4 ноября не сможет заслонить 7 ноября, потому что за первым праздником стоит локальное событие, а за вторым — космогоническое, считает писатель и политик Александр Проханов. В интервью «БИЗНЕС Online» он рассказал, почему в споре байкера Хирурга и актера Райкина он на стороне Хирурга и его мотоцикла, как ему довелось принять крещение в день Казанской иконы Божией Матери, а также поделился своим желанием стать главным шаманом у нанайцев и поставить памятник воссоединению России и Крыма.
«ФАКТ ПРИСОЕДИНЕНИЯ КАЗАНИ К МОСКОВСКОМУ КНЯЖЕСТВУ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ МЕДОМ ДЛЯ ТАТАР»
— Александр Андреевич, в эти дни мы празднуем сразу два праздника: 4 ноября и 7 ноября. Нет ли между этими датами скрытой войны смыслов? Ведь 4 ноября появилось в нашем календаре как праздник возрождения державы после Смутного времени, а 7 ноября теперь преподносится как антипраздник — как гибель романовской державы в огне народного бунта.
— Да, здесь чувствуется лукавство либеральных идеологов. Они хотели одним нововведенным праздником побить второй — главный праздник, 7 ноября. Конечно же, эти даты враждуют, первая будет затмевать вторую — вплоть до того, что один из праздников может быть запрещен. Но дело-то не в этом, а в том, что 7 ноября — это гигантское общемировое событие, когда в России совершилась поистине всемирная революция, преобразовавшая не просто СССР, а все человечество. Это, повторяю, событие космогоническое, когда человечество в лице революционеров замахнулось на создание, по существу, идеального общества. Октябрьская революция отвергла все архаические, устаревшие формы организации человечества с их иерархиями, где обязательно присутствовали богатые и бедные, угнетенные и угнетатели. К тому же революционеры бросили вызов самой страшной несправедливости — смерти, это была борьба с энтропией. Исторический процесс, запущенный 7 ноября, сопровождался коренной модернизацией страны, победой в самой страшной мировой войне и космическими достижениями. Это все, вместе взятое, помогает понять советский смысл революции и делает ее грандиозной и незыблемой.
А 4 ноября — это прежде всего день Казанской иконы Божией Матери. Меня, кстати, крестили в этот день. Поэтому праздник Казанской иконы Божией Матери — это мой день, день моих святых, моего крещения. Но ведь Казанская Божия Матерь не может быть в той же степени святой для татар, для калмыков, кавказцев или для тех же якутов наших. Как ни относись к этому дню, все-таки это локальное явление. Безусловно, очень важное для русских — особенно для православных русских. Но оно очень мало значит для мусульман. Тем более что казанская богородичная икона явилась вскоре после покорения Казани и присоединения Казанского ханства к России. Каким бы значительным ни выглядел факт присоединения Казани к Московскому княжеству в истории русского государства, он не является медом для татар.
Теперь об исторической подкладке 4 ноября. Освобождение Москвы от поляков — прекрасная, замечательная дата, трудно с этим спорить. Но вспомним, что Москву освобождали не только от поляков. Ее освобождали и от французов, и от татар…
— Ну да, во время набегов ханов Тохтамыша и Девлет-Гирея, в период нашествия Наполеона.
— Да, от Тохтамыша, от Наполеона… То есть фактов освобождения Москвы можно привести множество. Поэтому 4 ноября — это слабый праздник. Он теряется в общем потоке исторического времени. Ведь государство Российское прошло четыре имперские фазы и в настоящее время проходит пятую. Первая фаза связана с Киевско-Новгородской Русью, и в память об этой эпохе в Москве на Боровицкой площади открывают в эти дни памятник князю Владимиру как основателю и наиболее яркой фигуре данного этапа. Второй этап — это Московское царство, центральной фигурой которого является царь Иван Грозный. Мы знаем, что недавно этому царю поставили памятник в Орле и вокруг монумента не перестают кипеть страсти. Третья империя — романовская. Апофеоз этой империи, конечно же, император Петр I. Ему посвящен знаменитый Медный всадник в Петербурге. Причем, раз уж мы говорим о праздниках, стоит отметить, что датой основания петровской империи не является 4 ноября. Первым актом создания романовского государства, видимо, может считаться избрание Михаила Романова и венчание его на царство в 1613 году.
Четвертая империя — сталинская. Мы знаем, что памятники Иосифу Сталину разрушены — по крайней мере, на некоторое время. Их нет у нас в России. Но в качестве довоенного символа этой империи можно рассматривать мухинский монумент «Рабочий и колхозница» в Москве. Это грандиозный эпический памятник, это ангелы советского времени! А после Великой Победы символами сталинской державы также стали три горы, три священные вершины: Мамаев курган в Волгограде, Саур-Могила в Донбассе и Сапун-Гора в Севастополе.
У нынешней пятой империи, которая сейчас зарождается и строится, таких памятников пока нет. Ну поставили в 1994 году в Ленинграде памятник Чижику-Пыжику. Видимо, творцы этого монумента тоже задумывали его как этакий памятник русскому героизму, в лице Чижика-Пыжика слились и Владимир Святой, и Грозный, и Сталин. Но, если серьезно, следующим памятником, который выразит наше время, может стать памятник воссоединению России и Крыма. Это символ возрождающегося государства Российского.
«ДАВАЙТЕ ЖИТЬ ПО БОЖЬЕМУ УЛОЖЕНИЮ, А НЕ ПО ТОМУ УЛОЖЕНИЮ, КОТОРОЕ ПРИДУМАЛ ДЛЯ НАС ШАХРАЙ»
— Недавно Владимир Путин предложил создать закон о российской нации как новой общности, объединяющей народы РФ. Чем, на ваш взгляд, будет отличаться российская нация от советского народа и подданных Российской империи? Это что-то третье?
— Нет, это не что-то третье и не принципиально что-то новое. Это выражение потребности на новом историческом уровне сформулировать наднациональное качество многонационального государства. Но, по сути, это наименование одного и того же. Россия, как мозаика, сложена из множества народов, территорий и субъектов, где каждый имеет свой вектор развития, свою культуру, язык и вероисповедание. Если же мы, такие разные, являемся одним государством, то кроме общих границ у нас должен существовать общий интеграл. И это не просто общее экономическое пространство для железных дорог, которые связывают наши территории, это некая сущность, которая витает над всей полифонией, это симфонизм, связывающий наши народы. И этот симфонизм будет именоваться российской нацией.
Само это название — российская нация — постепенно будет наполняться смыслом. Сегодня для России оно важно, но еще не наполнено смыслом. Мы еще несем в себе травму этого разгрома, связанного с потерей категории «советский народ». Но по мере того, как Российское государство будет развиваться, будет отбиваться от внешних угроз (что каждый раз потребует народной консолидации), станет предпринимать коренные преобразования, запустит, наконец, процесс развития, в котором все народы найдут свое место и при этом будут обеспечены достойными оценками своего участия в преобразованиях, — по мере всего этого будут наполняться значением и смыслом слова о российской нации.
Думаю, что в будущем законе о российской нации Владимир Путин сформулирует, что сегодня в России нет неполноценных народов, нет национальных меньшинств, нет ненужных периферийных народов, а, наоборот, каждый народ драгоценен и участвует в формировании державы.
— Однако все-таки важно, что является ядром для объединения нации. Вот для подданных Российской империи таким ядром был монарх, для советского народа — советская власть. Монархия и советская власть в определенный момент закончились, вместе с ними исчезли и общности в виде подданных и советского народа…
— Вы знаете, и солнце когда-нибудь погаснет. С этим приходится считаться.
— Но разве категории народа и России, вокруг которых нам сейчас предлагают строить новую нацию, не более надежный общероссийский интеграл, чем прежние, связанные исключительно с преходящей формой правления (монархия и советская власть)?
— Солнце погаснет, а народ останется — с этим я согласен. Но все-таки в этом нет ничего «более надежного». Важно другое: когда в одних границах, от океана до океана, есть множество народов, то они существуют не совсем обособленно. Они живут внутри одного и того же государственного процесса. При этом они развиваются вокруг собственных национальных ядер, но над ними существует нечто наднациональное. Можно это наднациональное не называть — тогда оно останется безымянным. А можно поискать для него наименования. Сейчас такое наименование вроде бы найдено: российская нация. Но можно назвать и по-другому: например, вселенский народ или богооткровенный народ. Следует помнить, что народы, которые живут в России и которые составляют ее суммы, этнические и экономические, сложились, сформировались благодаря тому, что над ними еще кто-то или что-то есть. Что-то, их соединяющее. Поскольку сейчас в Российском государстве наступил момент, когда уже просто необходимо назвать по имени это нечто наднациональное, то закон о российской нации, безусловно, будет издан.
— А наступит ли в таком случае исторический момент, когда следом за общностью «российская нация» нам вернут и саму идеологию, без которой то же понятие «советский народ» выглядело неполным?
— Я думаю, что идеология уже возвращена. Многие этого не понимают и видят ее лишь при столкновении с тем узким жизненным сегментом, который их интересует. Поэтому кто-то называет идеологию футболом или, к примеру, развитием свобод. Реальная же идеология состоит из двух компонентов. Первый — это имперскость. Россия — это не национальное государство, как того хотели разрушители Советского Союза, полагавшие, что вывалившееся из СССР новое государственное образование, РФ, останется ограниченной национальной формой. Но эти люди обманулись: Россия не является национальным государством — она является многонациональной империей. И второй компонент: внутренним содержанием этой империи должна быть идея божественной справедливости. Не только социальной справедливости, как говорили в СССР, а именно божественной справедливости, которая учитывает справедливое распределение энергии между обществом и государством, между природой и машиной, между цветком и звездой. Вот эти две категории — имперскость как форма существования нации и справедливость как мечта — и русского, российского человека, и всего человечества.
— Но эта идеология не записана в российской Конституции. Или этого и не требуется?
— В нашей Конституции вообще-то записано, что мы живем без идеологии. Это ложь. Начиная с 1990-х годов, мы жили при либеральной идеологии. Сама Конституция создавалась как продукт либеральной идеологии. Поэтому давайте жить по божьему уложению, а не по тому уложению, которое придумал для нас Шахрай (Сергей Шахрай — известный российский государственный деятель, один из авторов действующей Конституции РФ 1993 года — прим. ред.).
«В СПОРЕ ХИРУРГА И РАЙКИНА Я НА СТОРОНЕ ХИРУРГА И ЕГО МОТОЦИКЛА»
— Примирятся ли в России с памятниками Ивану Грозному, возникнет ли вокруг этой фигуры гражданское согласие? Вот против памятников Петру Первому никто не протестует, хотя он был не менее жесток, чем Грозный.
— Я думаю, никто не будет примиряться вокруг памятника Грозному. Любая точка, возникающая в сегодняшнем социуме, есть точка разногласий и страсти. Наше общество кипит. Скажем, конфликт между Константином Райкиным и Хирургом — это одно поле (напомним, после того как 24 октября худрук театра «Сатирикон» Константин Райкин на съезде союза театральных деятелей выступил против цензуры в сфере искусства, байкер Александр Залдостанов (Хирург) заявил, что «под видом свободы эти райкины хотят превратить страну в сточную канаву, по которой текли бы нечистоты»; конфликт выплеснулся в СМИ и удостоился комментария путинского пресс-секретаря Дмитрия Пескова, язвительно заметившего, что «просто бес попутал этого мотоциклиста», — прим. ред.), конфликт вокруг памятника Грозному — это другое поле, закон Магнитского — третье и пр. Все, что бы ни происходило сейчас в России, — вокруг всего возникают разногласия.
— Это пассионарный котел кипения? Из него рождается какая-то новая энергия?
— Нет, данные конфликты — это не свидетельство какой-то особой пассионарности общества, а итог того, что после 1991 года в России все поле — и идеологическое, и политическое — было захвачено либералами. Тотально во всех сферах господствовал либеральный проект. А потом постепенно, при помощи, кстати, загадочных усилий сквозь либеральный асфальт стали пробиваться традиционные, консервативные, державно-патриотические энергии. И советские, и имперские. И они постепенно стали занимать все больше и больше места, а либеральное начало отступать. Сейчас либеральное значительно отступило, его место заняло державно-патриотическое направление. Но эта череда отступлений и наступлений не происходит бесконфликтно: все время, как линию фронта, мы можем фиксировать черту схватки между либеральным и консервативным.
— В «черте схватки» Хирурга и Райкина вы на какой стороне?
— Если говорить о персоналиях, то я дружу с Хирургом — здесь не может быть никаких сомнений. Я на стороне Хирурга и его мотоцикла. Мне очень нравятся и сам Залдостанов, и его мотоцикл, и скорость, с которой носятся «Ночные волки» (байк-клуб, известный своей патриотической направленностью и возглавляемый Залдостановым, — прим. ред.). Что касается Райкина, я понимаю, что это очень талантливый человек, а его «Сатирикон» — это грандиозный театр, он наверняка собирает миллиарды людей, которые приходят туда и после хохочут месяцами напролет. Но на самом деле все это очень разные вещи и разные пласты. «Сатирикон» — это маленький камерный театр, он, на мой взгляд, никогда не собирает аншлага.
Кстати, Хирург — мастер театра, его байк-шоу в этом смысле — грандиозные деяния. Я был на двух таких байк-шоу, одно из которых проходило в Сталинграде, а другое — в Севастополе. И вот туда действительно приходят сотни тысяч людей — в основном молодых. Они смотрят на эти безумные скачки мотоциклов, на сверкающие лазеры, на летающие в небесах искусственные самолеты… Это потрясающая феерия! Хирург мастерски создает этот народный театр. Но все-таки я не хотел бы, чтобы одно било другое, чтобы возникал жесткий выбор: либо Хирург, либо Райкин.
Конфликт-то ведь в другом. Наша интеллигенция либеральная — чем она хороша, чем она мила моему сердцу? Тем, что она всегда против государства. Она шельмует государство, она подрывает его этику, эстетику, идеологию, прикрываясь правом на самовыражение. И в итоге подталкивает государство к тому, что оно падает. Потому что как можно ткнуть пальцем в какого-нибудь утонченного эстета?! Он же «узник совести», он просто обязан постоянно поносить власть и показывать ей зеркало, в котором она выглядит как кровавая скотина, как свинья! Это его долг — конечно, правильно! Но, когда государство падает, от этой интеллигенции летят клочья. Когда пала Российская империя, ошельмованная либеральной интеллигенцией, у причалов загудели «философские пароходы» (известное наименование пассажирских судов, вывезших в 1922 году в Германию ряд культурных деятелей, несогласных с советской властью, — Бердяева, Булгакова, Трубецкого, Франка и пр. — прим. ред.), а тем, кто не уехал, стали башку отрывать. А когда в свой черед погибло советское государство, которое, без сомнения, тоже было ужасным, страшным, свирепо подавляло свободу, но при котором, как ни странно, выросла великая литература со всем многоцветьем ее направлений (Шолохов, городская трифоновская проза, деревенская и пр.), была великая скульптура (выше я говорил о монументе Веры Мухиной), была музыка Шостаковича, Свиридова, Прокофьева… Но вот когда наступила долгожданная и блаженная свобода, вся эта либеральная интеллигенция просто исчезла, она оказалась абсолютно ненужной истории.
Зато очень много этих театриков сейчас расплодилось. Они, как осиновые гнезда, заполонили Москву-матушку. Все ждут от них меда, а там одно жужжание да уколы.
Поэтому спор государства и либеральной (подчеркиваю) интеллигенции всегда трагичен. Вначале для государства, которое подтачивают, а потом для интеллигенции, потому что, когда государство падает, начинается уничтожение либеральной интеллигентской культуры. Спор Райкина и Хирурга надо рассматривать в этом контексте. Хирург чем для нас важен? Он страж государства. А Райкин — это фразер, ему хочется шпынять государство. Ну шпынял бы он его на уровне, скажем, «Макбета»! Однако в современной драматургии я не вижу уровня Шекспира. Я каждый год хожу на Чеховский фестиваль, куда привозят в Москву из Европы лучшие спектакли. Это грандиозное искусство, абсолютно новое слово в искусстве, которое приходит в лучших своих образцах из Парижа и Лондона. Что до наших авангардистов, то все, что они могут сделать, — это испортить русскую классику! Анна Каренина у них — проститутка, дядя Ваня — наркоман, три сестры — это три блудницы. Поэтому в споре Райкина и Хирурга я и философски, и экзистенциально на стороне Хирурга.
— То, о чем вы говорите, хорошо понимали и некоторые представители дореволюционной либеральной элиты вроде Михаила Гершензона, который еще в 1909 году писал в «Вехах», что интеллигенция должна «благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».
— Но кто его тогда услышал? А сейчас? Я представляю: если сейчас падет государство, исчезнет Путин… Ведь наше современное государство на самом деле очень несовершенно: оно во многом воровское, оно туповатое — оно даже тупое. Но оно — государство! В нем много функций по сбережению наших огромных пространств. Так вот, если вся эта государственная машина в одночасье падет и если ей на смену оперативно не придет корпус американской морской пехоты, который установит в российских городах комендантский час, то этой либеральной интеллигенции в очередной раз оторвут башку, причем немедленно! Я почти вижу, как летят эти оторванные головы!
— То есть криминальными войнами, которыми завершился распад СССР, на этот раз мы не отделаемся.
— Да, это будет полный беспредел, вы угадали.
«Я БЫ С УДОВОЛЬСТВИЕМ СТАЛ ГЛАВНЫМ ШАМАНОМ НАНАЙЦЕВ, ПЛАВАЛ БЫ ПО АМУРУ И ЛОВИЛ ОГРОМНЫХ БЕЛЫХ РЫБ»
— Недавно ваш коллега по Изборскому клубу, философ Виталий Аверьянов, предложил законодательно закрепить статус русского народа как государствообразующего. Вы согласны с этим? Или еще какой-то иной народ из проживающих в РФ можно «назначить» на эту роль?
— Вы знаете, я бы сделал государствообразующим народом нанайцев. Ведь они живут в устье Амура, вблизи океана — через Амур они связаны со всей Евразией. Они незлобливы, они глубоки, они религиозны, они поклоняются духам. Многие из них — шаманы. И вот этот народ будет греметь в устье Амура в бубны и созывать на свои шаманские пиры все остальные не менее великие и духовно наполненные народы России. Я бы сам с удовольствием стал главным шаманом нанайцев…
— Надеюсь, белым шаманом?
— Да, обязательно белым шаманом! И я плавал бы на долбленке по Амуру и ловил бы огромных белых рыб.
— Вам можно верить: вы ведь неоднократно бывали в Туве и наверняка знакомы с шаманизмом не понаслышке.
— Я был и в Якутии, и в Туве, даже участвовал во многих современных городских политических течениях, которые тоже по большому счету наполнены шаманизмом. Кроме того, на Алтае я дружу с прекрасным алтайским писателем Бронтоем Бедюровым. Так что, полагаю, у меня есть некоторые шансы стать нанайским шаманом.
