
— Какой лаг у нас еще есть? Каков запас прочности?
— Было бы хорошо, если бы это произошло в первой половине 90-х годов. Тогда было совсем не поздно, тогда еще не были разрушены отраслевые институты, отраслевая наука и так далее. С тех пор утрачены даже многие элементы высшей школы. Например, я не очень уверен, что у нас сейчас идет серьезная подготовка конструкторов в области станкостроения, это находящаяся в депрессии, лежащая отрасль. Мы вообще не производим в последнее время станков. С другой стороны, мы видим, как в последнее годы выросло количество людей с высшим образованием — пусть при этом и опускается качество образования; к тому же у компаний появился опыт выживать и даже преуспевать в жестких рыночных неблагоприятных условиях, а в 90-е годы они еще этого не умели. Им бы чуть-чуть помочь, и многие вещи они бы отстроили сами, даже ту же систему технического обучения, потому что все предприятия сталкиваются сейчас с нехваткой мастеров, начальников цехов, квалифицированных рабочих. Поэтому, я думаю, что-то мы утратили, но одновременно и что-то приобрели за этот период. Шансы еще есть, и очень немаленькие.
«РОССИЯ — ЭТО 2 ПРОЦЕНТА МИРОВОЙ ЭКОНОМИКИ. А КИТАЙ — ЭТО 20 ПРОЦЕНТОВ»
— Советник президента Сергей Глазьев часто говорит, что на смену американской модели технологического уклада скоро придет конец, а Россия должна следовать примеру Китая.
— Он немного не так говорит. По его мнению, заканчивается пятый технологический уклад, в данном случае он его прямо не связывает с той или иной страной. Опять же, он не отрицает, что сами США могут в рамках следующего шестого технологического уклада немалые ниши занять и получить некоторое выгодное положение. Но есть еще идеи коллег Айвазова, Пантина — все это друзья мои и Глазьева и сторонники концепции кондратьевских циклов. Они говорят о том, что раз в столетие происходит смена вековых циклов накопления капиталов. Если до этого был американоцентричный в географическом смысле цикл накопления капиталов, то сейчас территориально следующий цикл, который может охватить даже два кондратьевских цикла, будет азиатским. Многие говорят, что XXI век будет веком Азиатско-Тихоокеанского региона.
Кстати, мы не обращаем внимания, как быстро растут такие страны, как Вьетнам. Это страны совсем не маленькие. Численность того же Вьетнама сопоставима с численностью России, а темпы экономического роста, в отличие от России, очень впечатляющие. А еще и потенциал Индии, Ирана, Пакистана, Ирака… По большому счету это будет новый расклад сил на мировой арене. Поэтому Сергей Юрьевич правильно обращает на это внимание и говорит, что надо расставаться с какими-то старыми штампами и иллюзиями о том, что нам надо строить исключительно отношения со странами Запада и Америки, в то время как полюс развития перемещается на Восток.
— Россия может предложить альтернативный вариант и стать отдельным полюсом развития либо ей только примыкать к Западу или Востоку?
— Россия сама по себе, конечно, не может составить конкуренцию ни Китаю, ни объединенной Европе по объему экономического потенциала, давайте будем смотреть на это здраво. На сегодняшний день российская экономика, если считать ее по официальному валютному курсу, составляет 2 процента от мировой экономики. Если считать по паритету покупательной способности валюты, то есть с учетом реальной покупательной способности, то до 4 процентов мировой экономики. Вместе с Беларусью, Казахстаном и другими странами помельче, которые, кажется, уже выразили желание находиться с нами в едином экономическом пространстве, выйдет на 5 процентов мировой экономики. А Китай — это 20 процентов. Поэтому мы, конечно, можем представлять из себя самостоятельный и даже самодостаточный во многом регион, но стать аналогичным Китаю центром или полюсом развития не можем.
— Даже в перспективе 100 лет?
— К тому моменту либо шах умрет, либо ишак сдохнет. А вообще, Джон Мейнард Кейнс говорил: «In the long run we are all dead» («В долгосрочном периоде мы все будем мертвы»). Мы все умрем. Поэтому я так далеко бы смотреть не стал. Но это же не значит, что Россия должна умерить свои амбиции. Просто она должна в новой реальности найти для себя самое оптимальное, а может, и самое выгодное место.
Ресурс территории сейчас вообще никак не используется. Мы могли бы стать, например, транзитной страной для перемещения грузов между Китаем и Европой. Предпосылки для этого есть значительные. Слава богу, и в советский период, и в досоветский период у нас были построены магистрали с запада на восток. И самое главное в этих магистралях с точки зрения издержек не рельсы, гораздо более трудоемкая и сложная часть работы уже сделана: это и топографическая съемка (разметка) местности, и анализ грунтов, и укрепление брустверов, на которых воздвигается железнодорожное полотно, — все это есть. Нам просто надо положить новое полотно, которое позволяет резко ускорить движение поездов. В конфигурации этих магистралей есть несколько узких мест, которые можно точечным образом решить. Вот и получите еще один источник дохода, возобновляемый, не связанный с нефтяными ресурсами, который будет приносить России стабильный доход.
Более того, в этой ситуации Россия становится нужной и той и другой стороне. Стабильность в стране становится предметом заботы как Китая, так и Европы. Совершенно другое будет отношение. Общая заинтересованность в сохранности этих грузов, обеспечении бесперебойных поставок обеспечивает нам уже преференции дипломатического свойства. Кроме того, мы прекрасно знаем, что вдоль транспортных магистралей и коридоров начинает возникать собственная экономическая жизнь, потому что нужно обслуживать поезда, нужно создавать логистические центры, склады и так далее. Я уже молчу про то, что часть продукции может оседать на местах и дособираться до готовности, проходить предтаможенную подготовку. Само это строительство потребует определенного количества качественной стали, нам понадобятся строительные работы, а это уже экономическая активность. Значит, новые рабочие места, новое потребление. Ясно же, что надо делать.
«ЕАЭС НЕ СЛЕДУЕТ РАССМАТРИВАТЬ КАК КАЛЬКУ СОВЕТСКОГО СОЮЗА»
— Вы упомянули Евразийский экономический союз. Как вы оцениваете его перспективы?
— Потенциально я высоко оцениваю его возможности. Скажу больше, в геополитическом, геоэкономическом и даже в экономико-прагматическом смысле ЕАЭС не следует рассматривать как кальку с Советского Союза или как попытку восстановления постсоветского пространства. Я думаю, это совершенно новый проект. И смотреть на него надо как на новый проект. Состав участников там может быть совершенно иным.
— Каким например?
— Я не исключаю, что к этому проекту могут присоединиться Турция или Иран, или даже Индия.
— Турция всегда хотела в Евросоюз попасть.
— Видите, она так долго хочет, а ее туда не берут. А если мы им сделаем выгодное предложение войти в этот союз, может быть, все изменится. Это географически примыкающая территория с теми же транзитными функциями, недореализованными геополитическими амбициями, точно так же испытывающая барьеры культурного, религиозного характера. Ее в Европу не берут и, видимо, в обозримом будущем не возьмут. Кстати, по тем же причинам, почему никогда не возьмут Россию. Взять страну со 140 миллионами человек населения и с такой территорией — это значит изменить всю конфигурацию Евросоюза. Этого никогда не будет. То же самое Турция — страна с почти 100-миллионным населением. Это будет самая крупная страна Европы. Более того, если вы откроете все границы, неизбалованные турецкие рабочие сразу займут все рабочие места в Европе. Если говорить про уровень экономического развития Турции и России, то тут гораздо более близкие характеристики. И нам интегрироваться вроде сам бог велел. Поэтому я думаю, что надо смотреть на перспективы евразийского объединительного процесса как на формирование действительно уже полноценного третьего центра силы, экономической силы, мощи, если в него войдут такие перспективные и быстроразвивающиеся страны, как Турция, Иран, Индия, Вьетнам. Я думаю, тогда удастся организовать альтернативный центр силы.
— А про Украину в этом проекте можно забыть?
— Сейчас обостренное восприятие всего происходящего в этом регионе. С другой стороны, как и в других районах земного шара дальнейшее развитие событий может приобретать совершенно разный характер или приобретать характер замороженного конфликта, периодически вспыхивающего. Либо прагматический подход восторжествует, люди устанут от противостояния и вернутся к нормальному восприятию своих перспектив. Мы же не можем географически разделиться: Украина всегда будет на наших границах, и мы будем всегда на ее границах. Я думаю, они все-таки испытывают иллюзию, что Евросоюз их к себе примет, но не понимают, что он в своем географическом развитии остановился. Евросоюз уже не может переварить даже такие небольшие страны, как Болгария. А Украина — это почти десять Болгарий по численности населения. Кто же это переварит? Я думаю, это практически невозможно, во всяком случае в обозримой перспективе 25 — 30 лет не вижу Украину в ЕС, а вот в Евразийском союзе — вполне может быть.
Сейчас трудно это представить при всей враждебности взаимных обвинений, но тем не менее она совершенно естественно должна была бы находиться в этом объединении. С другой стороны, пусть остается буферной страной, тоже плохо не будет. Но Россия точно не позволит развития событий, которые из Украины сделают антироссийский форпост с точки зрения создания там военных баз, попрания ключевых интересов нашей безопасности.
— Уже принято решение участвовать в Азиатском банке инфраструктурных инвестиций. Какую выгоду может извлечь для себя Россия?
— Уже 50 стран дали согласие принимать участие в этом банке. Кстати, вопреки окрикам США, которые пытались воспрепятствовать присутствию там своих потенциальных и реальных союзников. Туда даже вошли Великобритания, Германия, Франция, Италия, на грани вхождения находится Южная Корея и так далее. Нам нельзя игнорировать подобное образование, потому что часть проектов можно направить на себя и получить источник инвестиций. Также можно использовать собственный инвестиционный потенциал компаний, которые могли бы принимать участие в заказах, которые с помощью этого банка будут реализовываться в других регионах. Было бы глупо этим не пользоваться.
Но замечу, что сам этот банк создается как конкурент Всемирного банка, так же, как банк развития БРИКС претендует на то, чтобы потеснить МВФ. Мы видим, как конструируется новая архитектура мировых финансов. Ясно, что главную скрипку там играет Китай, а не Россия. Но это не значит, что мы не должны встраиваться в этот процесс. Во всяком случае, появляется альтернатива. До этого мы зависели от МВФ и Всемирного банка, а теперь у нас появится возможность делать ставку на альтернативные структуры, которыми заправляет Китай. По крайней мере, это лучше, чем продолжать делать ставку на те институты, которые своими требованиями как раз и привели нас к господству либеральной доктрины и ко всем негативным экономическим последствиям.
«РОССИЙСКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ ОПИРАЕТСЯ НА ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ДОБРЕ И ЗЛЕ»
— Раз мы с вами заговорили про либерализм и консерватизм, то в чем, по вашему мнению, заключается особенность российского консерватизма? Что Россия может предложить миру?
— Это очень сложный вопрос. Консерватизм не является какой-то глобальной идеологической парадигмой. Объясню почему. Скажем, идеи социал-демократии всемирны, идеи либерализма тоже всемирны по определению. А консерватизм связан так или иначе с традиционными ценностями, а они связаны с теми или иными этносами, цивилизациями, культурными кодами. Они изначально разные. Поэтому нельзя говорить о том, что консерватизм японский, германский, американский и британский — то же самое, что консерватизм российский. По определению «консерватизмы» разные. С этого надо начать. Поэтому иногда возникает путаница смыслов, потому что, скажем, с точки зрения англосаксонского консерватизма, либеральные ценности входят в их понимание консерватизма. Поэтому нерушимость суверенности прав личности, право на ношение оружия, «мой дом — моя крепость» и подобные вещи — вот классический набор британского или американского консерватизма, но это не то же самое, что российский консерватизм.
— Тогда в чем суть российского?
— Консерватизм российский не может не опираться на базовые представления о добре и зле, которые сформировались в русской цивилизации во многом под воздействием православия, хотя и не только его. Во-первых, это базовый принцип справедливости. Пожалуй, он является самым главным, некоторые называют его «русской правдой». Принципиально важны для нас представления о том, живешь ли ты по правде в этой жизни или нет — вспомним фильмы «Брат» и «Брат-2», знаменитые слова главного героя, что не в деньгах сила, и так далее. Принципиально важно, правильно или неправильно ты живешь, опираясь на то, справедлив ты или нет. Все русские богатыри сильные, но совсем не жестокие. Поэтому установление справедливости, жажда справедливости, требование справедливости — это абсолютный императив российского консерватизма.
Если мы проецируем эти ценности на экономическую плоскость, то нынешняя экономическая реальность очень сильно не соответствует ожиданиям, чаяниям народа, потому что уровень имущественного неравенства, по-моему, зашкаливает. Не может быть гармонии в обществе, которое с
