Когда нам становится плохо

Когда нам становится плохо

Андрей Кобяков

Владимир Путин созвал выездное совещание по экономическим вопросам, по итогам которого предложил членам правительства и своим советникам до мая сформулировать ряд рекомендаций по оживлению экономики, которая неумолимо катится в рецессию. Он дал соответствующее поручение, по сути, тем, кто допустил такое удручающее положение дел и не смог за многие годы выработать альтернативного рецепта развития. Усугубление кризиса, в том числе и глобального – не за горами, и от властей требуется оперативное принятие решений, непопулярных среди либеральных фундаменталистов. Председатель правления Института динамического консерватизма, член Изборского клуба, экономист Андрей Кобяков утверждает, что в России назрела необходимость смены экономических элит. Об этом он рассказал в интервью Накануне.RU.

Вопрос: Один из вопросов, который обсуждает Изборский клуб – национальная экономика. Некоторые эксперты говорят, что таковой у России нет, что у нас экономика колониального государства. Что Вы думаете по этому поводу, есть ли у нас национальная экономика, а если нет, то есть ли потенциал для ее создания?

Андрей Кобяков: Во многом, это вопрос терминологии. К словосочетанию "национальная экономика" можно относиться формально – экономика некоего государства. В этом смысле, она национальной является по определению, хорошая или плохая, это все-таки "национальная" экономика. Мы с нее кормимся, получаем зарплаты, стипендии, прибыли, есть бюджет. Сказать, что у нас совсем нет национальной экономики – это будет сильным преувеличением. Совсем другое дело, если мы хотим характеризовать сущность нашей экономики. Я бы сказал иначе, во-первых, эта экономика не до конца суверенна. Это видно по тому, что целый ряд атрибутов экономической политики не используется или используется с очень сильными ограничениями, которые явно навязаны откуда-то извне. Трудно признать, что это добровольно применяемая практика. Например, взять ту же самую денежно-кредитную политику, которую мой коллега Сергей Глазьев очень часто критикует. В течение 22 лет проводилась политика "Currency board", когда объемы эмиссии национальной валюты привязаны к объему поступающей "извне" внешней валюты. Это относится, прежде всего, к странам колониальным или полуколониального статуса. По-настоящему суверенное государство обладает суверенным правом печатать столько денег, сколько ему нужно – это один из элементов суверенитета.

Вопрос: И эта концепция реализуется постоянно?

Андрей Кобяков: Надо сказать, что от этой модели "Currency board" мы стали немножечко отходить, происходило это дважды, а то и трижды. Однажды — во время короткого пребывания Примакова во главе правительства, ну об этом уже можно забыть, это времена давние, а вот второй и третий раз — это когда нам становилось плохо, и это, кстати, обнадеживает. У нас всегда надежда появляется тогда, когда нам становится плохо, надежда на изменение самой ситуации к лучшему. После кризиса 2008-2009 годов мы стали преодолевать некоторые табу, мы резко увеличили долю расходов в бюджете по отношению к ВВП, по-другому начали проводить денежно-кредитную политику, мы распечатывали резервы и т.д. Второй момент, когда появилась маленькая угроза банковского кризиса, вперемешку с затуханием темпов экономического роста прошлым летом и осенью – объемы денежной эмиссии стали больше. То есть вообще, возвращаясь к вашему вопросу – национальная она или не национальная, она конечно национальная, но не до конца суверенная.

Это я один привел пример, гораздо чаще приводятся примеры того, как наша экономика зависит от международной конъюнктуры, и это не оправдано для страны в таких масштабах. Нас 140 миллионов человек, мы все же находимся в первой десятке планеты по населению, у нас самая большая национальная территория в мире – это значит все природные богатства, какие только можно, здесь существуют за малым исключением. Например, у нас нет тропических зон, поэтому у нас киви, бананы не растут. У нас самих практически есть все, потому непонятно, почему мы так завязаны на внешнюю торговлю ресурсами, когда сами могли бы производить из этих ресурсов все нам необходимое, включая товары конечного пользования.

Нам необходима популяризация идеи самодостаточной экономики России. Вот к этому надо двигаться, но это сложный системный вопрос, ситуация запущена, очень сильно запущена. Советский Союз был самодостаточным государством, а на внешние связи приходились считанные единицы процентов – по моим подсчетам, порядка 3% от ВВП составляла внешняя торговля. На сегодняшний день мы какую-то слишком большую долю нашей экономики направляем на мировые рынки, с другой стороны, закупаем огромное количество тех продуктов, которые могли бы производить сами. Понятно, что нужно делать, нужно поддержать отечественного производителя, законодательно нужно сделать не самым выгодным делом торговлю необработанными ресурсами, все это известно, эти методы применялись во многих странах, в том числе и в России при Александре III. Это называется протекционизм, и в этой связи крайне нелогично нам было вступать в ВТО, потому что это связывает нам руки в применении тех мер, о которых я говорил.

Вопрос: Мы вошли в ВТО, но по многим направлениям был определен некий промежуточный период. Возможно ли за этот срок успеть реализовать какие-либо меры протекционизма, если такое желание вдруг возникнет у наших властей?

Андрей Кобяков: Очень мало вариантов, мы уже сейчас пожинаем негативные результаты этого вступления, как это и ожидалось. Я и группа других экономистов с этим боремся полтора десятилетия и, в общем, об этом предупреждали. И вот, в первые месяцы года мы имеем экономический спад. Если брать месяц к месяцу предыдущего года, темпы роста близки к нулю. Если вы посмотрите, одна из причин падения ВВП – это резкий рост импорта при сокращении экспорта. По сути дела, это как раз те последствия, которые мы пожинаем в связи с ВТО. Стоит отметить, что это произошло по итогам 2012 года, когда мы имели самые высокие среднегодовые цены на нефть в мире. Получается, модель сырьевой экономики России себя исчерпала, ничего другого за эти годы мы не создали, мы вступаем в ВТО полностью открытыми и, таким образом, как мы будем проводить эту самую новую индустриализацию – это очень большой вопрос. Вообще-то надо ставить (в теоретическом плане – я не политик, потому могу себе это позволить) вопрос о выходе из этой организации.

Вопрос: Дмитрий Медведев недавно отчитывался перед Госдумой и сказал, что до 2020 года Россия сформирует 31 технологию мирового уровня. Однако мы смотрим на "Сколково", которое позиционировалось как один из центров создания таких технологий, и видим, что там представители Болотной оппозиции получают сотни тысяч долларов за некие лекции, миллиарды уходят в Массачусетс, а видимых технологических результатов никаких. Пора что-то пересмотреть в политике "инноваций"?

Андрей Кобяков: Вообще-то говоря, люди знающие с самого начала предполагали, что в это "Сколково" и выльется. Особенно, если говорить о создании на базе "Сколково" некоторых учебных заведений. Рубен Варданян продал "Тройку Диалог", успешный инвестиционный бизнес, чтобы возглавить учебное заведение "Сколково", то есть это приносит денег больше, чем инвестбанковский бизнес. Продать за $1 млрд "Тройку Диалог" Сбербанку, чтобы уйти на эту деятельность… Понятно же, что за технологии мы предложили миру. Это не 31 одна технология, это одна большая технология, которая называется разворовывание государственных средств, и там она достигла своего апогея. Более блестящей комбинации трудно себе представить – мосты, эстакады, дорога, которая проваливается, построенная за какие-то безумные $25 млн за километр – это наверно, самая дорогая дорога за всю историю человечества. При этом, все уже полностью изношено после первого-второго года использования. Идет просто раздербанивание средств, вот и все. Поэтому, какие там технологии могут быть…

А идея создания наукоградов, создания технопарков, научных парков — это хорошая идея, только непонятно, зачем нужно было создавать искусственный центр где-то в Подмосковье, когда у нас есть научные центры, созданные в советское время по всей территории России. Лучше было бы укрепить их, ведь там более ясны их специализации, и есть набор специалистов, которые могли бы этими делами заниматься. Тем не менее, мы все это забросили и сосредоточили все на одной программе "Сколково". Я считаю, что это позор, потому что, с одной стороны, хотели сделать модельный проект, а получили – как всегда.

Вопрос: А вопрос реиндустриализации, создание 25 миллионов рабочих мест, он реален, на Ваш взгляд? Какую роль может сыграть та реформа, которую начал Путин по национализации элит?

Андрей Кобяков: Она уже, несомненно, играет определенную роль, может сыграть еще больше, потому что потенциал в ней заложен колоссальный. В жизни очень многое кажется невозможным. В свое время Герберт Уэллс встречался с Лениным, и спрашивал про план электрификации России, который в кругах скептиков называли "электрофикцией". Ленин сказал: "Приезжайте через 10 лет, посмотрите". И до сих пор это один из самых блестящих в истории человечества комплексных проектов, который сочетал в себе элементы директивного и индикативного планирования, стратегического планирования, который привлек лучших специалистов своего времени, который показал новые методы организации работы и т.д. Он показал преимущество вот такой проектной организации работы. Дальше Рузвельт этим пользовался, когда строил свою Tennessee Valley Administration, серию электростанций, которая до сих пор работает и остается государственным проектом, не подлежащим приватизации. Эта модель многими использовалась. Вообще говоря, организовать вот этот "большой рывок" можно.

Адекватны ли нынешние методы государственной политики этим задачам – нет, они не адекватны. Является ли данное усилие по отрезвлению элит элементом перспективной стратегии – несомненно. Пока еще это лишь очень маленькая крупица из того, что нужно было бы сделать для того, чтобы в короткие сроки осуществить эту программу. А если ее осуществлять не в короткие сроки, значит, ее вообще не осуществить. На горизонты планирования, как мы знаем, у нас еще и на политические сроки накладываются. Придут после этого другие люди к власти, отменят предыдущие цели, начнут фантазировать новые. Поэтому, если мы этот проект объявляем, тогда ему нужно придать все элементы государственного проекта. Ему нужно придать все организационные функции, нужно создать соответствующие институты, выделить средства и сделать много другого. А без всего этого все слова остаются благими пожеланиями.

Возможно? Да, возможно. Можно вспомнить рывок Южной Кореи из страны абсолютно аграрной, разрушенной войной, которая вошла в число наиболее развитых индустриальных стран за какие-то 25-30 лет. Она уже является членом ассоциации самых мощных экономически государств мира, разве это не пример? Пример Японии послевоенной разве не пример? Пример нашего восстановления народного хозяйства после войны разве не пример? "План Маршалла" — тоже пример. Но везде, заметьте, это означает, что есть проектно-программная организация работы, ключевая роль государства с хорошо продуманными мероприятиями, их последовательностью, средствами, ресурсами и т.д.

Вопрос: Необходима ли тут смена элит, как некий обязательный фактор?

Андрей Кобяков: Когда элиты некачественные, она всегда необходима. А наша элита некачественна даже для обслуживания текущих нужд экономики, не говоря уже о том, чтобы быть адекватной тем задачам, с которыми мы сейчас имеем дело. Поэтому, смена нужна. Более того, мы еще в "Русской доктрине" в 2005 году об этом писали, что вопрос смены управленческих кадров – ключевой вопрос. Мы там даже предложили определенную схему, ввели новые термины, как, например, смыслократия. Мы хотели показать, что нужны совершенно новые подходы к формированию этой элиты. Это необходимый элемент. Ведь проект такого масштаба не может сделать ни один, ни два, ни десять, ни даже сто человек. Вся элитная прослойка должна быть заточена под это, она должна быть иной.

Вопрос: Как с этим всем перекликается процесс западной деоффшоризации, который начался недавно?

Андрей Кобяков: Я бы отделил процесс, идущий в мире, и процесс, который у нас называется деоффшоризацией, прозвучавший в выступлениях Путина. Они накладываются чисто формально и имеют определенные признаки соответствия друг другу. В действительности, никакой деоффшоризации в мире не происходит. По большому счету, есть наступление англосаксонских элит на неанглосаксонские оффшоры с тем, чтоб сконцентрировать все оффшоры в своих руках. Заметьте, наступают на пятки Швейцарии, Австрии, Кипру, Люксембургу, но при этом, абсолютно в стороне от этого процесса остаются остров Джерси, Гибралтар, Каймановы острова и другие. Поэтому, по большому счету, речь идет о реструктуризации этой огромной мегаотрасли оффшоров и попытке сконцентрировать ее в руках британской и американской элиты, не более того. Наш же процесс деоффшоризации имеет несколько другое содержание. Хочется пожелать успехов в его осуществлении до конца, несомненно, это вещь абсолютно необходимая, ведь свобода свободой, но мы прекрасно понимаем, что используются при этом абсолютно незаконные схемы обогащения, более того, ведь в оффшоры не случайно вывозят средства, они избегают налогообложения. Это, по большому счету, преступление, а с точки зрения нравственной – это уродство, откровенное моральное уродство всей нашей экономической элиты, во всяком случае, наиболее существенной ее части, потому что есть, наверно, среди них и исключения. С этим надо бороться жестко.

Вопрос: Все это, уж так совпало, накладывается на опасения новой рецессии, которую кто-то ждет осенью, а кто-то говорит, что она уже началась…

Андрей Кобяков: Мой взгляд на этот вопрос не подвержен изменениям уже не первый год. Я считаю, что никакого выхода из кризиса не было, и говорить про какую-то новую волну можно только очень условно. Что вообще считать выходом из кризиса? Выход из кризиса не значит, что вы преодолели падение и у вас начались положительные темпы роста. Выход из кризиса — это когда вы хотя бы добрались до той точки, на которой вы находились перед началом падения. Так вот это возвращение в большинстве экономик не произошло. Это означает, что если мы возьмем пяти- или десятилетнюю ретроспективу, то увидим, что идет депрессия или стагнация. Упали в ямку, вылезли из нее и остались на том же самом месте, мы не росли. Поэтому кризис, на мой взгляд, имеет гораздо более протяженный характер. И то, что люди называют выходом из кризиса или как-то еще – это лишь формальное обозначение. Кризис имеет свою глубокую природу. И в этом смысле я являюсь убежденным сторонником теории больших циклов Кондратьева и считаю, что с 1998-2000 годов произошел перелом, в котором фаза подъема сменилась на фазу спада. И эта фаза спада должна продлиться лет 20-25.

И поэтому, я считаю, что раньше 2020 года никакого выхода из кризиса мировой экономике ждать не приходится. И это тем более делает актуальным то, с чего я начал – я абсолютно не понимаю, почему Россия должна так зависеть от мировой конъюнктуры, потому что если не будет выхода из кризиса в глобальных масштабах, то и мы никому не будем нужны со своими ресурсами, которыми мы торгуем. Мы будем нужны, но цены будут падать, они будут недостаточными и будут вести только к дальнейшему ухудшению нашего положения. Единственный способ оказаться за пределами этого цунами мирового – стремиться как можно больше замкнуть собственную экономику на саму себя. И это обеспечение квазизамкнутости и самообеспеченность экономики принимают стратегический характер. А то, что кризис в России назревает, и мы говорим о его формальных определениях, я с этим согласен, я озвучил эту точку зрения в прессе за несколько месяцев до Белоусова, что совершенно нельзя исключить того, что к концу года мы вступим в формальную рецессию с отрицательными темпами роста по всем параметрам. Возможность этого очень велика.

Вопрос: Как Вы оцениваете вероятность распада глобального мира на валютные замкнутые зоны, о котором говорят некоторые экономисты, и будет ли евразийская зона в этом случае базироваться на рубле?

Андрей Кобяков: Процесс уже идет, потенциальные перспективы у рубля есть, но нужно понимать, что ничто не обвалится нам в руки само собой. Надо работать, а не ждать, пока нам в руки свалится этот фрукт. В этом смысле, Сергей Глазьев очень много сделал, даже не имея столь высокой политической поддержки в процессе формирования Таможенного союза, не было столь уверенных заявлений лидеров трех стран о создании Евразийского союза и т.д. Сейчас, как мне кажется, пошел обратный процесс, когда включили очень высокую, весомую политическую поддержку этого процесса, но сам проект, во многом, пробуксовывает, ему нужно придавать новые импульсы, его надо направлять в определенном направлении. И у меня есть опасения, что стратегия эта не до конца ясна тем функционерам, которые сейчас работают в рамках этих интеграционных процессов. Создание какой-то единой валютной системы проглядывается в качестве одной из стратегических целей. Мне кажется, что это должен быть рубль, а не какая-то искусственно сделанная валюта. Не самый приятный опыт Евросоюза со своей валютой показал, что надо оставлять национальные валюты, потому что в моменты острого кризиса какие-то проблемы всегда можно разрешить без сложных формальных процедур, просто девальвируя валюту одного или другого государства в условиях кризиса, как это произошло с Белоруссией пару лет назад. Такая система более гибка. На данном этапе, во всяком случае, пока мы находимся в понижающейся фазе кондратьевского цикла, экспериментировать с искусственными валютами было бы неправильно, а вот укреплять рубль и делать его региональной валютой в рамках евразийского процесса необходимо совершенно. Ну а так, этот процесс действительно идет. Мощнейшими темпами идет интернационализация юаня, он уже фактически впрыгивает в повозку мировых валют, и можно предположить, что он станет одной из основных.

Вопрос: Вы уже упоминали несколько раз Сергея Глазьева, которого в последнее время вспоминали в связи с гипотетическим назначением на пост главы Центробанка. Эта перспектива была реальной, на Ваш взгляд?

Андрей Кобяков: Я в кулуарах администрации президента особенно не хожу, мне трудно оценить шансы. Лично я, как сторонний наблюдатель, оценивал эти шансы процентов в пять. Но я совершенно точно знаю, что эта кандидатура всерьез рассматривалась, впрочем, как мы понимаем, не как единственная. Во всяком случае, я точно знаю, что это были не слухи, и он действительно рассматривался в качестве потенциального руководителя Центрального банка.

Вопрос: Чего стоит ждать от Эльвиры Набиуллиной на этом посту, будут ли какие-то изменения в политике ЦБ?

Андрей Кобяков: Судя по ее первым заявлениям, будет очень мало изменений. Те заявления, которые она озвучила уже в качестве официально утвержденного главы ЦБ, говорят о том, что она вообще не склонна что-либо менять как в ту, так и в другую сторону. Это, в общем, тоже логично, поскольку это один из редчайших случаев, когда такую структуру возглавляет человек, который никогда не работал в соответствующем секторе. Поэтому, вообще-то говоря, ей даже брать на себя какие-то заявления не очень-то уместно, ей надо, что называется, войти в суть работы и в этом деле разобраться. У нее, конечно, есть опыт государственной работы, я к нему, к слову, отношусь весьма критически. Тем не менее, любой опыт – это опыт, поэтому нельзя сказать, что она совсем без государственного опыта. Работа Центрального банка – дело очень специфическое, и она, во всяком случае, пока нигде не заявляла, что видит какую-то свою собственную концепцию работы этого института. Данное назначение – консервативно, оно ведет к тому, что в работе этого учреждения мало что будет меняться в течение ближайшего года.

Вопрос: С точки зрения экономики в текущей ситуации – это скорее хорошо или скорее плохо?

Андрей Кобяков: На сегодняшний момент это однозначно плохо, потому что экономика, как мы только что сказали, катится по наклонной плоскости в сторону рецессии и нужны, несомненно, активные действия Центрального банка, и их принятие неотложно, их нужно принимать уже сейчас. Я уже не говорю про стратегическую необходимость смены самой парадигмы работы Центрального банка, о чем как раз и говорил Глазьев, с тем, чтобы обеспечить приход длинных денег в экономику. Это задача стратегическая, а вот сейчас в тактическом плане необходимы серьезные изменения самой монетарной политики. Проще говоря, нужны: понижение ставок, обеспечение ликвидности, продумывание схем спасения банкротов, которые будут возникать в этих обстоятельствах. Все к этому идет, и если на этом этапе не перехватить тенденцию, то к этому всему надо будет готовиться. Поэтому требуются самые решительные действия уже в ближайшее время. Так что вот эта консервативность, в данном случае, не к лучшему.

Накануне.ru 24.04.2013