— Как ты пишешь, что тебе нужно: шум прибоя, тишина, отдельный кабинет, карандаш и блокнот?
— У меня есть наушники, есть замок в двери, в случае чего могу закрыться. В идеале, конечно, ты встаешь, готовишь планшет, компьютер — кто на чем печатает, пишет — или печатную машинку, не важно. Нужно настроиться. Ведь существует тысяча вариантов, как отвлечься: сначала чаю налил, потом цветок полил, собаку выгулял, сову накормил — и так может весь день пройти. Где-то нужно волевым решением заставить себя начать писать. Первые десять листов в корзину, это будет ерунда, только расписываешься, только «входишь», это что-то очень мистическое или очень близко к мистике. Уровень концентрации необходим. А потом происходит ченнелинг — герои начинают говорить; ты понимаешь: совершенно логично, что он скажет это, пойдет туда, может поступить вот так, а потом из всего этого получится то. И ты уже до вечера пишешь. Но если в течение дня тебя кто-то выдергивает, если тебе нужно съездить в магазин — процентов на восемьдесят, что ты писать в этот день больше ничего не будешь. В общем, воля, воля и только воля. И мне это очень нравится, хотя Оксанка (супруга Ивана Охлобыстина. — «МКБ») иногда ворчит. Но когда она пытается упрекнуть меня в безделье, я часто ей напоминаю слова Диккенса: «Мамаша, ну, во-первых, я многодетный отец, я уже не могу быть бездельником!». А во-вторых, слова Бальзака: «Нельзя забывать, что, даже когда писатель смотрит в окно, он работает». Конечно, это мне нравится. Хотя на самом деле вдохновение — дело волевое. Оно никак не связано с кисейными чувствами.
— А писать — не грех?
— Нет, конечно! Бог создал нас по образу и подобию. В нас тысячи талантов. Какого-то может не быть, но это компенсируется другими. Меня спрашивают, как я могу заниматься и тем, и этим, и другим? Я отвечаю: «Ребята, мы живем в такое время, когда технологии это уже позволяют. Не нужно картошку копать, а потом выделять отдельно месяц, чтобы на зимовке писать роман, замкнувшись в четырех стенах». Сейчас ты можешь через планшет корову доить. Технологии позволяют раскрываться нам как личностям. В принципе делают каждого из нас способным быть человеком Ренессанса. Но, правда, многие вынуждены на работах находиться. Деньги зарабатывать — тоже понятно. Это такой вопрос целеполагания внутреннего, как говорит мой знакомый. Кормишь семью, вынужден на работе сидеть, на работе не попечатаешь. А в принципе, как я сказал, в нас тысячи талантов. Нужно развиваться во всех. Рано или поздно технологии у нас все отберут. Останутся только компьютер и писатель. И…
— Айтишники с андерграундом.
— Да, те, кто будет обслуживать, и вынужденное подполье, чтобы сломать это все. (Смеется.)
— Твои дети читают папу?
— Только Вася читает и любит фэнтези. Остальным некогда. У них своя литература. Они читают Олега Бубела, Глуховского. Совершенно неожиданно не так давно стали читать Ричарда Баха. То, что я люблю — Гюнтер Грасс, Рушди, — для них пока тяжело. Маркес тоже все же возрастной, его лучше попробовать под тридцатничек. Маркес хорош как коньяк, в определенное время. Иначе его можно не распознать. Много литературы отечественной примерно такого же формата. Детки много очень читают. Вася либо беспрерывно в чтении, либо слушает аудиокниги — это тоже целая культура. Нюшка много читает, правда, периодами. У них бывают спады на полтора-два месяца, когда, видимо, устают. Я особо не вмешиваюсь в их жизнь в этом плане.
— Кто-то из детей пошел по твоим стопам?
— Анфиса работает у Касперского. Она любит коллектив, высокие технологии. Она дико креативна, из нее прямо бьет источник энергии. Евдокия выбрала биологию. В частности… как же называется это странное направление… (Задумывается.) А, орнитологию — вот. (Смеется.) Я не понимаю ее. Но ей пока нравится, сейчас она на последних курсах института. Ездит куда-то на практику в экспедиции. Варька поступила в Первый медицинский институт имени Сеченова, на лечфак. Сейчас учит латинский язык. С ребятами тусят у нас дома. Кошмар, они за неделю должны выучить 800 латинских слов! С одной стороны, ужасаюсь, с другой — восхищаюсь. Вспоминаю свои студенческие годы — я был одним из самых счастливых людей на свете. И Оксанка тоже. Мы тут друг другу признались, что все было клево и что мы завидуем Варьке. Жалко, что нельзя опять студентами стать. Дальше поменьше — Васька, он в десятом, Нюшка в восьмом, Савва в пятом. Надо подождать, посмотреть.
— Но ты доволен выбором старших?
— Слава Богу, да. Очень доволен. Мне нравится все, что связано с прогрессом и эволюцией. Лечить людей — благородно. У меня отец лечил людей. Высокие технологии — за ними реальное будущее. Орнитология — я не знаю, как к этому относиться, но, с другой стороны, сам факт такого странного выбора говорит о том, что дочь искренне это любит. Мне нравится их подход. Они не ищут денег и славы. Они понимают, что это самопроизвольно наступит, если они добьются результатов в своей профессии.
— Идеальный вариант…
— Слава тебе, Господи. Я готов работать еще сколько угодно — сниматься, что-то делать, да хоть мешки таскать, — лишь бы у них подольше продлился этот идеалистический период, в котором они формируются как люди. Вот Вася уже с барышней гуляет. Я в десятом классе был кургузый и низкорослый чувак, крайне неприятный, как мне казалось. И я быстро понял, что, пока не начну сам зарабатывать деньги, о девчонках мне и задумываться не нужно. И у меня образовался огромный сегмент времени на чтение классической литературы, на посещение театров.
— Твои давние закадычные друзья — Михаил Ефремов, Гарик Сукачев, Федор Бондарчук, Тигран Кеосаян — к пятидесяти добились больших высот в профессии, в статусном плане. В твоих с ними отношениях что-то поменялось?
— Не-а! Отношения остались такими же, и они остались такими же — полупанками. У Тиграна армянский панк со всеми вытекающими: костюмчик, блестки, все как надо. У Федора — рублевский панк. У нас с Горынычем (Гарик Сукачев. — WomanHit.ru) — тушинский панк. Никто не изменился. Компания все та же. Дни рождения все те же. Уже давно мы не оговариваем, когда спать уходим, если вечеринка, — потому что всем наплевать. Табор и табор. Орда — правильно нас называют. Но нас уничижительно пытаются так обозвать интуристы. А на самом деле так и есть. Орда — это хорошо. Во-первых, мы легки на подъем, в бытовом плане. Замечательно, если у тебя «голда» размером с унитаз, но если этого нет, тоже хорошо. Вздулась консерва — хорошо, фуагра — тоже неплохо. У нас особый взгляд на окружающий мир.
Он не потребительский, живем и живем. К тому, к чему мы приходим с рождения — здесь и сейчас, — те же самые буддисты стремятся всю свою жизнь. А мы вынуждены так жить. Слишком много всего вокруг. И слишком каждый из нас ярок в силу того, что опять же много всего вокруг. Англосаксы — там вот рыночные отношения, у них все понятно: кто богаче, тот и краше. А у нас нельзя сравнить миллиардера и художника. Кто из них круче? Миллиардер, весь в блестках, на золотом «Майбахе», и гундявый сопливый чувачок, который ездит на старой «Яве» в районе улицы Свободы в Тушине, — кто из них круче? Не факт, что первый! Тут вопрос тонкий, всегда требует личного отношения. Мы — последнее поколение романтиков. В юности каждый искренне хотел стать Тарковским. Мы зачитывались отфотографированными страницами «Мастера и Маргариты» из журнала «Октябрь». Мы знали, что, если менять в магазине две пустые бутылки из-под лимонада, тебе дают одну полную. При этом мы могли днями ходить по Москве под впечатлением от книги «Москва и москвичи». А параллельно, например, отлить «свинчатку», чтобы потом в овраге дубаситься с ребятами из соседнего района. Еще считалось крайне зазорным сделать что-то нехорошее по отношению к девочке. Мы испытывали к ним пиетет. Понимали, что мужик не может сам реализоваться полностью. Как бы там ни было, все равно он — отец, хозяин, а без женщины это невозможно. Нет почвы. Настоящий русский мужик не умеет жить для себя.
