Романтика и твердость
Сергей Черняховский
Сегодня Россия значительно меньше, беднее и слабее, чем некогда был Советский Союз. Ее влияние менее значительно, у нее союзников намного меньше, и с ней разговаривают так, как никогда не посмели бы говорить с СССР.
Конечно, на полках магазинов – товаров заметно больше, чем было в советское время, – но и бедных во много раз больше. Причем за это увеличение ассортимента товаров страна заплатила гибелью промышленности, деградацией образования и нищенством науки. Для большинства граждан России сегодня проблемой является купить новый телевизор или холодильник – для большинства граждан СССР это перестало быть проблемой еще в 1960-е годы.
Стране, людям и обществу – обидно. И они всё чаще ностальгически вспоминают о том, когда они чувствовали себя мировым лидером и маяком исторического прогресса. И тоскуют по той мощи и уважению, которые оказались сменены на многообразие товаров повседневного потребления.
Им хочется вернуть мощь и величие СССР – но не хочется расставаться с товарным изобилием на полках. И возникает вопрос: что России взять с собой из советского наследия – чтобы стать такой же сильной, богатой и уважаемой, каким был Советский Союз? Но дело не только в этом, не только в этих материальных факторах силы.
Дело в том, что если Советский Союз ставил задачу самому создавать свое будущее и имел представление о том, куда он хочет прийти – то есть был ориентирован на постоянное движение и созидание, – то Российская Федерация не знает, куда она хочет прийти, не имеет тех целей и идеалов развития и не может ответить на вопрос, где она хочет оказаться в результате своего движения. Она уже понимает, что ей чего-то не хватает от СССР, – но пока не может дать себе отчет в том, чего же именно.
Общество и политический класс так или иначе убедились в необходимости признать единство и самоценность всех периодов отечественной истории – и досоветского, и советского. То есть, строго говоря, – монархического и республиканского. Но в понимании доминирующей части политического класса это единство выглядит достаточно своеобразно и незавершенно.
Их официальная версия единства истории склоняется к трем тезисам.
Первый. Была некогда великая Российская империя.
Второй. Злые большевики разрушили ее.
Третий. Но великий Сталин восстановил.
С этой точки зрения романовская Империя и Советский Союз – это примерно одно и то же. И тогда нынешней России брать с собой в дальнейший путь нужно исключительно «державное величие»: армию, авиацию и флот. Ну, еще ВПК и атомно-космический комплекс.
Но в таком случае выпадет основное: ответ на вопрос, в чем были слабости Империи – и в чем была сила Союза. И значит, не получится ни оградить себя от слабостей первой, ни вернуть себе силу второго.
Для того чтобы создать Союз потребовалось разрушить Империю. Можно было бы сказать, что Союз пришлось разрушить для создания Федерации. Но Союз был значительно сильнее и влиятельнее Империи, а Федерация оказалась намного слабее и беднее и Империи, и Союза.
Можно было бы сказать, что от Союза Федерации нужно бы взять с собой его промышленность, науку, искусство, военную мощь, здравоохранение, образование и всю социальную сферу.
Но с одной стороны, многое из этого было элементами другой эпохи – индустриального мира, – тогда как сегодня нужно позиционировать себя в мире информационном, постиндустриальном. С другой стороны, всё перечисленное было не источником, а результатом некоего иного – позволившего в свое время их создать и развивать.
В сакраментальном 1913 году индустриальный потенциал России составлял 10 процентов индустриального потенциала США. В 1985 году индустриальный потенциал Союза составлял 55 процентов индустриального потенциала Штатов. То есть за время своего существования СССР в среднем развивался в пять с половиной раз быстрее, чем США.
Российская Федерация – при своих успехах в нулевые – к благополучному предкризисному 2007-2008 году не достигла в своем экономическом развитии уровня РСФСР проблемного 1990-го.
Брать нужно не столько то, что удалось создать, – сколько то, что позволило всё это создавать со скоростью, опережающей развитие лидеров остального мира.
Здесь – корень того, что позитивно отличало Союз от Империи. И на всякий случай – относительно легенд о рывках развития дореволюционной России: рывки были, но в целом с 1861 по 1913 год ее разрыв с ведущими странами мира не сокращался, а увеличивался.
Значит, после 1917 года в стране появилось нечто, что позволило эту динамику переломить – и на место нарастающего отставания пришло нарастающее же ускорение.
Вопрос в том, чем было это нечто, и в том, что именно это нечто нужно восстанавливать и брать с собой в новую эпоху.
Недавно министр обороны РФ Шойгу подвел итоги расследования трагедии обрушения казармы ВДВ в Сибири. Он сказал, что здание было построено с нарушениями технологии в 1975 году и после проведения реконструкции и капитального ремонта в 2013-м не выдержало и рухнуло.
Это к вопросу что брать с собой из советского опыта и советских достижений, если «некачественное» советское десятилетиями стоит и не ломается, а современное «качественное» не выдерживает и двух лет.
Всё дело в сравнении. Советское можно считать хорошим, можно – плохим. Оно может быть и хорошим, и плохим. Проблема только в том, что нынешнее, как правило, еще хуже.
По данным Левада-Центра на июль 2015 года, к идее восстановления памятника Дзержинскому положительно относится 51 процент москвичей, отрицательно – 25 процентов. Причем заслуживает внимания и распределение ответов по возрастным категориям респондентов.
Если в целом в городе идею поддерживает 51 процент жителей, а отвергают 25 процентов, то в возрастной группе 18–24 лет «за» – 63 процента («против» – 18 процентов), в группе 25–39 лет «за» – 39 процентов («против» – 24 процента), в группе 40–54 лет «за» – 48 процентов («против» – 29 процентов), в группе старше 55 лет «за» – 61 процент («против» – 24 процента).
То есть во всех группах – большинство за памятник. Но лидируют в поддержке идеи его возвращения те, кто родился между 1991 и 1997 годами, на втором месте – родившиеся до 1960 года, на третьем – 1960–1975 годов рождения, а в аутсайдерах – родившиеся в собственно «застой» (после 1976 года) и в перестройку (1985–1991 года).
Почему об этой статистике имеет смысл говорить в контексте размышлений о тех элементах советского прошлого, которые должны быть взяты в будущее России? Потому что доминирующее позитивное отношение наиболее молодых групп к Дзержинскому – это уже не ностальгия по социальной защищенности и «дешевой колбасе» 60–70-х.
Образ создателя ВЧК – это не образ сытости и зажиточности развитого социализма, это как раз нечто противостоящее: образ лишений, наполненных романтикой создания Нового Мира и жесткими мерами по его обеспечению. То есть для рожденных до 1960-го – это образ величия страны времен их юности. Но для рожденных после 1991-го – это частично образ того, чего они увидеть не успели, то есть мира, которого они оказались лишенными накануне своего рождения, и образы того, чего в нынешнем мире им не хватает: романтики и жесткости.
Современное общественное сознание имеет гораздо более сложный, многосоставной характер, чем это кажется адептам примитивных политических схем – адептам, призывающим к «окончательному разрыву» с «советским наследием» и «советской символикой».
Если задавать вопрос: что лучшее из советского наследия имеет смысл брать с собой в будущее России, – то на сегодня именно в такой формулировке вопрос выглядит явно устаревшим. Двадцать лет назад можно было спрашивать: всё ли из советского наследия нужно разрушать? – и ответом на этот вопрос во многом стали три выпуска «Старых песен о главном», вышедших в новогодние ночи на 96-й, 97-й и 98-й годы. Особенно первый из них.
А потом Эрнст заявил, что проект закрывается и продолжения не будет: потому что оно наступало уже не в виде ностальгических песен новогодних «огоньков», а в образе полусоветского правительства Примакова, когда оказалось, что старательно сбитый на рубеже 80–90-х антисоветский каркас рассыпается даже не под ударами бессильной и трусливой «компартии», а под тайфуном экономической и политической реальности.
Строго говоря, «постсоветское» вовсе не означает «антисоветское». В подобных случаях приставка «пост» по смыслу отнюдь не совпадает с приставкой «анти»: она скорее означает «вытекающее из», «основанное на». То есть термин «постсоветское» идентифицирует не «несоветское», а «вытекающее из советского», «основанное на советском».
devec.ru 02.10.2015
