Война безобразного и прекрасного
Александр Дугин
Философ, лидер Международного Евразийского Движения
Война красоты и уродства, война классического искусства и искусства современного глубже, чем может показаться на первый взгляд. Отвратительное, являющееся знаком самого себя – и ничего кроме – стремиться наползти на мир идей и поглотить его целиком.
"В современном обществе в России все больше и больше вопросы культуры, искусства связывают с политикой. Заново ставится вопрос, где кончается искусство и начинается политика. Но это не только в России. Как свирепствуют разные представители сексуальных меньшинств и на Западе, бросая вызов традиционным социальным и религиозным институтам… Т.е. это можно сказать универсальная повестка дня – границы культуры, границы свободы, искусство и политика, свободен ли творец? И если свободен, то в чем, до каких границ? Каково место религии и священного в нашем обществе? Все эти вопросы стоят сегодня довольно остро, заново, предшествующие ответы не удовлетворяют. Их заново ставят, заново обсуждают, заново спорят.
Мне представляется это действительно интересным. Можно вернуться к началу – «Что такое красота?». В диалоге в «Пире» Платон обращает наше внимание на такую интересную вещь. Говорит – представьте себе красивого юношу. Этот красивый юноша красив не потому, что у него нос прямой, брови черные, плечи широкие, скажем, живот крепкий. Дело в том, что мы берем такого юношу, которого только что описали и другого – мы сразу понимаем, что этот красивый, а этот – нет. Т.е. у него тоже может быть прямой живот, широкие плечи, густые брови и т.д. То же самое можно сказать о женщине. Что-то есть такое в красоте, что не объясняется путем ее анализа, путем ее анатомии. Т.е. как ни составляй – красоту составить не возможно из частей. Красота представляет собой нечто, что на самом деле имеет происхождение очень странное. И вот Платон начинает искать это происхождение, что заставляет нас признать ту или иную вещь, того или иного человека, то или иное животное красивым. Ведь не в самой же вещи, не в ее пользе, не в каких-то пропорциях, не в каких-то математических измерениях, не в чем конкретном это не содержится. И тогда он приходит к идее платонической красоты – что красота есть наиболее прямое выражение идеи. Т.е. красота – это та вещь, которая максимально полно выражает идею. По сути дела вся философская проблематика Платона сводится к проблеме красоты. Красота, таким образом, есть божественное, данное нам. Животные не понимают красоты, поскольку животные слишком далеки от бога. А люди слишком близки к богам, они одарены богами, и этот вкус божественного и работает в нас в тот момент, когда мы отделяет красивое от менее красивого или некрасивого, хотя речь идет о функциональных, полезных, и может быть хорошо сделанных вещах, или о животных, или телах. На этом основывалась идея платонической эстетики. Но слово «эстетика» означает не красота. Эстетика означает чувственное восприятие. Таким образом, чувственное восприятие мыслится в привязке к божественному, т.е. мы воспринимаем мир, исходя из божественного вкуса, который в нас есть. Так считал Платон.
Приблизительно также эта теория эстетики или теория искусств сохранялась вплоть до почти нового времени, вплоть до ХХ века, когда изменялись параметры красоты, привлекалась идея божественного творения и созерцания следов божественного творчества, божественного художества в мире. Космос – это красота, «косметика» от слова космос. Т.е. бог творит мир как нечто красивое, и красота есть след божественного, ну, после Платона понятно, почему и как мы ее воспринимаем. Не мы воспринимаем красоту. Чем грубее человек – тем меньше он ее воспринимает. Чем божественнее человек, чем выше, чем духовное – тем больше он способен увидеть идеи в их образах и точно сказать — «это прямое отражение идеи», потому что его взгляд направлен вверх. Как говорил Платон – «Что такое небо?» Уранос – это смотреть вверх, так по-своему трактуя греческие слова. Человек, который созерцает красоту – он смотрит вверх, его взгляд направлен на небесную Афродиту (Уранию), божественную любовь, которая находится в вертикальном соотношении к миру тел. Но красивые тела тяготеют к этому. Менее красивые – менее тяготеют, а совсем некрасивые, уроды такие, неуместные существа, монстры – они находятся ближе к Земле и дальше от Неба. Т.е. чем ниже взгляд – тем более уродливые, безобразные картины, недоделанные, недоведенные, недособранные единством и созерцанием… Отсюда и возникает эстетика или искусство. Божественное искусство приближает нас к красоте, и антиискусство, контрискусство заставляет обращать нас внимание на всякие объедки, грязь, мусор, на свалку или на те недоделанные творения, которые производит Мать-Земля без мужского начала, свободная от небесного семени. Она порождает сама собой людей или существ недоделанных, материальных, ползающих на свалках, ищущих там какого-то сиюминутного наслаждения и растворяющихся без следа. Такие эфемерные демонические фигуры монстров – Пифон, Голем, который творится из грубой материи. Это создает отвратительное в эстетике. И красиво в эстетике как божественное. В средневековье это было связанно с религией. В новое время это приобрело характер самостоятельной красоты, просто красоты человеческого, была десекуляризация, т.е. бог уходил, а божественное оставалась через эстетику.
Но вот сейчас мне представляется, что постепенное изгнание из человеческой жизни, человеческой культуры, человеческого общества этого божественного, священного начала наконец дошло до того момента, когда начались гонения на прекрасное. Началась война с прекрасным, война безобразного в эстетике, т.е. низших аспектов, такого биофизического материального самопроизводства с высшими архетипами. Т.е. что это значит? Что вещи должны перестать отражать архетипы. Вещи должны быть сами по себе, вещи должны перестать выполнять какую-то функцию, быть иконами невидимого мира, а должны быть тождественны сами себе, стать индивидуальными, получить право индивидуального существования, и соответственно, они должны перестать быть красивыми. Т.е. атака уродов, эстетика отвратительного, подъем темных образов Матери-Земли, созданных уже с помощью технических средств, артефакты свалки, они из таких элементов, вкраплений, которые еще были в авангардной культуре, в модернизме, в сюрреализме, где они были призваны поставить вопрос, проблематизировать прекрасное или создать контраст прекрасного и отвратительного – это уже конечно появляется здесь. Свалка на фоне статуй, но в начале она служит для того, чтобы показать эти границы, наметить этот выбор, создать по сути дела из красоты некий удар, заставить красоту воевать за себя с уродством. А постепенно уродство побеждает красоту. И сегодняшнее современное искусство – оно построено, наоборот, на принципе отвратительного, на принципе омерзительного, низкого, гадкого, т.е. не отражающего божественный архетип. На самом деле, нет ничего омерзительнее вещи, которая иллюстрирует саму себя. Нет ничего омерзительнее индивидуума, который говорит «Я – Петя». Его спрашивают – «Ты кто? Человек, мужчина, женщина, русский, художник, милиционер?» А он говорит – «Нет, я Петя». «А что ты знаешь, Петя?» «Я Петя – и все». Вот это есть морально-омерзительное либеральное уродство, когда индивидуальная вещь, которая тождественна самой себе – она просто выдает саму себя за себя – и все, не включаясь ни в какую таксономию, не воплощая в себе ничего, не будучи ни знаком, ничего, кроме самого себя – это и есть самое высшее уродство. И сопровождается это атаками искусства, которое берет отвратительное, по сути дела дегенеративное искусство, но оно дегенеративное как некий фронт восстания на здоровье. Ревитализация — понятие здоровья, красоты божественности, чистоты, усилий неба. По сути дела, это месть Земли, это восстание Земли к небесным истокам прекрасного и, в общем, это продолжение следствий смерти Бога, о котором говорил Ницше. Поэтому современное искусство, которое делает ставку на эстетику отвратительного, которое настаивает на том, что несовершенное, недоделанное, объедки, огрызки элементы свалки воспринимались как высшие эстетические объекты, а они являются эстетическими, я уже говорил, что эстетика это не красота, эстетика это телесность. Представление нам телесности без знака, без какого-то либо содержания, телесности самой по себе – это уже заведомо уродство. Поэтому я думаю, что и в этом есть нечто большее, чем простая борьба в рамках искусства. Это философские бои, политические бои, потому что речь идет о разрушении всего цельного, разрушении всего вертикального, построение совершенно иных моделей взаимоотношений, где вместо иерархических божественных политических систем…
Потому что государство – как у Платона – было построено по принципу космоса, государство и космос. А космос – это красота, они были гомологичны. Поэтому государство красиво, государство эстетично в платоновском смысле, потому что государство служит великой цели, а нормальным государством управляют философы. Как только им начинают управлять водопроводчики, естественно, государство превращается в функциональный менеджерский институт. А вот тут, когда государство теряет красоту, теряет некую привлекательность, теряет свою миссию – оно превращается в нечто уродливое. И тогда поднимается снизу еще более уродливое стремление показать это уродство и утвердить это уродство в качестве канона.
Вот такая глубокая повестка дня в современных баталиях искусства, т.е. на новом этапе, на новом витке безобразное поднимается на войну с прекрасным. И возможно, здесь уже мы имеем дело с последним решительным боем сил Ада против сил Неба. Восстание подземных чудовищ, растущих из Земли без мужского небесного начала, самопроизводных Големов, неких аппаратов, карликов, таких мифологических существ, которые воплощены в мировой свалке. Свалка наступает, свалка атакует, свалка разрушает последние аспекты политического и сакрального. Отсюда стремление к богохульству, заложенное в современном искусстве. Оказывается, еще какие-то островки священного, божественного не подверглись этой атаке. Поэтому они рвутся в соборы, церкви, они обнажают свои худосочные омерзительные тельца, изображающие только их самих и больше нечего. Т.е. если женское тело, например, в греческом мире обозначало вселенский принцип, то полуобнаженный «Femen» показывает только самоё себя. На самом деле, все символическое, привлекательное, эротическое отсюда изгнано. Она абсолютно освобождена от эротического, и ее обнаженное тело призывает созерцателей держаться от него подальше. Ну, во-первых, оно отвратительное и сморщенное, а во-вторых, оно говорит – «не трогай, я – не объект вашего восхищения, это будет харасмент, если вы воспримете меня как то, о чем вы подумали» Поэтому, чтобы освободиться от харасмента, они выбирают самых омерзительных представителей женского пола, ставят их в самые омерзительные ситуации, раскрашивают самыми омерзительными лозунгами и подобранными красками для того, что бы внушить ко всему отвращение, мужчинам к женщинам, людям к церкви. Потому что они побоятся уже прийти, потому что там беснуется какая-то очередная свино-группа. И вот это на самом деле мне представляется очень серьезным, очень несмешным, очень глубоким явлением.
Ад атакует, мерзость и уродство настаивает на своих правах. И это борьба Земли против Неба, может быть, ее последний апорт."
Russia.ru 4.04.2013
